Часть 22 из 37 В начало
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
— Я коротко, как просили. Отец ребенка Любы Рудиной вы. И о вас говорится в письме, которое я нашел в ее чемодане. То самое, что так и не дошло до краевого начальства.
Я ждал, что он возмутится или вовсе выставит меня. Он не сделал ни того, ни другого. Тогда я продолжил:
— Это было моей первой мыслью. Но кое-какие события меня сбили. Теперь же они разъяснились, и я уверен в выводе. Первый резон — ее вещи: жакет дорогой и не вяжется с туфлями. Потом пудра, безделушки в общежитии. Очевидно, что подарки, и не из местной лавки. Значит, поклонник при деньгах и имеет возможность часто бывать в городе. Новость о ребенке вас не удивила. Ведь на аборт в город вы ее отправили — я вспомнил банки с краской в клубе — под надуманным предлогом. Да и в самом деле, в Ряженом все всё знают. Но никто так и не сказал, с кем же у Рудиной была связь. Астраданцев, правда, выпив у фельдшера в гостях, раздухарился, но после пошел на попятную. Кого тут могут так опасаться, чтобы не сказать прямо, молчать? Только вас.
Турщ покрепче перехватил стул. Но молчал. Я продолжил:
— Я ведь легко могу узнать в абортной комиссии, кто устроил ей врача. Вряд ли она сама.
Тут я бил наугад. Один раз этот довод сработал. Скорее всего, у Турща хватило бы ума запугать Любу, чтобы она не оставляла фамилии. Но он и не думал отпираться.
— Не отрицаю. Вещи да, дарил. Зеркало это или что там, нет, не я, — он снова заговорил в своей телеграфной манере. — И про ребенка правда. Я был против деревенских методов. Все устроил в городе, с врачом. Чтобы наверняка.
Вот и объяснилось, почему Люба Рудина сунула в комод склянку от жены фельдшера, не выпила.
— Оправдываться не стану. Наша связь с Рудиной была по согласию. Ребенок — случайность, осложнение. Она это поняла. И про краску она сама предложила.
— Неужто?
— Да. Не хотела, чтобы знали. Позор, хоть и женщина новой формации, а бабы начнут мусолить — по улице не пройдешь. Сволочной народец.
— А письмо, которое она собиралась отправить начальству?
— А что письмо? В области половых отношений близится революция, созвучная пролетарской. Сейчас другое отношение. — Он перестал сжимать спинку стула, расслабился. — Ребенка нет. Люба — женщина свободная. Разбежались бы каждый своей дорогой.
Он встряхнулся, посмотрел на часы на столе.
— Зачем мне ее караулить? Мне ни к чему было ее поджидать или гнаться. Или думаете, я топил и заматывал? Давайте скорее закончим.
— Нет, не думаю. Но вы можете знать — кто. С кем еще у нее была связь? Или, если не личное, так, может, ее общественная работа? Ссорилась ли она с кем, угрожали ли ей?
— Не знаю. Знал бы — сказал. Работа может быть, но никто конкретно бы не высунулся. — Он помедлил. — Эта выходка с тканью, может, для того, чтобы меня зацепить. Или месть.
— А есть кто-то, кого подозреваете? Кто мог сделать такое из личных побуждений?
— История эта мне навредила. А вот чтобы кого подозревать — нет. Больше мне нечего сказать. Нужно идти.
Выяснилось, почему Турщ был так взвинчен и куда торопился. Неохотно, кромсая слова, он объяснил, что вчера, уже поздним вечером, напали на партию краеведов. Те перевозили находки из полевого лагеря в Ряженое. Здесь у них была комната-склад при клубе, нечто вроде основной базы. Нападавшие избили сотрудников партии. А уже знакомому мне молоденькому милиционеру, который их сопровождал, выстрелом задело челюсть.
— Вы на раскоп? Я с вами.
Турщ скривился.
— Это к смерти Рудиной не имеет отношения! Мы прояснили все. Вашего дела тут нет, — процедил он.
Его тон и замашки начали всерьез раздражать меня. Спор вышел на повышенных тонах. Наконец, сдерживаясь, чтобы не нахамить всерьез, я напомнил ему, что я врач, а в партии есть пострадавшие, так что говорить тут не о чем. Турщ поморщился, но согласился. Однако когда я пришел к пристани, там никого не было. Из почтового окна, куда я постучался, выглянул меланхоличный Астраданцев и передал, что «комиссар» ждал меня, но решил ехать, мол, времени нет. Сочувственно косясь, добавил, что на почту должен зайти руководитель партии Гросс, вот он, может, и проводит. Этот самый Гросс сейчас берет у фельдшера кое-что из лекарств. И захватит свежие газеты, почту, раз уж случай. Дождавшись Гросса, я кое-как убедил его взять меня с собой. Он предупредил, что часть пути мы пройдем на лодке, а дальше придется добираться пешком, по краю берега…
По воде шли недолго, вскоре Гросс привычно направил лодку в протоку. Разыскал «мертвяка», зацепил веревку и завел лодку в рогоз, так, чтобы не бросалась в глаза.
— Это Нижние Раздоры.
— Раздоры в смысле — споры?
— Здесь так называют место слияния двух рек и землю между ними. Когда реки разливаются, тут образуются острова. Вы это и сами видели, ведь вас привезли на лодке?
— Да, дорога непроезжая.
— Кое-где по берегу можно пройти, хотя нужна ловкость и, безусловно, удобная обувь.
Бросив лодку, мы пробирались по тонкой полоске земли между морем и обрывом, обходя часть вытянутого языком мыса. Кое-где торчали лодочные сараи, берег был неширок, а за мысом еще сильнее сужался — только-только поставить ногу. Мелкие волны, лента белого ракушечника. На узкий каменистый берег лезет рогоз, его лохматые метелки выше нашего роста.
— Тут везде тропы, можно и через ерики напрямую, но нужно знать дорогу. Местные знают, — подметил Гросс.
Он еще говорил о том, что даже хорошо, что разлив отрежет, — меньше будут соваться, несмотря на то что с раскопками приходится торопиться. Я рассматривал его, цепляя взглядом детали фигуры и одежды. Высокий, худой, слегка сутулый, из-под шляпы-«ковбойки» видны темные, с явной сединой волосы. Шея и лицо Гросса загорелы дочерна, хоть и ранняя весна. Его хлопковая рубашка застегнута на все пуговицы, рукава натянуты на запястья. Глаз не рассмотреть за очками в стальной оправе. Шагая и ловко придерживая ружье, он пояснил, что краеведы охотятся сами, в лавке берут только сахар и чай, изредка консервы, но заполучить их — везение. И зашагал дальше, поправив закинутый за спину, туго набитый холщовый вещмешок, наподобие солдатского.
— Расскажите о нападении на партию. Лучше — как можно подробнее, — мне приходилось перекрикивать шум волн, птичьи крики.
— Подробностей я не знаю. Меня там не было, — ответил, чуть обернувшись, Гросс. — Пострадали милиционер и двое из наших. Один довольно сильно получил по затылку. А второму повезло. Синяков наставили, ребра помяли, сломали палец, надели на голову мешок и скинули с телеги. Но ничего серьезного. Так в канаве и провалялся.
Над тропинкой вырос рыжий бок берега. Он поднимался над нами, весь в оспинах черных нор.
— Гнезда щурок, — объяснил Гросс, отмахиваясь от пестрой, желтой с зеленым птицы, промелькнувшей перед самым его лицом, — все тут не как у людей.
Прибрежная полоса сужалась, уходя за выступ обрыва.
— Берегите голову, — буднично предупредил меня Гросс и показал наверх.
Я поднял глаза и от неожиданности споткнулся, кое-как устояв на ногах. Надо мной, как стропила крыши, нависал источенный ветром позвонок с широкой реберной костью. Кость косо вонзалась в обрыв, где из нее лез жизнелюбивый, бесстрашный росток ивы. Я сообразил, что это тот самый «хребет», который я видел, когда мы шли на лодке к Ряженому.
— Допотопный кит, — объяснял Гросс, пока мы пересекали широкую тень от кости кита. — Эоцен. Называют его так по времени существования, а именно эпохи эоцена. Животное, вероятно, погибло во время Grande Coupure[64]… Смотрите под ноги!
Поздно. Неаккуратно ступив, я по щиколотку увяз левым ботинком в черном жирном иле. Гросс же уверенно шагал вперед.
— Чувствую себя Ионой, который вышел из чрева кита и оказался в новом мире, — сказал я.
Гросс не поддержал мои библейские настроения, прихлопывая жужжащих тучей мошек:
— Скелет представлен частью позвоночного столба с ребрами. Ископаемые останки были обнаружены местным жителем Холуповым. — Реплики Гросса относил ветер. — Здешние рыбаки ошибочно считают останки громадным червем или, если угодно, змеем — из-за вытянутого позвоночника.
Так вот о каком змее, к которому полезли археологи, упоминал товарищ Турщ!
— Почему же не освободят от песка? Ведь это удивительная находка!
Я оглянулся на ископаемого гиганта, над которым сновали птицы.
— Извольте видеть, дома́! — Гросс махнул вверх, где по самому краю обрыва лепились несколько хат. — Местных возмущает идея раскопок. Из суеверий. Ну и опасаются, что склон, лишившись опоры в виде древнего скелета, съедет вниз, а с ним их избы и курятники. Опасения не без оснований. Берег осыпается, того гляди дома уйдут в море.
Гросс раздраженно добавил, что местные срывают работы, ходят к Турщу жаловаться, и что он не понимает, откуда взялся нелепый слух о намерении выкопать эоцена, тогда как его партия занята только раскопками курганов.
— Пригнитесь, ветка! Фрагменты костей здесь не редкость. Рыбаки находят регулярно, — продолжал он. — Циркуляр атамана, любопытный документ семнадцатого века, указывает, что в землях войска Донского «открываются случаями не только кости, но и окаменелые деревья».
— Неужели, — поддакнул я, стряхивая шелуху рогоза. — Я профан в этой области. В какой же форме деревья в целом виде?
Гросс остановился, обтер лицо платком.
— Вот. — Он достал из кармана и протянул мне нечто, похожее на темный камень. — Поверхность древней коры. Местные, конечно, уверены, что это чешуя их змея, — он кивнул на позвонки.
— Потрясающе интересно. — Я вытащил ботинок из особенно глубокой, приемистой лужи ила, осторожно передал находку обратно.
— К тому же на раскопки ископаемых гигантов нужны значительные средства, — продолжил ученый, — а понятных барышей они не обещают. В Америке Великий американский инкогнитум[65] наделал шума. Но то в Америке, а здесь… Здесь все озабочены поиском кладов. Слышали уже, наверное, про клад атамана Ефремова? Многие им грезят. А если не им, так сокровищами Разина.
— И что, в самом деле был клад?
— Как вам сказать. В «расспросных речах» брата Разина есть подробность об острове с приметной вербой — «кривой посередке», где закопаны ценности. Но твердых доказательств нет.
— А упомянутый остров что же? Получается, этот? — Я осмотрелся.
Гросс обернулся.
— Доподлинно неизвестно. Истории эти особенно пагубно влияют на некрепкие умы. Заманчивостью идеи простого обогащения. Вот вам пример. В трудах местного краеведа описан казачий есаул, увидевший во сне клад. Одержимый этим «откровением», он двадцать лет вел раскопки, отыскивая место, которое ему приснилось.
— И нашел?
— Нашел. Горшок монет, ценных больше в научном отношении. — Гросс сдвинул в сторону метелку рогоза. — Если в этих местах усердно копать, то обязательно что-то отыщется. В округе бугровщики, здешние кладоискатели, копают постоянно — щупы в сажень.
— К слову, о находках. — Я порылся в кармане и протянул ему медальон, найденный на теле Любы Рудиной.
Гросс покрутил его в пальцах.
— Это змеевая луна, змеевик[66], — пояснил он. — Местные считают, что их разбрасывает змей, прельщает.
Солнце, слепящий блеск мелкого моря, крики птиц, однообразная дорога… Шуршат и осыпаются метелки рогоза, чешется шея. Между песком и морем ныряет монотонный голос Гросса:
— Местное суеверие связывает останки кита, по-здешнему мифического «змея», с сокровищами. — Голос его тонет в плеске волн. И снова выныривает: — Курганы поблизости от хребта слывут завороженными. Бугровщики их не трогают. К слову, поразительно, но суеверия не мешают вере! Вполне мирно уживаются жития, службы, обряды и — вот это! — Гросс приостановился, махнул рукой нам за спины.
Мы зашагали дальше. Погода портилась. Поднялся ветер, волны стали настойчивее. Зарядил дождь, мелкий, противный, как комариные укусы. Расспрашивать стало некогда, я больше следил за тем, куда поставить ногу, чтобы не съехать по скользкой гальке узкой прибрежной полосы. Гросс шагал далеко впереди.
— Некто Барбаро, путешественник-венецианец, напрасно потратил несколько лет, разыскивая в этих местах мифический курган с сокровищами, — громко говорил он.