Земля размокла, из-под ног ползла глина с песком. Подробности о поисках клада ветер растаскивал над морем. Я невольно сочувствовал неведомому венецианцу, которому наверняка приходилось месить глину при всякой погоде. — Может, на лодке было бы быстрее? — Я уже не обращал внимания на ил, чавкающий внутри ботинок. — Не переношу качку, а сегодня вон как разгулялось. К тому же вы человек молодой, наверняка предпочтете прогулку, — усиливая голос, Гросс рассказывал что-то о раскопе. — Нам удалось найти интереснейшие погребения, бронзовый век! Может, и старше… Я удержался от искушения сказать, что вполне ощущаю себя постояльцем этих погребений. Судя по солнцу, разрезавшему черноту облаков, прогулка в обход заняла пару часов, не меньше. — Далеко еще? — Уже пришли. — Гросс ловко полез по тропинке наверх. * * * Не знаю, что я ожидал увидеть, может, какие-то развалины, стены, но вместо этого передо мной оказался расчищенный от травы, довольно большой участок со множеством ям разных форм и размеров. Берег здесь сильно выступал вперед, отвоевав у моря значительную часть суши. Основная работа шла на окраине мыса, вдоль глубокой балки. Позади лежала полосатая степь, желтая и лиловая. Солнце слепило, и от контраста с черными тучами глазам было неуютно. Повсюду громоздились горы песка и глины. Левее стояли шалаш с навесом из парусины и несколько палаток. Удобно и умно устроенный лагерь. На фоне хмурого моря копошились черные фигуры с платками на головах, носили, перекладывали, копали. Двое рабочих проволокли мимо брезент с веревочными ручками. Усадив меня у одной из палаток, Гросс отошел, сказав, что разыщет участников партии, на которых напали. Мне принесли чай, пахнущий травой, горький. Из объяснений Гросса я хорошо представил общую картину раскопок. Степь в этих местах усеяна курганами кочевых племен. Самые старые почти сровнялись с землей от времени, выступали над залитыми полями невысокими холмиками. Курганные могильники со временем образовывали целые некрополи, города мертвых. Бывало и так, что на высоких курганах, которые не подтопляются, люди позже устраивали местные кладбища. Другие обходили их стороной, считая нехорошим, нечистым местом. Рельеф берега постоянно менялся, то уходя в море и осыпаясь, то обнажаясь, отдаваясь людям. Часть захоронений тем самым оказывалась в вымытых водой пещерах в склоне холма. «Степные пирамиды», которые раскапывала партия Гросса, стояли особняком. Основной курган краеведы уже срыли, открыв крупное захоронение, нечто вроде общей могилы. Устроена она была просто — глубокая входная яма и сбоку погребальная камера. Вход в нее запирали, приваливая камни. Несколько таких камней одного размера торчали в стороне, выстроенные по кругу глубокой ямы. Я подошел. На первый взгляд ничего интересного — земля, бутылки, перевернутое ведро. Стенки коридора, спуска в погребение, укрепили бревнами. Грубые ступени уходили вниз, где, присев на корточки, возился человек. — Полагаю, это вы из полиции? — Он поднял голову, приветственно взмахнул рукой. — Из милиции, да. — Сейчас поднимусь, подождите. — Выбрался из ямы и представился: — Мирон Сушкин. Рубашка линялая, закатанные рукава, обгоревший на солнце длинный нос, донкихотская бородка с рыжиной. Пестрая шапочка, наподобие тюбетейки. Из-под нее торчат края не слишком чистой повязки. Я назвал свое имя. — Я сразу понял, кто вы. Чужие здесь бывают нечасто, а местные в целом недоверчиво относятся к курганам. А этот овраг, — он показал рукой, — и вовсе пользуется дурной славой. — Это из-за змея? Протесты против раскопок? — В сущности, ерунда, — он улыбнулся. — Ругались, конечно, не раз. Даже ссора большая вышла с Гроссом. Несколько человек прислушивались к нашему разговору. Среди них один выделялся ростом, курил — обвислые усы, широкоплечий. В стороне слышался голос Гросса, раздающего какие-то указания. — Исторической ценности нашей работы не понимает никто. Ни местные, ни новые власти, — продолжал Сушкин. — Интересуются только, много ли золотых предметов и украшений мы нашли. – А много? — Да не в золоте дело! — К нам подошел Гросс. — Предметы быта бронзового века намного любопытнее! Смотрю, вы уже познакомились? Сушкин — один из немногих действительно грамотных участников партии. И один из тех, с кем вы хотели поговорить. — Так вот, дело не в золоте! — Гросс отвлекся на находки из раскопа. — Керамическая и стеклянная посуда гораздо… вот! — он поднял с расстеленной простыни глазурованную чашку, — гораздо более ценны с точки зрения науки! А рыболовные грузила, зернотерки? Удивительный источник информации! По Гроссу выходило, что только жалкие неудачники, которым не досталось зернотерок, вынуждены удовлетвориться находками золота. Его снова кто-то отвлек. Я повернулся к Сушкину. — Не отрицаю важность находок, керамики и остального, но выходит, что и нападать на партию было ни к чему? Ведь ценностей не везли? — Как вам сказать… Везли ящики с хрупкими предметами, укутанными в солому. — Мирон присел на краю ямы. — Это могло навести на мысль, что внутри нечто ценное. Впрочем, кое-что из серебра было. Наборный браслет, серьги, застежка плаща. Потом еще бусины из сердолика и бирюзы. Бронзовые наконечники стрел. — Расскажите, как вы работаете, я ведь профан. — Все находки вносим в опись. Это вроде журнала с описанием находки и указанием места ее нахождения. Если вещь тонкой работы, делаем слепок. После упаковываем и отправляем в Ряженое. А потом в город. — Все вместе или, может быть, особенно ценное отдельно? — Разом! Из Ряженого приходит подвода. Если дорога непроезжая, тогда лодка. В тот день мы задержались, поехали уже в сумерки. — Почему вышла задержка? — Гросс что-то дописывал, просил подождать. Но ведь нас всегда сопровождают. На всякий случай. Недалеко отъехали, тут и выскочили на нас. У нас ружья есть, охотимся, но палить в сумерках не с руки, да и растерялся я, кабинетный работник, стреляю весьма средне. — Он смутился, потер ладони. — Федор, может, больше вспомнит. — Сушкин окликнул, и один из тех, что прислушивались к разговору, поправил вислые усы, подошел, протянул руку: — Сведыня Федор. — Нападавших вы разглядели? Может, узнали кого-то? — Да как их узнать? Лиц не рассмотреть. Они же ряженые, в мешках, кудлатые, как черти. Мирон, подтверждая эти слова, кивнул, пробормотал, что было темно, как в преисподней, и снова полез в свою яму. Федор Сведыня оказался толковым рассказчиком. В целом картина получалась такая. Поехали поздно, но такое бывало и раньше. Той же дорогой, что и всегда. Сейчас она все равно одна, проезжая. Сколько человек на них напали — не ясно. Вытащили из телеги и расколотили ящики. Взяли мелкие серебряные и бронзовые предметы. Прихватили несколько глиняных сосудов с росписью. Мирон Сушкин, выставив из ямы голову, как петрушечник, задумался, но сказал, что прибавить к словам Сведыни ему нечего. Накануне никто подозрительный на раскопе не крутился или не заметили. Последнее я вполне допускал: увлеченные работой энтузиасты на сиюминутные события внимание обращали не слишком. Я сказал, что хотел бы позже посмотреть описи находок. — Они в палатке Гросса, я провожу вас. — Сведыня показал на палатку в стороне. Из ямы наконец вылез и весь Сушкин, принялся очищать инструменты. — Я врач, позвольте осмотрю вашу травму. — Я указал на его повязку, попросив Сведыню чуть подождать. — Ну, если хотите. — Он снял шапочку, сунул в карман. Удар был приличный, отек и ссадины серьезные. Нанесли, очевидно, тяжелым предметом неправильной формы. Вокруг гематомы (ушиба) остались царапины от зазубренного края. — Чем это они вас? На приклад не похоже. — Да кто его знает… Как там этот бедняга, молодой милиционер, который был с нами? — Лежит в хате, фельдшер за ним присматривает. Описи, похожие на амбарные книги, были заполнены плотно мелким почерком, кое-где попадались и рисунки. Один из них привлек мое внимание, я поднес лист повыше к свету — навершие топорика. Начинало темнеть, и я решил, что пора найти Гросса — узнать о лодке, чтобы вернуться в Ряженое. Подойдя к знакомой яме, заглянул внутрь. Фонарь «летучая мышь» на полу давал прилично света. Голос Гросса рассеянно прокомментировал: — Не свалитесь, повредите кости. — Я отступил немного, но, очевидно, волновал его вовсе не я, а ископаемые останки. — В этом кургане настоящий слоеный пирог! — продолжал он. — Сложно сказать, кто изначально воздвиг насыпи, но известно, что курганы использовались по прямому назначению сотни лет. Своих мертвых в нем хоронили сначала «ямники» — это культура бронзового века. Видите положение костяка? На спине, руки вытянуты вдоль тела. Покойника посыпали ритуальной охрой. Следы сохранились на костях. Характерно для этой культуры. Позже сарматы и скифы переняли у них погребальные обычаи. Но они уже бальзамировали тела, покрывая их воском. Внутренности наполняли травами. Гросс выбрался наружу, прихватив фонарь. — Только вот голову из погребения мы не нашли. Может, лисицы утащили. Но в целом нам повезло, грабители могил сюда не добрались. Нам здесь достались почти целые сосуды, ритуальные топоры! Неподалеку от ямы Мирон Сушкин и Федор Сведыня, присев на корточки, разбирали кучку костей, разложенных на брезенте. — Здесь был жертвенный костер, или, если хотите, алтарь. Кумирня «на собачьих пятках», — пояснил Сведыня. — Часть обряда жертвоприношения. Он поднялся и с усилием перевернул один из обтесанных камней возле ямы. На меня глянуло плоское лицо идола, «родственника» того, что стоял во дворе моего лодочника. — Памятник погребального культа. Стерег душу усопшего. — Я видел такого истукана, «каменную бабу» в селе. — Бывает, их находят во время пахоты. Строго говоря это не «бабы». То, что местные ошибочно принимают за часть женской фигуры, — воинский нагрудник. Раньше в его честь жгли костры. А теперь выставят в музее, в городе, — он положил руку на макушку божества. — Что же, этим идолам приносили и человеческие жертвы? — Бывало. Но чаще мелких животных. Или вот, — Сушкин вытащил из кучи серый лошадиный череп с обломанной челюстью, вытряхнул из него гнездо мышей, протянул мне. Кость проломлена сильным ударом. — Темнеет, да и ветер поднялся. Оставайтесь, — предложил мне Гросс. — Была удачная рыбалка, обещаю уху. — Сведыня по знаку Гросса накинул на кучу костей край брезента. * * * У раскопа уже был готов костер под уху. Я помог притащить ведра, передвинуть бревна — они были вместо лавок. Сидя на бревне, Сведыня деловито снимал шелуху с луковиц кривым ножом. К нам подсели рабочие, подошел и Мирон Сушкин. Сведыня сунул ему пару луковиц и нож. Закатанный рукав рубахи открыл приметную татуировку на французский манер «Tout me fait rire[67]», в каталоге полиции такие надписи относились к флотским. Сведыня, заметив мой взгляд, повел подбородком, — «ошибка молодости». — Федор у нас путешественник. У него, пожалуй, самый большой опыт раскопок. Ну, кроме Гросса. — Сушкин кинул очищенную луковицу в ведро. — Кроме скифских городищ в гирлах Дона копал в Средней Азии. Бывал в экзотических местах, Каире и Александрии. Про вскрытие гробницы фараона в Египте писали в газетах, молодая советская республика налаживала связи, обменивая египетский хлопок на советские товары — керосин и муку. Сведыня достал окуней, завернутых в траву, взялся потрошить рыбу. Неохотно заметил, что Александрия грязный город, плохая копия Одессы. Арабы торгуют мумиями как товаром. Но много свободных женщин — это поинтереснее. Сушкин, негромко присвистнув, сказал с завистью, что «не всем так везет», прибавив, что сам мечтал бы посмотреть на крупные раскопки. Его поддержали несколько голосов у костра. Сведыня, ловко работая пальцами, измазанными в потрохах, приподнял окуня за хвост: