– Пойду узнаю, что стряслось. Жанетта и впрямь сидела у очага зареванная, с опухшим лицом. Александр опустился перед ней на корточки, забрал ее слабо сопротивляющиеся ладони в свои. – Жанетта, милочка, сколько можно из-за меня слезы лить? Я ж тебя сразу предупредил: ненадежный я, ветреный, не женюсь! Она даже не улыбнулась, всхлипнула: – Мамзель Бланшар пропала. Он выронил ее руки. Встал, оперся о подоконник, спросил глухо: – Что значит «пропала»? Только вчера вечером все вместе ужинали… Жанетта вытерла слезы, высморкалась: – Вот как она с этого ужина ушла, так больше и не вернулась. Я утром три раза к ней поднималась, стучала, никто не открыл. А теперь вдруг явились эти супруги Брийе. У них ключ оказался, они квартиру отперли, сказали, хозяйка им ее вчера сдала. Я с ними зашла: барышни нет, постель не смята, на покрывале та же юбка брошена, что и вчера валялась. – Ну, может, она у этого Шевроля заночевала. Они же сегодня это… гражданский брак оформляют. Самому стало тошно от собственных слов. Жанетта высморкалась: – Да? А Пьер говорит, тут что-то неладно. Как хозяйка могла ее квартиру сдать? Куда она мамзель дела? Иди, мол, в трибунал, выясняй… А я боюсь. И что толку? Брийе вон уже мебель заносят. Не их, мол, дело, квартира теперь им сдана. Александр дальше не слушал, бросился на лестницу, взлетел на верхний этаж. Дверь была распахнута, грузчики, ругаясь, затаскивали комод, патриот Брийе лез им под ноги и помогал советами. Ему злыми окриками подсобляла жена. – Ничего не знаем, – усач растопырил руки перед комодом. – У нас контракт, апартаменты с сегодняшнего дня наши. Гражданка Брийе добавила настороженно: – Со всей мебелью и занавесями сняли. Все тут наше. Хозяйка сказала, прежние старорежимными оказались, их арестовали. Домовладелица на бешеный стук в дверь не ответила, на крики не отозвалась. Александр вернулся домой, крикнул дяде: – Василь Евсеич, Планелиха на Габриэль донесла! Я ее убью! – Ты полегче, полегче… – Дядя даже из кресел привстал, кинул на пол недочитанного «Народного оратора». – Она и нас в два счета посадит. – Не успеет! Александр почти кубарем слетел с лестницы, выскочил со двора, промчался по Гревской набережной, по мосту Менял пересек рукав Сены и, задыхаясь, подбежал к Дворцу правосудия. Решетка Майского двора оказалась запертой. На поднятый им грохот из будки выглянул жандарм с султаном и в трехцветном кушаке: – Куда? Не полагается. – Да мне в канцелярию только. Тут, может, по ошибке добрую патриотку ночью задержали. – Если по ошибке, то разберутся и отпустят. Не видишь, пока закрыто. – Да мне только спросить, в какой она тюрьме. – Этого больше не говорят, чтобы враги народа не прознали. У Александра лицо так исказилось, что сторож смягчился: – Сами виноваты. Нечего было арестантам заговоры затевать и бунтовать. Приходи попозже в трибунал и жди там, когда ее на суд приведут. – А когда приведут? – Откуда я знаю? Врагов у республики полно, все тюрьмы переполнены, а трибунал один. Давай валяй отсюда, пока я караул не позвал. Куда теперь? Что делать? Придется идти в ратушу – искать Этьена. На залитых слепящим утренним солнцем улицах густела толпа, по мостовым маршировали оркестры, повсюду цвели розы, весело поблескивала вода Сены. Все здания в честь предстоящего празднества Верховного Существа украсили сине-бело-красные знамена, двери, окна и ворота домов обвили дубовые листья и трехцветные гирлянды. У бакалейных и хлебных лавок по-прежнему держались за веревки бесконечные хвосты, но обносившиеся и исхудавшие парижане оживились. Все радовались завтрашнему торжеству. В ратуше воняло трубочным табаком, нестираной одеждой и потом мужчин, зарабатывающих на жизнь рытьем канав и обтесыванием камня. Обшарпанные стены покрывали плакаты, лозунги и приказы, напротив входа торчал непременный бюст Марата с надписью: «Марат не умер, Марат не может умереть, Марат будет жить с нами вечно». Комиссары и делегаты с занятым видом сновали по коридорам, санкюлоты терпеливо маялись в очередях за получением секционных карточек или направлением на работу. Но вместо прежнего воодушевления и самоуверенности в секциях царили подавленность и обреченность. Со времен неудавшегося мартовского восстания Эбера Парижская коммуна больше ничего не решала. В рядах вождей были проведены основательные чистки, а на место казненных назначили представителей всесильных комитетов Конвента. Революционную армию расформировали, инспекторов секций уволили, полицейских комиссаров тоже сменили на людей Робеспьера. Но больнее всего подкосило коммуну постановление, упразднявшее выплату сорока су всем участвующим в заседаниях. Казалось бы, небольшую сумму платили, а сколь многих добрых патриотов ее отсутствие лишило возможности решать национальные задачи Франции в тепле и уюте, с табачком в носу и с флягой за пазухой! – Да здравствует революция, патриот! Работу ищешь? Тогда тебе туда, – усатый сторож у входа указал на очередь. – Я делегата Этьена Шевроля ищу, он раньше был членом горсовета от секции Арси. Невысокий такой, сутулый, темноволосый, с дубиной ходит. Сторож почесал в затылке: – Горсовет весь новый, и я тут недавно. Такого не знаю. – Где гражданские браки заключают? Он сегодня женится. – Вон там спроси, – усач указал на дверь в конце коридора. Комиссар, ведавший гражданскими браками, быстро нашел заявление Этьена Шевроля о заключении брака с девицей Габриэль Бланшар: – Да, сегодня в час дня должны сочетаться. – Еще раз рассмотрел заявление: – Подписи невесты не хватает. Без этого мэр не распишет. Девица должна письменно подтвердить свое согласие. – А где я могу этого Шевроля найти? Санкюлот кивнул на двери зала: – Может, он на заседании. – А когда оно закончится? – Заседание не прерывается. Кончится, когда революция победит всех своих врагов. Нет, до тех пор дело Воронина отлагательства не терпело. Он заглянул в двери, из которых доносился людской гул. В густых клубах дыма пылко дебатировали полсотни патриотов. Один неохотно поднялся, вышел в коридор. – Этьен Шевроль? Он оказался врагом народа. Арестован. – Не может быть! Когда? Еще вчера он был на свободе! – А зачем он тебе? – Его невеста, моя соседка, не вернулась ночевать. Хочу узнать у него, где она, не случилось ли чего. – Ничего не случилось, его ночной патруль арестовал. Может, и невесту вместе с ним. – За что? Санкюлот поглядел на Александра так, будто тот спросил, какой нынче год. – Он же был прихвостнем проклятого изменника Эбера. Из зала выглянул усатый патриот во фригийском колпаке: – Бертран, голосуем, кто возглавит процессию секции. Необходим твой голос. Бертран встрепенулся, словно его призвали решать участь Франции, и скрылся в смрадной комнате выносить судьбоносные постановления о построении колонны в завтрашнем празднестве Верховного Существа. АЛЕКСАНДР ВЕРНУЛСЯ ДОМОЙ. Во дворе на высокой стремянке у самой стены балансировал истопник Пьер с малярной кистью в руке. На всю ширину фасада тянулись свеженамалеванные огромные кривоватые алые буквы: «Да здравствует революция! Свобода, Равенство». Склонив голову, Пьер разглядывал свое творение, видимо, прикидывая, куда присобачить не уместившиеся на фронтоне «Братство или смерть!». Заслышав скрип гравия под башмаками Воронина, обернулся и вдруг ахнул. Лестница под ним покачнулась, кисть выпала из руки и шлепнулась на сорняки, подняв фонтанчик кровавых брызг. Пьер скатился вниз и побежал в угол двора, к густым зарослям жимолости и жасмина. Александр последовал за ним. В темной сердцевине кустов на сыроватой земле лицом вниз лежало тело женщины. Голова трупа была проломлена, кровь пропитала волосы, одежду и почву вокруг. Пока Пьер бегал в департамент полиции, Александр рассмотрел тело. Над раскрошенным затылком вились мухи, а в глубине раны, среди раздробленных костей и комков мозга, торчала залитая кровью деревянная щепка. Несмотря на жаркий день, труп успел окоченеть. Значит, убили еще вчера. Платье было испачкано в пыли и грязи, его покрывали сор и цветочки жимолости. На темных волосах кое-где лежала белая пыль. Землю под кустами густо усыпали сухие окровавленные примятые листья, не сохранившие отпечатки обуви. Вылезая из зарослей, Александр заметил сломанные сучья и следы крови на земле и примятом бурьяне. Стало быть, после удара еще кровоточащее тело волоком втащили в кусты. Так и есть: посреди двора, на ведущей в дом тропинке, выделялось сырое пятно, кое-как присыпанное землей и гравием. Убийца пытался скрыть лужу крови, но недостаточно тщательно. Похоже, на женщину напали сзади, когда она возвращалась домой. Но и здесь сухая утоптанная земля не сохранила следов. Впрочем, на месте преступления мешкать не стоило. Французское правосудие в последнее время принимало решения, руководствуясь не столько здравым смыслом, сколько безошибочным патриотическим чутьем, и любые промашки следствия искупались стремительностью расправы. ВАСИЛИЙ ЕВСЕЕВИЧ ОТДЫХАЛ в опочивальне от тягот обеда. Александр устроился в любимой нише на подоконнике, дожидаясь появления полиции. Вскоре во двор вернулся Пьер, за ним шествовали чиновник в черной треуголке с плюмажем и два капрала, один тащил на плече свернутое полотнище. Александр узнал отороченное неопрятной бородой широкое лицо полицейского комиссара из секции Дома коммуны. Это он зимой расследовал убийство Рюшамбо. Пьер ткнул на кусты. Представители закона, согнувшись и кряхтя, полезли в заросли. Александр вышел во двор. Вынырнувший из кустов следователь тут же окликнул его: – Гражданин?.. – глянул на список жильцов, висевший над входной дверью. – Ворне.