«Или ошибаюсь я, а не они, и прошлое Нины не имеет отношения к событиям сегодняшних дней. Допустим, Ратманский солгал и у него по-прежнему толпа врагов. Тогда мы возвращаемся к слову, которое неосторожно обронил избитый Бобр: похищение. Но если так, где письма с требованием выкупа? Похищение ради чистой мести?» Илюшин поморщился. Чушь какая-то. Что это за люди, от которых в записных книжках Нины не осталось никаких следов? Она скрупулезно расписывала свои планы. На ее рабочем столе лежал «Молескин», в котором Нина на полгода вперед заполнила расписание тренировок. Понедельник-среда-пятница – нетрудно запомнить! Но в каждой графе понедельника, среды и пятницы аккуратно выведено: «17:30, конюшня». В понедельник Нина после поездки верхом собиралась поужинать с отцом. По словам Ратманского, никакого повода для встречи не было. «Мы просто любим проводить время вместе». Конюшня три раза в неделю… Подходящий спорт для богатой дамочки. Легко вообразить Нину в седле, с хлыстом, в полной униформе наездницы. «Надо думать, она отлично справляется с лошадьми». Берет барьеры, в теплое время года выезжает в поля. Наверняка отец расщедрился, купил ей скакуна хороших кровей. Макар живо представил эту сцену: старый Ратманский преподносит любимой дочери подарок на день рождения. Ратманский, Ратманский… Уже пять часов вечера, а ему до сих пор толком не известно, на кого он согласился работать. Вот Серега – тот раздумывал! Илюшин по движению его ушей научился определять, когда напарника терзают сомнения по поводу клиента. Может, надо было слушать Серегу? Он набрал номер и суховато спросил, не здороваясь: – Долго еще ждать? – Час! – заверил его собеседник. – Все почти готово. Человек, с которым разговаривал Илюшин, готовил досье на Ратманского. «Серега справился бы быстрее». Смартфон, который он по-прежнему держал в руке, вздрогнул в его ладони, как пойманная рыбка. – Здравствуйте, это Арсений Рутберг, – торопливо сказали в трубке. – Вы хотели со мной поговорить? . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Увидев Рутберга, Илюшин понял, отчего Ратманский назвал его мальчиком. Разговаривая тогда с отцом Нины, Макар решил, что для того мальчик – собирательное наименование всех мужчин младше пятидесяти. Однако Арсений Рутберг действительно выглядел юношей, у которого по какому-то недоразумению на лице образовались морщины и складки. Лицо при этом волшебным образом осталось молодым. Вытянутый овал, длинный выпуклый – ахматовский – нос с выраженной горбинкой, шапка каштановых кудрей, спадающих на лоб, крупный рот со скорбно опущенными уголками губ. Выразительнее всего в этом лице были глаза: большие, светло-карие, почти лишенные ресниц, – от этого взгляд Рутберга казался беззащитным. Илюшин насторожился. Рутберг выглядел слишком типично. Произнеси «скрипач» – и воображение подбросит образ кого-то похожего. Макар не доверял слишком типичным людям. Они встретились в кофейне возле «Примулы». Длинные руки, нескладное туловище – Арсений каждую минуту наклонялся в разные стороны, словно нес сам себя, как бревно, и то и дело пытался куда-то пристроить. Взмахнув рукой, он едва не сшиб чайник. Илюшин заметил, как женщина, вошедшая в кафе, остановила на Рутберге заинтересованный взгляд. – Я знаю, Нину до сих пор не нашли, – прыгающим голосом заговорил он. – Я прилетел сразу, как только смог. Вы думаете, ее убили? Он смотрел на Илюшина не отрываясь, как ребенок, которому показывают страшный фильм, а он и боится, и не в силах закрыть глаза. – Кто мог бы желать ее смерти? – спросил Макар, не отвечая прямо. Он внимательно присматривался к Рутбергу. – Не знаю, – растерянно отозвался тот. – Нина очень хорошая… Нет, никто не мог! Если только… Он замолчал и уставился на свои руки. Большие веки его подрагивали, точно крылья у бабочки. – Если только что, Арсений Ильич? – мягко спросил Макар. – Пожалуйста, просто Арсений… Я на мгновение представил, будто к Нине обратились за помощью родители больного ребенка, а тот, несмотря на все усилия фонда и врачей, умер… И его мать с отцом, не в силах перенести горе, канализировали свои чувства, найдя в лице Нины замещающую фигуру бога, допустившего несправедливость к их ребенку. Тогда они могли бы отомстить ей, убить, надеясь, что восстановление справедливости облегчит их муки, или похитить и мучить… Да. Но это чрезмерно литературный, может быть, даже кинематографический сюжет. Не думаю, что в реальной жизни случается что-то подобное. Искать разгадку Нининого исчезновения вам предстоит в сугубо прозаических вещах… – Например? – Не знаю… Не хочу даже представлять. Озлобленные подростки. Наркоманы. В моем детстве взрослые пугали малышей милиционерами и наркоманами. – Значит, у Нины не было врагов? Рутберг покачал головой и притих. – Где вы с ней познакомились, Арсений? – спросил Макар. – На благотворительном концерте, организованном ее отцом. Нина меня удивила. Мы разговорились, и она сказала, что никогда не слушает музыку, а когда я спросил: «Почему?», ответила, как будто это было очевидно: «Музыка слишком шумная». А я, знаете, занимаясь музыкой всю свою жизнь, никогда не думал о ней как о шумной. Я стал размышлять о разнице в восприятии людей, и Нина прочно поселилась в моих мыслях. Через три дня я позвонил ей и пригласил на свидание. Вам нужны факты или мое впечатление о ней? – спохватился он. – И то и другое, – не задумываясь, сказал Макар. – Нина – человек чрезвычайно замкнутый, стойкий, уязвимый… – Уязвимый? – невольно повторил Илюшин. Скрипач удивленно взглянул на него: – Да, конечно. Разве вы не заметили? «Твоим уязвимым человеком можно забивать гвозди». – Дружба для нее стоит много выше любви, – продолжал Рутберг. – Она доверилась мне, рассказав, при каких обстоятельствах покинула первую семью. Меня тронуло, что Нина столько лет поддерживает эти односторонние отношения. Кто-то может сказать, что это ее прямая обязанность, но я бы возразил, что она несколько выходит за разумные пределы. Это очевидно любому, не правда ли? И мне. И вам. – Рутберг поднял на Макара свои прекрасные глаза и почти умоляюще коснулся его руки. Женщина – та, что обратила на него внимание десятью минутами раньше, – перегнулась через стол к своей подруге и отчетливо произнесла: «Педик». – Только не Нине. Иногда я думаю, что ее загнали в ловушку, и Нина не может выбраться. Но к моей помощи она никогда не обращалась, а проявлять инициативу в таких деликатных вопросах… Нет, я боюсь ее этим оскорбить. Он потер переносицу. – А если говорить о фактах… Что ж, факты таковы: у Нины нет близких людей, кроме меня и ее отца, с которым они очень дружны. Нина руководит благотворительным фондом. Это вы, конечно, знаете. У нее есть своя конюшня. – Целая конюшня? – протянул Макар. – Да, огромная, там около полусотни лошадей, – кивнул Рутберг. – Сейчас, наверное, даже больше. Я давно там не был. Честно говоря, я избегаю посещать это место, хотя Нина вложила в него душу… «Ого! Одним скакуном Ратманский не ограничился». – Она любит читать, предпочитает перечитывать одни и те же книги… – Например? – Сэмюэл Беккет – один из ее любимых авторов. Вирджиния Вулф. – У Нины нет подруг? Скрипач покачал головой. – Есть Вера Шурыгина, с которой они дружили раньше. Но к их нынешним отношениям слово «дружба» неприменимо. – Как вы с Ниной проводите время? – На природе, – не задумываясь ответил Арсений. – Едем в лес или к воде – Нина очень любит текучую воду. Она предпочитает слушать. А я как раз – вы заметили, безусловно, – довольно болтлив. Рутберг застенчиво улыбнулся. Он был совершенно очарователен со своей неловкостью, с полуулыбкой, которая мелькала на его губах, когда он говорил о Нине, с манерой тревожно вскидывать светло-карие глаза на собеседника. – О чем вы говорили с Ниной, когда созванивались в понедельник? – Я спросил, не вернулся ли Егор. Нина рассказала о своем визите к вам. Короткий обмен новостями. Я описал гостиницу, в которой поселили музыкантов. Нина всегда интересуется тем, что окружает меня в поездках. – Вам не показалось, что она нервничает? – Вовсе нет. Она звучала спокойно, ровно, – привычно. Так же, как всегда. Во всяком случае, со скрипачом Нина была откровенна. Он знал о ее прежней семье и о побеге Егора. Но и для него ее исчезновение выглядело так же необъяснимо, как для остальных. – А вам приходилось видеть, чтобы Нина выходила из себя? – спросил Макар. – Своими глазами – лишь однажды. И еще об одном случае я слышал от нее. Первый раз это случилось, когда Нина узнала, что новый работник фонда подворовывает. Он таскал офисную бумагу для принтера, целыми упаковками. Администратор заметила, что расходы на канцелярские принадлежности выросли втрое. А потом кто-то увидел, как этот парень – совсем молодой мальчик, двадцать три года – засовывает пачку в свой рюкзак. Нине не было жалко бумаги, но для нее это вопрос принципа: воровство недопустимо. Она вышвырнула юношу и устроила разнос тому человеку, который дал рекомендацию. Я был этому свидетелем. – Не помните, кому устроили разнос? – Ольге Ладыженской. – Брови Илюшина озадаченно взлетели вверх. – Да. Ольга протолкнула в фонд сына своей подруги. – При этом Ладыженская до сих пор работает в «Примуле»… – Нина всегда говорила, что готова прощать ошибки. – А второй раз? Скрипач замялся. – Мне кажется, об этом вам лучше спросить у отца Нины… – Отец Нины мне ничего не скажет. Арсений, что у них произошло? Арсений вздохнул и рассказал. Через год после того, как Ратманский предъявил Нину своей семье, к нему пришла младшая дочь. Алла принесла фотографии. «Папа, ты должен об этом знать». На снимках Нина была с женщиной. – Это был монтаж, – сказал Арсений. – Позже Нина вспомнила, что в тренажерном зале с ней пыталась познакомиться молодая девушка, очень эффектная, однако навязчивая. Вы можете представить, как Нина, при ее характере, отнеслась к попытке такого знакомства. Я уверен, девица возникла неслучайно. – Хотите сказать, Алла с Аликом наняли ее, чтобы она соблазнила и скомпрометировала Нину?