Не обращая на людей никакого внимания, рейнджер Ордена двинулся к стойке. Устроившись на видавшей виды высокой табуретке рядом с Морганом, он произнес глухим голосом, не глядя на хозяина: — Еды. Воды. Комнату на ночь. — Сию минуту, сэр! — Хэнк с неестественной резвостью метнулся из-за стойки и боком проковылял на кухню. Таких посетителей не доверяют коровам-подавальщицам, таких посетителей обслуживают лично. И потом рассказывают об этом всем желающим. — Доброго здоровьица вам, уважаемый, — сказал Морган, улыбаясь самой доброй улыбкой куда-то в ухо рейнджеру. Йем даже не взглянул в его сторону. Добропорядочная борода Моргана на мгновение дернулась, когда тень недоброй гримасы исказил резиновую мордочку старика. Колючие глазки сузились. — Милок, а ты ведь хамишь сейчас пожилому человеку, — Старичок говорил тихо-тихо и ласково. Но его слова прошуршали спрятанными под одеждой заточками и бумажками с надписью «Разыскивается за вознаграждение». Йем так же молча встал и отсел к дальнему концу стойки. В этот момент в салун торжественно вошёл мэр, в сопровождении молодого помощника — или уже даже шерифа, чего уж там. Увидев Йема, мэр степенной походкой важного человека направился к нему. Молодой шериф остался у дверей салуна. Проходя мимо Моргана, Гордон сухо кивнул старику. Пирушка окончательно умерла, наемники заинтересованно уставились на начальников. Остановившись рядом с Йемом, Гордон обернулся ко всем оставшимся в заведении посетителям и зычно объявил в привычной для себя манере, как привык выступать на общественных собраниях: — Вот наши беды и позади! Многие тут знают Йема, а кто не видел сам, тот много о нём слышал! — Мэр повернулся к рэйнджеру, торжественно высыпал на стойку перед ним три грубые серебряные монеты и продолжил, — Он ещё только прибыл в город, а уже принёс покой родственникам нашей бедной Дженни, которая пропала две недели назад. Теперь не пройдёт и нескольких дней, как всё станет как прежде! Йем быстренько отстреляет упырей, а уж с неупокоенными мы сами как нибудь справимся! — Мэр Гордон обернулся к Йему. Тот молча смотрел на мэра с обычным своим бесстрастным выражением. Гордон досадливо крякнул и снова обернулся к залу, но в этот раз скорее к наёмникам, — Завтра Йем отправится на хутор Лема, откуда всё началось. Я думаю, что он найдёт там гнездовище, вы же знаете, Храмовники чуют погань. И всё у нас будет хорошо. Йем встал навстречу Хэнку, уже некоторое время стоявшему у стойки с подносом, и произнёс, указывая на лестницу: — В комнату, — но перед тем, как Хэнк успел понять, что гость хочет отужинать в “нумерах”, Йем сделал ещё один скупой кивок на лежащие перед ним деньги, — Плата. — Опаньки, чей-то я не догоняю — нараспев произнёс Дрейк, поднимаясь из-за стола, — Не, братва, вы гляньте, что тут делается! Мы здесь значит не доедаем, не допиваем, задница значит у нас в мыле, день-деньской за упырями носимся, живота своего не щадя, а тут на тебе! Заявился какой-то хмырь и все, прощайте наши денежки! — Беспредел, братва! — визгливо крикнул сидящий рядом с Дрейком мелкий и какой-то колючий наемник — Да за такое и морду надо бить, а то и на перо посадить! С нездоровым оживлением головорезы полезли из-за стола. Дрейк нарочито медленно, с улыбочкой, вытянул из-за голенища засапожный ножичек, провел по бугристому предплечью и издевательски вытянул губы — сдул сбритые волоски. Товарищи его распространялись по залу словно нефтяная лужа, окружая мэра, и Йема неровным полукольцом. Два выстрела громыхнули, сливаясь в один. Одна пуля разбила кувшин, который плюгавый готовил в качестве метательного снаряда, другая оставила заводилу Дрейка без ножа и двух пальцев. В помещении снова воцарилась тишина, которую грубо нарушил Дрейк, рухнув на колени. Уставившись на покалеченную руку, он глухо завыл. Все присутствующие, как загипнотизированные, уставились на дымящиеся стволы двух огромных револьверов в руках Йема. — Шустрый какой… — потрясенно произнес кто-то из наемников. В это время за спиною Йема Хэнк аккуратно поставил поднос на стойку, ловким движением руки смел горсть монет в карман и, с рожденной годами практики плавностью, закончил движение вытащив из-за стойки устрашающего вида обрез. Без малейшего намека на подобострастие хозяин салуна произнес: — За бой посуды у нас платить положено, миляги! Вот вы и заплатите! Заморыш, еще несколько секунд назад требовавший крови, дернулся к выходу, но наткнулся на вставшего в дверях молодого шерифа с бледным, но решительным лицом. Юноша нацелил в грудь наемника ствол винтовки и взвел курок. За его спиной в дверном проеме маячило несколько силуэтов с оружием в руках и деловито клацали затворы. — Экие шалопаи, ну расшумелись, разбедокурились! — Скрипуче пропел забытый в сутолоке Морган и вдруг оглушительно грохнул кружкой о стойку, и рявкнул на своих не хуже раненого упыря: — А ну кыш под лавку, говно куриное! — и снова запел добрым деданькой, — Вы уж нас простите, люди добрые, ребятушки устали, все на нервах! Почитай целый день в трудах, аки пчелки майские! Все для вас, честной народ, старались! Морган словно бы обрел два лица: то он размачивал местных в уютном дедушкином елее (кресло-качалка, сказка на ночь, какао в старой кружке на сон грядущий), то презрительно плевался словами в отступающих от него головорезов и отчего-то эта двуликость сбивала с толку и сдерживала от решительных действий и тех и других. Даже Йем с интересом наблюдал за эволюциями деда. — Вы что это, мерзавцы эдакие, с глузду съехали, на храмовника руку подымать?! Да еще и в присутствии господина мэра с мистером шерифом на пару! — поворот, смена голоса, — А вы расходитесь, добрые люди, нечего тут стоять и ружжом в дедушку тыкать! Дедушка старый, в него уже таким тыкали, о чем вы даже и не догадываетесь! — еще поворот, снова смена голоса, — А ну бросили дубье, долбоклюи! Это же храмовник, человек божий, у него на таких, как вы, индульгенция пожизненная на пушках выгравирована, а вы на него с финками! Срамота подзаборная, скорбь небесная! И перевяжите уже кто-нибудь этого брадобрея хренова, пока он тут все в красный цвет не перекрасил! Дрейк, завали хайло! Будешь теперь отвечать за походные сортиры заместо Руфуса, если на левшу не переучишься! — снова метаморфоза, — Простите уж сорванцов моих, мэр Гордон, они больше не будут! — и опять своим, — Вы ведь точно больше не будете, хари неумытые?! Наемники, явно осознав, что кобениться в данной ситуации себе дороже, закивали с полным раскаянием. Плюгавый молодчик уже обматывал руку Дрейка грязным посудным полотенцем. — Ну если вы ручаетесь за их поведение, то, я думаю, инцидент исчерпан, — прокашлявшись, степенно произнес мэр, про себя страстно желая выпить и помочиться. Или наоборот. Морган длинно и витиевато заверил его, что мальчики «не потревожат и овечки» в пределах городка. После чего Гордон сделал знак молодому шерифу и тот отступил от двери, позволяя беспокойным гостям покинуть салун. Йем же молча опустил револьверы в кобуру и пошел к лестнице с подносом в руках, направляясь в обещанный Хэнком “нумер”. Позади разгоралась перебранка сучьего деда со стариной Хэнком касательно оплаты битой посуды и кровавых пятен на полу. Поднимаясь по лестнице Йем услышал как старый Морган заканчивал распекать своих «внучат»: — Ну что, ребятишки, отдых и попойка на сегодня отменяются, объявляю отбой, а с заходом солнца выдвигаемся в путь! — Йем, отвернулся. И его обветренные губы тронула злая усмешка. Все шло по плану. *** Звуки ночью становятся невыносимо громкими. Скрипучая половица, звук которой едва замечаешь днём, ночью звучит как выстрел. Поэтому, когда наёмники под предводительством Моргана незаметно — как им казалось — погрузились в грузовик, завели древний движок и потащились в сторону ворот, из окон за ними не наблюдали разве что ленивые или глухие. Через несколько минут после того как грузовик скрылся, из дверей гостиницы вышел Йем. Он внимательно посмотрел на полную луну, слегка запятнанную ночными облаками и глухо произнёс: — Время Ахримана. Вновь я загляну в глаза Даэны. Да осветит мой путь Победоносный Огонь! Он открыл заднюю дверь своего броневика, стоявшего рядом с гостиницей. Внимательно осмотрелся. И легко вскочил в темноту кузова. Некоторое время было тихо, потом с лязгом хорошо смазанных деталей из чрева броневика на землю опустились стальные направляющие. И уже по ним на дорогу выкатился невиданный до того в городе агрегат. Поверхности были покрыты лаковой черной эмалью, в ночном свете мягко переливалась полированная латунь трубок и поршней, угрожающая машина прочно стояла на трех широких колесах. Ось переднего колеса щетинилась по обе стороны лепестками широких лезвий. Глубокое седло было защищено по бокам решеткой из металлических прутьев. За седлом, высоким и зловещим паучьим горбом полыхал багровыми отсветами котел, пар из которого сочился через две плавно изогнутые, уходящие вверх трубы. Плотно притворив двери фургона, Йем направился к паровому трициклу, держа в руках длинное ружьё с громоздким оптическим прицелом. И наткнулся на юношу, почти мальчика, в непривычной одежде, эдакого манекенчика из довоенных журналов, рекламирующих туристическое снаряжение. Запах лежалой ткани и пластика резанул тренированное обоняние рэйнджера. Рейнджер уже видел его в салуне, во время “представления” с намниками Моргана. — Уйди, — бросил ему Йем на ходу. — Здравствуйте сэр, простите сэр, меня зовут Джим, сэр! — затараторил паренёк, — мне сказали, что вы помогаете людям в беде, сэр! Я не рискнул вас будить, и я хотел… — Я не вижу тут попавших в беду, — хмуро перебил его Йем, — И у тебя такая гладкая мордашка, что если бы не пушок, который ты наверняка гордо именуешь бородой, я бы принял тебя за девку. Я не нянька, поищи свою маму сам, мальчик. — Простите? — явно растерялся паренёк. — Уйди в сторону, — уже сердито сказал Йем, устраиваясь в седле. — Вы должны мне помочь! От этого зависят жизни тысяч людей! Если я не смогу добраться до Портленда в самое ближайшее время, то очень многие погибнут! — уже с нескрываемым отчаянием почти закричал мальчишка. — Мальчик, — веско сказал Йем. — Ты путаешь мой меня с извощика. Дождись почтового дилижанса. Рейнджер молча повернул ключ клапана и, под тихое урчание и едва слышный посвист парового двигателя, хищной тенью заскользил по улице вслед за наёмниками, оставив паренька торчать тощим стеблем посреди залитой лунным светом дороги. * * * Прошло несколько часов. Стоя на холме, Йем внимательно наблюдал за наемниками, попавшими в засаду. Ребята оказались тертые и уже успели уложить с добрый десяток наседающих на них мертвяков. «Добрый десяток недобрых мертвецов» — усмехнулся Йем собственной нехитрой шутке и с удивлением отметил, что еще не разучился шутить. Грузовик наемников оказался зажатым в узком ущелье, выход из которого преградила крепкосколоченнаые деревянные ежи, скинутые со склона. По всему было видно, что засаду планировали с умом, выхода у наемников не было, поэтому последним осталось разве что продать подороже свои жизни. Старина Лемм был прав — из-за спин нежити в людей стреляли. Били прицельно, не спеша, тщательно выбирая цели. Тишину ночи резали крики раненых, а возле груды камней вповалку валялось несколько тел. Йем вскинул винтовку и начал стрельбу, ориентируясь на вспышки, расцветающие в ночной тьме. Его скоро заметили. Из-за причудливого валуна стремительно выскользнули хищные силуэты двух упырей и стремительно рванули по направлению к его позиции, преодолевая расстояние огромными прыжками. Звуков упыри не издавали, только время от времени стучали мелкие кремни, расшвыриваемые бьющими землю мосластыми лапами. «А вот и команда прикрытия. Толковый парень заварил эту кашу, соли явно не жалеет.» — подумал Йем, быстро и тихо отложил винтовку и встретил набегающих упырей выстрелами из револьверов. Первого упыря он необыкновенно удачно свалил наповал уже вторым выстрелом, попав в позвоночник, но вот второй успел подбежать так близко, что вспышки выстрелов на миг осветили распяленную в чудовищном оскале харю с усеянной острыми зубами крокодиловой пастью. Тварь уже потеряла всякий человеческий облик, двенадцатимиллиметровые пули ломали кости и вырывали куски мертвой плоти из туши твари, но упырь лишь покачивался на бегу. «Двенадцатый!» — отсчитал Йем последний патрон и загнал револьверы обратно в кобуру. Плавным взмахом выхватил из висящих за спиной ножен, огромный гроссмессер, древний и надежный инструмент, который мастера Ордена в своей время покрыли сложным узором серебрянной гравировки. Обычному человеку трудно состязаться в скорости с упырем. Но Йем мог. Безразличная к происходящему луна заливала холодным светом мрачный танец молчаливого чудовища и улыбающегося человека. Зверюга, уже забывшая, что значит быть человеком, наскакивала, клацала чемоданной пастью, рвала холодный воздух жадными когтистыми пятернями — каждый из этих выпадов мог выпустить кишки, разорвать мышцы, пустить в кровь жертвы поганый мертвечиный яд. Но Йем читал эти движения. Каждый шаг упыря был для рейнджера новой подсказкой. Положение лап твари как светящейся стрелкой указывала область атаки. Йем, словно издеваясь, делал маленькие шаги в сторону, держа гроссмессер на отлете, или внезапно разворачивался, легко и страшно отмахиваясь тяжелой полосой остро заточенной стали. Гравировка на лезвии рождала в лунном свете сотни обманных полосок, бликов и пятен, и упырь проваливался в пустоту, обидно пахал мордой каменистую почву и плевался песком, пока не уронил наземь сначала дергающуюся, многосуставчатую лапу, потом и всего себя, медленно разваливающегося надвое от такого мимолетного и такого страшного секущего удара. Йем замер, стряхнул черные капли с лезвия и проворчал: — Десять секунд. Настоятель бы меня за это за водой отправил. В Гребучее ущелье, с дырявой фляжкой. Он привычно успокоил дыхание и осмотрелся по сторонам. Снова поднял винтовку и приник к прицелу. Внизу наемники отразили первый натиск упырей и укрепляли оборону. Дела у нежити шли неважно — прицельные выстрелы разносили головы то одной, то другой твари, разбрызгивая грязные клочья — что там у упырей вместо мозгов? — под одобрительные крики наемников. Очевидно, нервы у невидимого кукловода дрогнули — на одном из соседних холмов Йем заметил едва уловимое глазом движение. Раздался звук заводящегося мотора и упыри, разом прекратив складывающийся теперь явно не в их пользу бой, рассыпались по ущелью и неприятно быстро, как напуганные пауки, поползли вверх по склонам ущелья. «Как дрессированные собачки в бродячем цирке. Кто же вас так выдрессировал?» — подумал Йем уже на бегу. Он направился к тихо пыхтящему чуть поодаль трициклу. Через четверть часа Йем нагнал свою добычу на усеянной глубокими тенями пустыне. Разменивая километры, мчался по пустошам невзрачный грузовик, работающий на метане. На таких фермеры возили в город продукты к ярмарочному дню. Для гонки по бездорожью он явно не подходил. Вырвавшись вперед, Йем одним движением развернул трицикл, вскинул винтовку и сделал несколько прицельных выстрелов по силуэту в кабине грузовика. Грузовик вильнул в сторону и с грохотом опрокинулся, а Йем надавил на газ и рванул к месту аварии. Из кузова грузовика выскочила пара упырей, и по косой дуге пошла в атаку, обходя машину рэйнджера с двух сторон. Ловко вильнув, Йем подцепил одного мельтешащим вихрем колесных лезвий и в развороте ушел от прыжка второго, сварив пролетающую над головой тварину струей пара из труб. Упырь неловко брякнулся в пыль, обдирая с себя клочья шкуры. Йем, не терпевший бессмысленной суеты, остановился метрах в пятидесяти и добил его одним выстрелом из винтовки. После чего проделал то же самое с его порубленным на лоскуты, но еще бойко ковыляющим на голых костях культей, напарником. Подъехав к опрокинутому грузовику, он заметил что под ним шевелится придавленный массой кузова мертвяк, на груди которого еще можно было рассмотреть нашивку в виде звезды шерифа. Мертвяк тянулся к валяющемуся неподалеку от него ружью и что-то глухо бормотал. Не приведи Ахура Мазда, если когда-нибудь кто-нибудь поймет, чего они там лопочут. — Ты был хорошим человеком, Чиф. Хватит с тебя этой мерзости, — угрюмо проговорил Йем перед тем как выстрелить неудачливому блюстителю порядка в голову. Резким движением рэйнжер раскрыл дверь грузовика и скользнул в сторону, держа кольт наизготовку. Из салона безвольным кулем вывалилось тело. В свете фар трицикла Йем увидел человека с бледной, отдающей синевой кожей, с лихорадочно блестящими глазами, одетого в очень странную черную одежду — не из ткани или кожи, а будто бы обмотанного довоенными пластиковыми пакетами. Его с легкостью можно было бы принять за мертвяка, если бы не капельки пота, выступившие на перекошенном от боли лице и судорожно вздымающиеся ребра. Из ран на груди медленно сочилась казавшейся черной кровь. Чужак заглянул в дуло Йемова револьвера и внезапно погрозил ему тонким окровавленным пальцем: — Слишком поздно, ратаэштар, ты пришел слишком поздно! Моя смерть уже ничего не изменит, а твоя — просто вопрос времени! — Странный человек булькнул горлом, выгнулся в предсмертной агонии и вдруг опал, сдулся как пустой бурдюк. Раздался шипящий звук и тело Водителя Мёртвых стало стремительно разлагаться, таять, хлопья сушеного пепла вырвались из прорех его нелепого одеяния. Дождавшись полного обнажения белесого костяка, Йем брезгливо пошевелил носком сапога прикрытые черной дрянью кости, потом нагнулся и поднял сумку некроманта, вывалившуюся из кабины. Ещё раз всё внимательно осмотрев, он, помня о недобитых наёмниками упырях, постоянно осматриваясь, сел в трицикл, и помчался в сторону города. *** Глава 2. У костра img2.jpg Всполохи огня бросали на Билла отблески красноватого света, превращая его лицо в страшную и неживую маску. Солнце почти опустилось за горизонт. Но после непродолжительного спора все присутствующие согласились, что это ещё не закат, а значит до отбоя еще есть время. Было это ещё кружку пива назад. После заката следовало расходиться, но никто не хотел уходить от уютного огня и возможности потрепаться. Билл и сотоварищи загуляли основательно. Был найден бочонок яблочного сидра и ночка предстояла веселая, а утро, как водится в таких случаях, суровым и отвратительным. Разговор, как и всегда в мужской компании, велся о работе. До начала разговора о женщинах предстояло ещё немного выпить. — Горгу высмотреть издалека нужно и спрятаться потом получше. Если она тебя не видит, то ничего и не сделает. Уйдешь на своих двух, да еще и друзьям будет что рассказать. И морок тварь тогда навести не сможет! — с видом бывалого траппера, одолевшего как минимум с сотню зловредных гадов подобного калибра, рассуждал Гарри по прозвищу Топор. — А вот милорд Лейтенант, когда нам говорил, что, мол, сосредотачиваться надо, он что имел в виду? — невнятно, но громко выразил свою мысль Тихий. — Нужно сосредоточиться на действии, неважно на каком. Проще всего считать в уме. Или там песню напевать какую, причем, чем хуже её знаешь, тем лучше. Тогда, как говорится, с разума спадёт пелена, и ты увидишь горгу такой, какая она есть, — припомнил Валентин наставления командира. — Вот бы поймать одну, да в отряд забрить! — мечтательно вздохнул Жёваный. — Она ж тогда лечила б нас. Представьте, парни, завтра никакого похмелья! Все засмеялись. Вернее, поскольку присутствовали только сержанты то неприлично заржали, высказывая неприличные предложения о неприличных желаниях Жёваного по отношения ко всякой неприличной нелюди. Одно другого солонее. Всем известно — ничто так хорошо не сочетается с добрым пивком, как соленая рыбка и соленые шуточки. За неимением первого приходилось довольствоваться вторым. — Ну помните у нас, в Спрингвуде-то, тоже горга живет, ну так она хорошая! — убежденно доказывал правоту своей идеи Жёваный — Он жеж лечила всех! А уж какие сиськи! Как репа! — Дурак ты, Жёваный! И шутки у тебя дурацкие! Мелешь чушь всякую — слушать противно! Тьфу! — сердито зарычал Билл. И добавил, — И ведьму нашу не тронь, хорошая она баба, сильная. Племяша моего от падучей спасла! И денег за то ни копейки не взяла! И никакой горгой она станет! — зло сказал Билл, затем мрачно оглядел товарищей и сплюнул в зашипевшие угли. Как-то раз Билл видел живую горгу — столкнулся, что называется, лицом к лицу. Тогда он чудом остался жив, а вот парню который был рядом с ним, повезло меньше, значительно меньше. Разве можно этакое чудище с добрым человеком сравнить! А Рыжая Энн была доброй! И весьма симпатичной! Отогнав некстати нахлынувшие воспоминания, он перевел тему к более житейским вопросам, поставив перед собой задачу оживить затихший было разговор: — Говорят, мол, сейчас за мертвяка серебряный доллар дают, — начал Билл. Тихий тут же заглотил наживку и проорал: — Враньё! Это вместе с дезой! — все согласно закивали, подтверждая верность его слов. Деза, или, ежели по умному, дезинфекция — муторное дело. Мертвяки всегда несли с собой беду и даже глубоко закопанный и упокоенный по всем правилам (с дыркой в голове) ходячий жмур, мог принести бааальшие неприятности. Это мог быть случайно приблудившиеся вурдалаки, страсть как любившие разрывать такие могилы. Могло такое место и стать источником странных болезней, поражающих не только людей, но даже животных и растения. Добрая буренка исправно радовавшая хозяев отменными удоями вдруг могла обратиться в кровожадную тварь, что с удовольствием закусит самою дояркою, а любовно выращенный урожай кукурузы захиреть и зачахнуть на корню. Поэтому обратившегося мало было просто убить, его надлежало тщательно сжечь, кости раздробить и развеять по ветру. Этим обычно занимались специально обученные люди, существовала даже целая Гильдия Гробарей. И члены этой гильдии ходили от поселения к поселению и предлагали свои услуги. И стоили эти услуги не мало. Ибо охотников до такого промысла было немного, а работы более чем достаточно. — За упырей цена опять упала, — тут же посетовал Жёваный, — Сорок серебром дают, и то говорят что много. — Пообветшали видать, упырьки — хмыкнул Валентин — Весь жирок порастеряли — одна кожа да кости остались. А кому нынче кости нужны? — Кто пообветшал?! Мы?! А в бубен!? — заорал Тихий. Болтун, сидевший рядом с ним, поморщился и прикрыл уши. Билл ему посочувствовал. После получаса беседы с Тихим, у него начинала болеть голова. Когда же Тихий слегка, как ему казалось, повышал голос, то его собеседник вполне мог заработать звон в ушах, а то и легкую контузию, как от близкого взрыва пушечного снаряда. — Точно, пообветшали, — вставил Топор Гарри. Все примолкли глядя на него. Солидно поглаживая страшноватую рожу, покрытую клочковатой щетиной, Топор продолжил, да вот, вспомните хоть нашего первого. Ну и образина! До сих пор ночами сниться, гад окаянный!