Габриэль громко спросила: – А что вы доверите мне, гражданин Давид? – Ты будешь Церерой. – Кем? – Богиней плодородия. Будешь сидеть на колеснице с достижениями республики. Подожди. Давид бросился провожать Максимилиана. Тот мелкими шажками покидал мастерскую, но у картины «Клятва в зале для игры в мяч» задержался. О ней уже давно легенды и шутки ходили. Картина должна была увековечить всех депутатов, положивших начало революции, но из-за того, что участники героических событий один за другим оказывались предателями родины и врагами народа, мэтр уже пятый год переписывал историческое полотно. Робеспьер вскинул дохлый, ничего не выражающий взгляд вверх, ткнул пальцем в затертые лица, недовольно проговорил: – Жирондистов там не было. И, не замечая подобострастно семенящего за ним, ломающего руки художника, пошел по коридору, похожий на одинокого и нелюбимого неказистого мальчика. Давид вскоре вернулся, жесты снова стали неторопливы, круглое пузо натягивало горчичный щегольской сюртук. Щелкнул пальцами: – Гражданка Бланшар, пройдем в мой кабинет, я объясню тебе твою задачу. – Нетерпеливо поторопил медлившую девушку: – Тебе придется примерить твое одеяние. Габриэль оглянулась на подмастерьев, драпировавших статую Свободы, сказала громко: – На меня произвели огромное впечатление слова патриота Робеспьера о том, что республика требует уничтожать всех порочных граждан. Чтобы быть достойной возглавлять шествие, я обязана исполнить клятву патриота изобличать предателей. Позвольте, гражданин Давид, доложить Комитету безопасности о враге народа. Пусть он не избежит справедливого возмездия. Габриэль нарочно повысила голос, чтобы вся студия слышала донос. Отмахнуться от ее слов теперь невозможно. Особенно когда тобой недоволен Робеспьер и твоему Комитету общественной безопасности больше не сообщают о планируемых декретах. – Доложи мне все, что ты знаешь об изменниках Отчизны, – важно кивнул Давид. КАКОЙ СВЕЖИЙ ВЕТЕР НА улице! Какое яркое солнце! Все унизительные страхи, обиды и ненависть перебродили в отчаянность – крепкую, как коньяк, игристую, как шампанское, и живительную, как бульон. Габриэль купила фиалки у уличной торговки, приколола к корсажу. Шла вдоль Сены в кружевной тени старых высоких каштанов и никому не уступала дорогу. Робеспьеру, оказывается, мешал Комитет общественной безопасности. Что ж, настала очередь Давида беспокоиться за себя. Похоже, недолго ей обреченно бродить по мертвенным коридорам сумрачного Лувра и трепетать канарейкой перед этим толстым, беспощадным котом. Но он еще успеет послужить ее целям. Габриэль де Бланшар никому больше не позволит себя запугивать, унижать, преследовать и выгонять из собственного дома. XXIV ВАСИЛИЙ ЕВСЕЕВИЧ ДЕРЖАЛ в руках пустую корзину и тоскливо оглядывал кухонные полки: – Совершенно нечем людей угостить. Сегодня вечером по всему Парижу устраивались общие ужины, символизирующие братство и равенство французских патриотов. На улицах накрывали длинные столы, и каждый житель квартала был обязан принести с собой угощение, чтобы по-братски разделить его с соседями. – Василь Евсеич, окорок возьмите! – крикнул Александр из гостиной. Дядюшка поморщился: – Так что, все притащат картофельную похлебку, а я байонский жамбон? Нехорошо получится. – Почему нехорошо? Все только обрадуются. – Ты, дружок, совсем без понятия, – досадливо отмахнулся Василий Евсеевич, развязывая какой-то мешочек и с сомнением разглядывая его содержимое. – Как мы объясним, откуда у нас такие разносолы? Александр вошел в кухню: – Ну тогда пирог с олениной. Он вкусный и сытный, и никто не догадается, что там внутри. Дядя осмотрелся в поисках лучшего решения. Обрадовался: – Возьмем жареную селедку! – Заметил вытянувшееся лицо Александра, вздохнул: – Так и быть, три селедки. Посыплем рубленым лучком, зальем этим ихним кислющим пикетом, ничего больше и не надо! – Надо, дядя, надо. Что ж мы, будем людей угощать едой бедняков? – Что ж в этом плохого? Бедняки к ней привыкли, если бы она им не нравилась, они бы ее не ели. Кто настаивал на максимуме цен: я или санкюлоты? Вот и принесем то, что можно купить по этим ценам. – Нет, мне стыдно. Люди несут самое вкусное, а мы… Василий Евсеевич махнул рукой: – Ладно, была не была! Пропадать так пропадать. Пусть Жанетка еще и чечевичной похлебки наварит. – С говядиной. – Ни в коем разе! – растопырил руки дядюшка, показывая, что против говядины будет стоять насмерть. – Что за глоткострастие? С ума сошел? Под реквизицию метишь? Александр не отступал, и Василий Евсеевич с отчаянием добавил: – Хочешь подвести бедняжку Жанетту, которая, рискуя собой, добывает нам эти скудные крохи? Александр сдался: – Тогда пусть хотя бы яблочный пирог испечет. Вон сколько яблок еще с зимы осталось. – А из какой муки мы этот пирог сделаем? – воскликнул дядя. – Да из любой. – Ишь ты, какой щедрый! Люди сейчас осьмушке секционного хлеба как богоявлению радуются, а ты будешь перед ними своим пирогом из белой муки похваляться? Александр молча снял с гвоздя окорок и сунул его в корзину. Дядюшка выхватил окорок и спрятал его за спину. – Ладно, – сдался он, – так и быть. Пусть меня укоряют в мотовстве и транжирстве. – Жестом Авраама, жертвующего собственным первенцем, пересыпал в корзину яблоки: – Вот! Доволен? Лукуллово пиршество, жемчуг перед свиньями! Александр подхватил корзину с посудой и вышел. Дядюшка проводил его любящим взглядом, вернул два яблока на полку и поспешил за племянником. ВДОЛЬ УЛИЦЫ УЖЕ стояли накрытые скатертями столы. Дворник Пьер колдовал над жаровней с дымящейся требухой. Жанетта помогла Ворне разложить угощение. Габриэль заняла место в середине стола. Она разрезала рыбный пирог и с помощью Жанетты передавала куски остальным трапезничающим. За последние месяцы мадемуазель Бланшар похудела, взгляд стал жестче, исчезла детская округлость щек. Даже волосы она теперь собирала в суровый узел на затылке, под ним на тонкой шее обнажилась трогательная ложбинка. От этой ее новой бестелесности и от беззащитного затылка теснило сердце. Какой-то рок – все время подозревать ее, только чтобы каждый раз оказывалось, что она вовсе не виновата. Так было с мадам де Жовиньи, с Нодье и с Рюшамбо. Драгоценности из ломбарда наверняка попали к ней от гвардейца в качестве платежа за попытку тетки спасти королеву. И никакого доказательства ее причастности к доносу на Люсиль Демулен у Александра тоже нет. И все же он бы чувствовал себя лучше, если бы Люсиль не выдала Габриэль свои планы. Жанетта усадила молодого Ворне между собой и Василием Евсеевичем, напротив Габриэль. Справа от той расположился Шевроль, расставив локти и водрузив дубину меж коленей. Коммунар старательно делал вид, что не замечает Александра, и Воронина это полностью устраивало. Пусть сидит себе. Даже если мадемуазель Бланшар не застрелила ни одного ростовщика и не накатала ни единого доноса, Воронин не собирался соперничать за нее ни с санкюлотом, ни с Давидом. После казни Демулена ему жить расхотелось, не только морочить голову себе и соседке. За дядюшкой устроились Бригитта Планель и чета ее упитанных друзей, с которыми Воронин когда-то столкнулся на лестнице: рыжий усач и его по-прежнему всем недовольная жена. Они представились добрыми патриотами Брийе. – А вы живете тут, в приходе Сен-Жерве? – спросила Габриэль. Чета Брийе переглянулась. Бригитта быстро ответила вместо них: – А тебя не касается, где они живут. Захочу и сдам им апартаменты в своем доме. Габриэль так дернула край скатерти, что стаканы покачнулись. Через стол перегнулась к Планелихе: – Какие апартаменты ты им сдашь? Обе квартиры у тебя в доме заняты, гражданка. Бригитта невольно отшатнулась, но тут же сложила руки на груди и торжествующе заявила: – А мы ждем, когда некоторые из бывших на государственные съедут! Долго-то ждать не придется! Габриэль вспыхнула, локтем толкнула Этьена. Он заворочался, как разбуженный зимой медведь: – Кого ты называешь бывшими? Планелиха поджала губы, сняла крышку со своей кастрюли, опустила в нее половник и с нескрываемым торжеством процедила: – Бывших нынче много стало. Эбертисты теперь тоже бывшие. Гильотина по всем вам плачет! Габриэль нацелилась на домовладелицу тяжелым, немигающим взглядом. Этьен заворчал и подтянул палицу к себе поближе, но Василий Евсеевич жестом миротворца воздел бокал: – Бригитта, голубушка, это дружественный ужин, а не заседание трибунала. Выпьем вместе этого веселящего вина! – отхлебнул, поперхнулся, осторожно понюхал темную жидкость, глубоко вздохнул, пробормотал: – Дареному коню в зубы не смотрят… – и стоически опорожнил чашу. – Бригитта, позволь угостить тебя нашей жирной и вкусной селедкой!