А у Инсека, пожалуй, точно такой же сложный набор целей и приоритетов. Выжить самому, ослабить или уничтожить Прежних, добиться преимуществ для себя или своей… как это там у них называется… линии. Мы пытаемся играть на равных с противниками, которые куда больше, чем люди. На Трисгарде мне повезло – я догадался включить энергетический подавитель, и все то кошмарное месиво человеческой плоти вывалилось в обычное пространство, стало ненадолго беззащитным. Но здесь такого устройства нет, в гараже его не спаяешь. Да и Прежние, скорее всего, догадываются, как погибла одна из них. Мною вдруг овладела безумная тоска. Я вспомнил тот мир, где Прежние отбили атаку. Где все было так хорошо… хотя бы внешне. Может, стоило принять предложение Мод? Потом я вспомнил ту Дарину. Пьяную, плачущую, осознающую, что все не так, но не понимающую, почему. Нет. Нельзя было туда убегать. Даже вместе с Дариной. Даже если бы Мод согласилась отправить со мной родителей, Милану, Наську, еще десяток друзей-товарищей… А ведь она бы согласилась! Я был в этом почти уверен. Что снова возвращает меня к прозрачному кристаллу невероятной ценности, который нельзя даже отнять силой… Я достал кристалл из комбинезона. Поднял, посмотрел через него на здание церкви, где когда-то венчался Пушкин (а среди гостей, вот же удивительно, вероятно, был Иван – или одна из его человеческих составляющих). – Это ведь не я тебя создал, верно? – спросил я зачем-то. И сам устыдился глупой мысли – кристалл появился гораздо раньше. – Но ведь ты не зря попал ко мне. Я это понимаю. Мы с тактиком оба это поняли! Ты меня дожидался, ты знал, что я окажусь на Трисгарде… Кристалл молчал. Камни не разговаривают, даже если они органические и в них закодирована бездна информации. Впрочем, исчезать из кармана и снова появляться камни тоже не умеют… Я вздохнул и спрятал кристалл. Безумно хотелось пойти домой. Но я побрел по улице дальше, свернув по Скарятинскому перед Центральным Домом литераторов – на тротуаре шумно и пьяно тусили. Может, писатели всю ночь веселились, теперь никак разойтись не могут? Я даже улыбнулся этой мысли. Ну разве писатели могут пьянствовать всю ночь напролет, они же интеллигентные люди, творцы! Ноги словно сами несли меня вперед. Я вышел к скверику, где на бронзовой скамейке сидела бронзовая статуя с бронзовой тростью – памятник писателю Михалкову. Стоп, а может, я подсознательно сюда и шел? Хотел увидеть старого знакомого, поэтического бомжа Андрея? Михалков ведь не просто писатель, а еще и детский поэт! Но у памятника никого не было, кроме стоящей поодаль бронзовой девочки с бронзовым букетиком в руках и бронзового медвежонка. Впрочем, среди бронзовых цветов был и один настоящий – ярко-красная гвоздика. Я постоял минутку рядом, глядя на памятник. Вздохнул. И пошел дальше. Чтобы через двадцать метров остановиться перед другим памятником. Памятник был странный. Плоские бронзовые силуэты безликих людей, а среди них – одна объемная фигура, которая, запрокинув голову, смотрела в небо. Впрочем, и эта фигура была не совсем нормальная, с одной стороны выпуклая, а с другой вогнутая, будто детская формочка для песка. Ровно в той же позе, что и бронзовая фигура, стоял бомж Андрей. Стоял и смотрел в небо. – Эй! – Я замахал рукой, подходя. – Здравствуйте, Андрей! «Голос мертвых поэтов», как он когда-то себя назвал, медленно опустил голову. К моему удивлению, он очень коротко постригся и начисто выбрился. Обычно от этого люди молодеют, но Андрей будто, напротив, состарился. На нем были все те же пестрые бермуды, в которых я видел его месяц назад, только теперь они стали гораздо грязнее, и майка-алкоголичка, неожиданно чистая. Андрей внимательно посмотрел на меня, погрозил пальцем и сказал: – Не выходи из комнаты; считай, что тебя продуло. Что интересней на свете стены и стула? Зачем выходить оттуда, куда вернешься вечером таким же, каким ты был, тем более – изувеченным? – Андрей, вы меня помните? – спросил я. Андрей опять погрозил мне пальцем: – Не будь дураком! Будь тем, чем другие не были. Не выходи из комнаты! То есть дай волю мебели, слейся лицом с обоями. Запрись и забаррикадируйся шкафом от хроноса, космоса, эроса, расы, вируса.[3] – Андрей, я Максим! – Почему-то меня задела его отстраненность. – Помните, вы говорили, что я ваш друг! Бомж замотал головой: – Нет его, нет. Нет моего друга юного, нет его на Земле, затерялся он в небесах, вышел и не вернулся. – Я вернулся! – Я осторожно взял его за плечо, потряс. – Вот он я! Андрей нахмурился: – Нет, нет. Оттуда не возвращаются. Те, кто вышел из людей, обратно людьми не становятся… Он протянул руку и потрогал меня за лицо. Я нахмурился. От Андрея пахло, но не грязью, а скорее какой-то химией и дезинфекцией. – Вы что-то пили? – спросил я сочувственно. – Я? Я всегда пью! – возмутился бомж. – Ты про запах? Это мыло, санитарное мыло, меня забрали в санитарный приемник, заставили вымыться, побрили… Он вздохнул, снова помотал головой: – Потом, конечно, к ним пришли, велели отпустить. Я схватил штаны и убежал. Все вещи оставил… Но ничего, ничего, главное – тут! Андрей постучал пальцем по лбу. – Стихи! Все стихи тут. Решил пойти к Иосифу. Я к нему редко хожу, его любят, его помнят, ему не так сильно одиноко… Но мне надо. Друга забрали, вещи забрали… Но ничего. Ничего. Есть поэты, есть стихи… Я понял, что говорить дальше бесполезно. Дождь начинал накрапывать все сильнее, я сбросил с плеч плащ. Усмехнулся. Долгий же путь он проделал со мной, лукавый подарок Продавца, скрывающий мои мысли. Ну что ж, будет справедливо ему остаться на Земле, что бы дальше ни случилось. – Наденьте, Андрей, – ласково попросил я. – Дождик сильный, вы полуголый. – Не боюсь дождя! – замотал головой бомж. – А если полиция? Заберут снова… Это его убедило, он стал засовывать руки в рукава, бормоча: – Ну спасибо тебе, словно друг мой, обо мне заботишься… Буду дальше стоять, стихи читать, в них большие когда-то были смыслы… – Что? – выкрикнул я. – Смыслы, смыслы, – застегивая плащ, сварливо сказал бомж. – Вот друг мой прежний, наивный и юный, сразу бы понял. Смыслы разные формы принимают, поэты часто рождают смыслы… Он уставился на меня. Помотал головой. Потом, неожиданно резким и ловким движением поднял плащ, укрываясь им с головой. Застыл, глядя на меня. – Вы знаете про смыслы? – спросил я растерянно. – Максим? Ты действительно вернулся? Взгляд бомжа вдруг стал четким и ясным. – У нас очень мало времени, Воронцов, – сказал он. – Несколько минут. Но пока еще время есть. – Кто вы? – Я хотел дотронуться до него, но непроизвольно отдернул руку. В нем было… что-то большее, чем я. Он едва заметно улыбнулся, уголками губ. – Как все мы. Больше, чем кажусь другим, и меньше, чем думаю сам. – Высший? – спросил я. С испугом и надеждой. Вспоминая, как мы с Миланой, посчитав Андрея всемогущим пришельцем, умоляли его помочь. – Нет. Андрей покачал головой. – Если бы я стал Высшим… Нет, Максим. Я был… был поэтом. Средненьким поэтом… А еще… Он сглотнул, будто ему очень не хотелось продолжать. Горько улыбнулся. – Еще я был сыном Прежнего, отцом Прежнего и Прежним. Мне показалось, что после короткого мига просветления он снова сошел с ума.