Черт, даже сумка ее не найдена. И ладно бы «Биркин» или какой-нибудь «Луи Виттон»! Так ведь нет: Нина, как он случайно выяснил, повсюду таскалась с потрепанным портфелем своего папаши. А он-то был убежден, что это стилизация под старину… Илюшин постоял, рассеянно кивая, и Сергей заподозрил, что тот пропустил все сказанное мимо ушей. Он собирался объявить, что раз Макар ничем не занят, пусть поможет ему со списком организаций… Но Илюшин вернулся к столу, достал из верхнего ящика альбом, и Сергей прикусил язык. Макар сел на подоконник, рассеянно пошарил по карманам, вытащил огрызок карандаша и начал рисовать. С этого момента Бабкин постарался слиться с креслом. Макар не раз говорил, что Сергей ему не мешает, и все равно тот опасался, что в один несчастливый день сделает что-нибудь не то – уронит, сломает, скрипнет стулом – и шаманство его напарника не сработает. Метод Макара был прост до безобразия. На чистом листе бумаги он запечатлевал свидетелей и подозреваемых. Однажды Сергей тайком, стыдясь самого себя, пытался повторить его действия. Но изобразив первую же козявку, которая должна была символизировать исчезнувшую женщину, понял, что впустую тратит время. Он порвал лист со странным чувством, будто едва не совершил святотатство. Сунулся чугунным рылом туда, куда соваться не следует. Материи эти для Сергея были слишком сложны, и он с облегчением перестал о них думать, довольствуясь ролью молчаливого свидетеля таинства. Макар не снисходил до объяснений. Сергей понимал, что на его глазах происходит нечто вроде высвобождения подсознания. Одно время он считал, что Илюшин, рисуя, погружается в подобие медитации, – до тех пор, пока Макар, сосредоточенно малюя очередную кракозябру, не потребовал у него кофе с булочкой. Булочка Сергея добила. Он готов был смириться с тем, что при глубоком погружении в неизведанные глубины разума человеку может захотеться кофе. Но с тем, что к этому кофе должна прилагаться булочка – теплая, разрезанная до середины и облагороженная сливочным маслом, как уточнил Илюшин, – Бабкин согласиться не мог. Или бездны, или булочка. Илюшин скомкал лист и отправил в мусорную корзину. Встал, вытащил из ящика коробку цветных карандашей и вернулся на подоконник. Сергей сидел, не двигаясь, минут двадцать, пока у него не затекла спина. Бесшумно вышел, размялся в коридоре, натыкаясь на стены и беззвучно чертыхаясь, и наконец, сгорая от любопытства, вернулся в комнату. Илюшин сидел в той же позе, в которой Сергей его оставил: согнутая левая нога на подоконнике, альбомный лист с подложенной для удобства книжкой – на коленке. Правой ногой Макар задумчиво покачивал, время от времени задевая батарею. Сергей считал Илюшина художественным гением, не умеющим рисовать. Из-под грифеля его карандаша выходили поразительные существа, словно выбравшиеся из дурных снов или картин Брейгеля. Они не имели видимого сходства с живыми людьми. И в то же время прообраз в каждом из них проступал так явно, как если бы Макар писал с натуры. В этом и заключалась магия, которую Сергей не умел объяснить. Вторая часть волшебства начиналась, когда Макар брался за работу с получившимися образами. Он ничего не делал с рисунком, лишь валялся и разглядывал его. Отвлекался на фильм. Засыпал. Со стороны Илюшин выглядел бездельником, убивающим время. Иногда все это было впустую, и после рисования, валяния и праздношатания не происходило ровным счетом ничего. Но чаще случалось иначе: рисунок становился ключом. Отмычкой к тому слою реальности, который был невидим сыщикам. Сергей замер за плечом Макара и принялся разглядывать лист. Зеленый ящер в воде: алые бусинки глаз, вздыбленные пластины на хребте. Константин Ратманский. Юрия Забелина Сергей опознал в безногой оранжевой птице, которую покрывала чешуя. Его мать Тамара – раскосый глиняный божок с дюжиной пальцев на каждой руке. Егор – подпрыгнувший шерстяной колобок. «Я от бабушки ушел…» Сергей всегда радовался, когда ему казалось, что он уловил логику рисунка. Но ему пришлось долго вглядываться в черный скафандр с татуировками, прежде чем он опознал Леню Забелина. Наискосок, из нижнего левого угла в верхний правый ползла фиолетовая гусеница с обвисшим парусом на спине – Вера Шурыгина. «Рожденный ползать летать не может», – подумал Сергей. Колодаева и Мордовина, бывших приятелей Юрия Забелина, Илюшин не видел – он знал о них по пересказу Бабкина. Но и они прокрались на лист, спрятались за Юрием: две оплывшие рожи, отдаленно похожие на кошачьи. Заместитель Новохватов в нарисованной ипостаси стал не бобром, как бесхитростно ожидал Сергей, а бревном с вертикальными, как у аллигатора, зрачками. Алик Ратманский воплотился в распухшую дохлую рыбу, подвешенную за губу, его сестра – в розовую статуэтку балерины с клоунским париком вместо головы. Туча, беременная китом, – Арсений Рутберг. Мать Веры Шурыгиной – желтая башня без единого окна: молния, режущая лист сверху донизу. На рисунке не хватало Нины Ратманской. Сергей молча наблюдал, как Илюшин выбирает цвет. Потянулся к синему, передумал, взял серый. В центре листа возник кролик, сжимающий маленькое сердце. Задние лапы кролика проваливались, точно в яму или бездонную лужу, в черный цилиндр фокусника. Илюшин прикрыл глаза и легонько постучал карандашом по листу. Серые точки рассыпались вокруг цилиндра, как дождевые капли. – Сережа, а Эльвиру мы проверили? – спросил он, не открывая глаз. Бабкину потребовалось несколько секунд, чтобы вспомнить, о ком речь. – Бывшую жену Ратманского? Еще вчера. Она в Карловых Варах весь октябрь. Сергей вернулся к своей работе. Илюшин смотрел в окно, но видел собственные рисунки, оживающие на фоне неба. Балерина срывала парик, под которым оказывалась бородатая мужская голова. Дохлая рыба судорожными толчками проглатывала крючок, взбираясь все выше и выше по леске, будто подтягивалась по канату. Зеленый ящер, потрескивая пластинами, полз по тропе, распугивая существ куда больше и страшнее него. Космонавт в татуированном скафандре пытался задраить изнутри люк своего космолета; шерстяной колобок подпрыгивал на тросе, натянутом между двумя вышками, и каждый раз, когда он приземлялся, трос оставлял вмятину в его теле. Со всеми что-то происходило. И только серый кролик медленно погружался все глубже и глубже в безжизненный провал, и взгляд его из испуганного становился обреченным. «Где ты? – спросил Макар. – Брось это дурацкое сердце, махни лапой, покажи, где тебя искать? – Кролик молчал. – Кто фокусник? – попытался Илюшин снова. – Тебя ловили этим цилиндром, братец, или ты попал в него случайно?» Завибрировали «умные» часы на запястье. – Макар, здравствуйте, это Арсений Рутберг, – смущенно сказали в трубку. – Я долго думал о нашем последнем разговоре и, мне кажется, догадался, о каком кулоне идет речь. Вы слушаете? – Конечно. – Нина рассказывала: когда близнецам было около трех лет, ее охватило нечто вроде помешательства. Дети так сильно тяготили ее, что она стала имитировать любовь к ним. – Каким образом? – не понял Макар. – Я сейчас объясню. Она пыталась идти от внешних признаков и действий. Что делают любящие матери? Играют со своими детьми, читают им. Нина заставляла себя посвящать Егору и Лене много времени. Многие женщины хранят в кошельках фотокарточки малышей. А Нина пошла еще дальше: она приобрела на барахолке по случаю копеечный кулон, вставила в него фотографии мальчиков и носила на шее. «Если хочешь стать кем-то, сначала изобрази этого кого-то», – так она говорила. – Вы уверены, что этот локет не достался ей по наследству от матери? – спросил Илюшин. – Совершенно уверен! Китайская подделка под украшения Викторианской эпохи. Кажется, в конце концов Нина его выкинула. Ей было неловко об этом вспоминать, она смеялась над своей наивностью… А что, вы нашли кулон? – Нет, пока не нашли. Мы просто пытались выяснить его стоимость. – Он ничего не стоит. Разговаривая с Рутбергом, Илюшин включил громкую связь. Сергей, который все слышал, покачал головой: – Интересно, кому врала Ратманская: бойфренду или подруге? – Может статься, обоим. Макар вернулся к созерцанию своих оживших картин. За те несколько минут, что он отсутствовал, шляпа успела поглотить кулон. Теперь над черной матовой поверхностью торчала только голова с длинными пушистыми ушами. Нина не просто кинула камень в воду, в стоячее болото, думал Макар, она сама и была этим камнем. Стоячее болото ахнуло, заколыхалось, вздыбился ярко-зеленый ковер ряски, гниловатой водой плеснуло на берег, и где-то в своей утробе болото начало переваривать камень. Брошенному мужу в феврале открылось, что его жена жива. Его мать знала об этом с самого начала. Возможно, знал и один из сыновей. У Юрия было восемь месяцев, чтобы реализовать свой план – если имелся план! Не забавно ли: младшие Ратманские тоже долго готовили атаку. Они подошли к этому с большой изобретательностью. Им удалось бы покалечить кролика… Если бы тот не исчез. Бабкин покосился на Макара. Сидит себе расслабленно, таращится в окно как ни в чем не бывало. Должно быть, ни о чем не думает. Илюшин действительно не думал: он смотрел фильм, созданный собственным воображением. Кинокритик определил бы жанр как артхаус. Серый кролик оказался в цирке, подобно Чарли Чаплину. Аплодировали зрители, взлетали под купол акробаты, мчались лошади в алых плюмажах, и наездники ныряли под их упругие животы. И кролик вместе со всеми мчался верхом, взмывал с перекладины, смешно раскинув толстые лапки, и прыгал сквозь огненное кольцо. Но всех артистов понемногу оттеснял иллюзионист со своей ширмой и раскладным столиком, пока не остался на манеже один. Зрители вытянули шеи, чтобы не упустить ни одного жеста в предстоящем трюке. Раз! – фокусник сцапал кролика за уши. Два! – сунул его в черный ящик. Три! – выхватил из воздуха блестящую пилу. Брыкающегося кролика распилили пополам, и фокусник продемонстрировал зрителям бездыханное тельце – верхнюю его часть. Из второй секции черного ящика была извлечена жуткая когтистая лапа. Словно забыв о публике, иллюзионист швырнул лапу чудовища и кроличью тушку в ящик и погрузил его в тележку. В нее были впряжены божьи коровки. Бодрствующей частью сознания Макар зарегистрировал сходство с иллюстрацией к «Дюймовочке»: лист кувшинки с крошечной девочкой тянет над водой мотылек. Фокусник прыгнул в тележку и умчался, подстегивая божьих коровок, бьющих в воздухе крылышками. Из выхлопной трубы между задних колес вырывался серый дым. Он окутал манеж, зрителей, оркестр, и на фоне темнеющих клубов вспыхнула надпись: «КОНЕЦ». Илюшин открыл глаза. Он понимал, что в этот раз бессознательное выбрасывает на поверхность простые, даже грубые образы. Ответ на загадку дрожал на кончиках пальцев, словно тот самый мотылек, готовый взлететь. Оставалось совершить лишь одно усилие. Одно точно рассчитанное движение. Не смять, не спугнуть… За три дня они с Бабкиным проделали огромную работу. Опросили не по одному разу ключевых свидетелей. Макара не оставляло ощущение, что им попросту некуда дальше копать и они топчутся на месте именно поэтому: дело сделано. Тогда почему у них нет ни одной годной версии? Он ошибся в Ратманской. Символом его заблуждения могла бы стать подслеповатая хромая кляча вместо гарцующего скакуна. Он полагал, что Нина трижды в неделю ездит верхом, а она навещала старых лошадей. Они были уверены, что она позабыла детей, отдавшись новой жизни, а она раз за разом возвращалась к прежней. Фотографии в телефоне, встречи с Верой… В конце концов, как только Егор пропал, Нина явилась к сыщикам, пожертвовав своей тайной. Какой она была в тот день? Встревоженной. Испуганной. Она боялась за своего сына. «Нине ничего не известно о выросшем Егоре!» – заявила Шурыгина. Но много ли о нем знала сама Вера? Ее вниманием прочно завладел Юрий, и она проглядела всю предысторию побега. «Она много чего проглядела. Например, Тамару с ее способом решения проблем». Итак, Нина вышла на свет – и в тот же вечер исчезла. Макар отказывался верить, что это совпадение. Своим возвращением Нина вызвала к жизни какую-то силу… «Это должен быть кто-то из ее прошлого». Юрий, Тамара или Леня. Три человека, у которых была возможность. Но не в канализационный же люк сбросили ее тело… – Люки проверили, – пробормотал Макар. Спасибо все тому же Гришковцу, облазившему коллекторы как завзятый диггер. Коллекторы – это норы. В норах живут кроты.