Кроты питаются насекомыми. Построив эту безупречную логическую цепочку, Илюшин с любопытством воззрился на нее. Годы расследований приучили его никакие спонтанные идеи не назначать бредом. Все имело какой-то смысл… По какой-то причине подсознание вело его через норы – к чему? К насекомым. Макар собирался отмахнуться от этой мысли, как вдруг понял, что все это время его неотступно преследовал глупый вопрос. Маячил на границе сознания, как бакен в тумане. «Почему божьи коровки?» В его фильме они тащили повозку с мертвым кроликом. Макар более-менее понимал логику всех сюжетов и образов – кроме этого. Он перебрал самые очевидные ассоциации. Красный – цвет крови? Коровка божья – может быть, церковь? Новоспасский монастырь? Ему показали картинку, которую предстоит разархивировать, извлечь плотно упакованные в нее смыслы. Макар вцепился в божьих коровок, потому что именно они увозили тележку с мертвым кроликом. Фокус с распиливанием – прямолинейная метафора расчленения. Его подсознание убеждено, что Ратманская уже мертва и ее собираются вывезти по частям. – Божья коровка, – вслух сказал он. – Черная головка, – откликнулся Бабкин. – Улети на небо, принеси нам хлеба, черного и белого, только не горелого. – У нас нигде не фигурировал хлебозавод? – озабоченно спросил Илюшин. – Э-э-э… нет. Если тебе опять хочется булочку, я спущусь в супермаркет. Макар продолжал кружить вокруг насекомых. Пятнышки? Полет? Крылья? «Леди-баг»? Дева Мария в красной мантии? Отсылка к христианству? – Сережа, – позвал он, измучившись от бесплодных усилий. Бабкин все еще сидел над составлением списка компаний в районе, где пропала Ратманская. – М-м-м? – отозвался он, не отрывая глаз от блокнота. – Божья коровка – это кто? – Ну, насекомое. Букашка. – Насекомое букашка, – протянул Макар. – Букашка насекомая. Нет, слишком просто… Голос Веры Шурыгиной прозвучал так отчетливо, словно она стояла рядом. «Я езжу на «Рено». Букашечка моя, старушечка». Илюшина сдуло с подоконника. – Что случилось? – удивленно спросил Сергей, глядя, как Макар роется в записях. – Серега, нам где-нибудь попадался адрес последней пациентки, которую в понедельник навещала Шурыгина? – Макар лихорадочно перелистывал файлы. – Вроде бы нет. Подожди, это быстро… Бабкин позвонил начальнице Шурыгиной. – Здравствуйте, это Сергей Бабкин, я у вас был сегодня… Подскажите, Валентина Горчакова, пациентка Веры, где проживает? Где? На улице Народной… Илюшин открыл карту и втянул воздух сквозь сжатые зубы. – Я идиот! Это в трех минутах ходьбы от Малых Каменщиков! – Ёлы-палы! Нет, это я не вам! Ольга Петровна, мне нужен точный адрес Горчаковой… Вы хотите, чтобы к вам полиция пришла с этим же запросом? – рявкнул Сергей. – Да, именно так. Улица Народная, тринадцать. У кого еще, кроме Веры, есть ключи от квартиры? А где она сейчас? Заберите у нее ключи, я подъеду за ними в течение получаса. Во сколько заканчивает Шурыгина? Понял. Сунув телефон в карман, Бабкин сгреб со стола ключи от машины. – Шевелись! Шурыгина закончила работу пятнадцать минут назад! – И мы знаем, куда она теперь поедет. Нина не умирала. В понедельник вечером она упала на ковер, залив кровью синтетическую траву. Вера колотила ее головой о «Горизонт» – бессмысленная коробка, ни изображения, ни звука, – и после очередного удара живая, рвущаяся Нина вдруг обмякла и вытекла из рук Веры на ковер. А из Нины вытекла лужа, большая, черная, и Вера стремглав кинулась за тряпкой, потому что антисанитарии во вверенном ей помещении она никак не могла допустить. Шурыгину не зря ставят в пример всем патронажным медсестрам. Вернувшись в комнату с тряпкой, плавающей в пластиковом ведре, Вера поняла, что делает что-то не то. Старуха Горчакова недвижно лежала на постели, приоткрыв впалый рот. В ее горле клокотало, как в засорившейся трубе. Напротив нее, возле другой стены лежала Нина, не издавая ни звука. Светлые волосы слиплись в красную паклю. Под щекой блестело что-то вроде розоватого желе. Нина сама была виновата. Едва войдя в комнату, она сказала: «Я придумала, Вера, я придумала! Нужно сказать Лёне, что я жива. Если у него есть возможность связаться с братом, он сообщит ему эту новость. Может быть, тогда Егор вернется?» Она очень волновалась, ее бывшая подруга. Она прижимала руку к сердцу, как героиня плохого фильма, и даже грызла ногти, а Вера оцепенело смотрела на ее ухоженные пальцы с тонкими золотыми кольцами, по несколько штук на указательном и безымянном, и слова Нины никак не могли пробиться к ее сознанию, будто Вера перестала понимать русский язык. Каждое слово по отдельности еще имело смысл, но все вместе… Нина продолжала говорить – о том, что не находит себе места, что она очень виновата перед Егором… Вера смотрела на нее – испуганную, но очень решительную, – и пыталась собрать из разрозненных слов общую идею. – Ты хочешь вернуться? – медленно проговорила она. – Вернуться? О чем ты?.. Нет, я просто встречусь с Леней и все ему объясню. Это маленький шанс, совсем ничтожный, но мы должны его использовать! Вера, поговори с ним, пожалуйста, подготовь его… – Нет, – сказала Вера. Это был окончательный отказ, и Нина сразу это поняла. Ее бывшая подруга всегда отличалась сообразительностью. Она помолчала, озадаченно глядя на Веру. – Ты не можешь вернуться. – Вере казалось, что она очень убедительна. – Это просто невозможно. – Почему? – Потому что Тамара была права! Ты все испортишь! – Вера, я не понимаю… – Она казалась искренне расстроенной. – Что я испорчу? Это была прежняя Нина: податливая, мягкая. Нина, которой мать сумела вбить в голову, что ей нужно принять предложение Юрия Забелина – он так сильно любит ее, они непременно будут счастливы… Нина, которую Вера сумела убедить, что такой женщине, как она, нельзя и близко подходить к детям. У Веры ушло на это немало времени. Встреча за встречей. Год за годом. Капля за каплей. «Ты никогда не любила Егора и Леню». «Материнство не для тебя». «Нормальная женщина никогда не бросит своих детей». «Мальчикам нужна мать, которая будет о них заботиться. Ты на это не способна». «Ты предала тех, кто тебя любил». «Я думаю, ты по-настоящему больна». «Ты принесла своей семье только горе». Все это Нина безропотно проглатывала. Вера готовилась к каждой встрече, обдумывая ту фразу, которую подсадит ей в голову – точно споры грибов-кордицепсов, способных управлять муравьями. Вере этого не требовалось. Она лишь подстилала соломку на тот случай, если Нине когда-нибудь захочется вернуться из царства мертвых, куда они с Тамарой отправили ее волею своей – и выдуманного детского психолога. Раз за разом Вера вколачивала ей нехитрую мысль: «Никогда не приближайся к сыновьям». Это Верины мальчики. Она их присвоила, усыновила. И вышла замуж за Юру – в будущем. Осталось лишь дождаться. – Что я испорчу? – повторила Нина. – Ты всем испортишь жизнь! – отрезала Вера. – Достаточно того, что ты уже сотворила! Эти фразы всегда работали. Когда человек переполнен таким огромным чувством вины, управлять им несложно. Вера виртуозно овладела этим искусством. Спасибо матери, у которой она смогла кое-чему научиться. Но в этот раз с Ниной что-то произошло. Она не стушевалась, не отступила, как случалось прежде. – Что бы я ни сделала, сейчас Егору нужна моя помощь! Вера, я не понимаю, что мы обсуждаем… Его с субботы не могут найти! – Я сказала, не лезь к ним! Уходи! Нина вскинула голову, и Вера увидела совсем другую женщину. Прежняя Нина не умела сердиться. А эта была в гневе.