– Вы не волнуйтесь, – попросил я. – Мы сейчас пойдем… – Прежним я был совсем недолго, – продолжил Андрей, не слушая меня. – И не главной личностью, частью… Максим, это правда. – Тогда я ничего не понимаю! – признался я. – Да что тут непонятного? – Андрей развел руками. – Мой отец – Прежний. Они живут обычной жизнью… частью себя, помимо всего прочего. Женятся, рожают детей… Я не знал, конечно. А потом, однажды, он объяснил. И предложил вобрать меня в себя. Меня и моего сына. У меня даже лицо перекосилось, когда я это услышал. – Да, мерзко, – сказал Андрей. – Но моему сыну понравилось. Он остался, а я не смог. Я просил, и меня отпустили. – Просто отпустили? – поразился я. – Из Прежнего? – Говорю же, он хороший отец, – сказал Андрей. – И сын хороший… был. – Иван? – понял я. – Он больше не мой Ваня, – Андрей поморщился. – Он стал частью Прежнего, тот носит его тело в нашем мире. Он даже внешне изменился, теперь похож на отца в молодости. Завтра пожелает – и станет другим. Мой отец тоже был лишь частью. А ядро личности, подлинный Иван, живет со времен Куликовской битвы. В нем около тридцати сущностей, Максим. Почти все из них мои родственники, предки. Он, знаешь, верит в семейные узы. – Фу, – сказал я, вспоминая копошащийся комок сплавленных вместе тел, корень Мод. – Какая гадость! – Зато меня отпустили, а не растворили в общем разуме, – сказал Андрей. – Я бы с ума сошел от такого! – Так я и сошел, – бомж улыбнулся. – Сознательно. Ну и алкоголь… помогает. Алкоголь и стихи. Дождь шел все сильнее, но Андрей на миг стянул плащ, повел головой, будто черепаха, высунувшаяся из панциря, и снова укрылся. Пояснил: – Плащ помогает. – Он экранирует мысли, – сказал я. – Да. Я почти ничего не помню и не умею, Максим. У меня забрали даже то, что дают Кандидатам. Только крепкая печень и зубы. Я особенно просил зубы, – бомж улыбнулся. – Боюсь стоматологов. Но мысли я слышу. Может быть, это оставили нарочно. Я слышу Прежних… как шум. Слышу лунное кольцо. Слышу внутренний голос Слуг. Слышу шепот Гнезд. Когда пьешь – шум тише… Он помолчал, глядя на меня. Нахмурился. – Когда скажу, ты побежишь. Так быстро, как сможешь. Ты успеешь. Я времени не хозяин, даже Прежние лишь придержать его могут, но я умею считать. – Куда побегу, зачем? – Поймешь. Ничего страшного, время еще есть. – Чем я могу вам помочь? – спросил я. Андрей тихо рассмеялся. – Спасибо. Честное слово, обнял бы и расцеловал! По старому русскому обычаю, а не по нынешней моде. Только боюсь, от меня все-таки воняет… Но спасибо! Другой бы спросил, чем я могу помочь. – А вы можете? Андрей покачал головой: – Не особо. И ты мне ничем не поможешь. Плащ твой сейчас верну. Но вначале кое-что скажу, запомни! Я кивнул. Андрей вновь на миг высунул голову из воротника и натянул плащ на макушку. – С Прежним, с Иваном, дел не имей. То, что в нем хорошего есть, не для тебя и не для людей. Ни одного слова правды он не скажет. – Я знаю. – Хорошо, – Андрей кивнул. – Инсеку тоже не верь. Они одного поля ягоды, их мораль к нам не относится, мы для них – скот. – И что тогда? – Есть то, чего они все боятся. Больше, чем друг друга, чем прочих, дерущихся за смыслы. Я хотел было сказать: «Высших?», – но промолчал. Но Андрей ждал, хоть и не задал вопроса напрямую. И я, подумав пару секунд, кивнул: – Смысла. – Да. Смысла, который позволит их победить. – А такой есть? – спросил я и подумал о прозрачном кристалле в кармане. Андрей пожал плечами и засмеялся: – Кто ж его знает? Но они боятся. – И все-таки? Андрей вздохнул. – Помнишь, как Слуг убивал? Я помню… помню, как они кричали внутри себя. Слышал их голоса. – Я не убивал! – Ты вернул им совесть, да. Но не обманывай себя, ты их убил так же верно, как если бы головы отрезал. А Прежние, Инсеки… все, кто идут к сингулярности, выбивая смыслы из других… что будет, если доказать им, что они – зло? Ведь зло никогда не признает себя злом, оно ищет оправдания, объяснения, доказательства своей правоты. Я горько рассмеялся. – Что, и у них совесть проснется? Прежние расплачутся, Инсеки зарыдают? «Ах, что ж мы делаем-то…» Андрей осекся. С легким удивлением признал: – Нет. Нет там уже совести, пожалуй. Даже у самых юных компонентов – нет. Но они боятся! Вот это помни! Он опять высунул голову из-под плаща, вздохнул и принялся его расстегивать. – Оставьте! – воскликнул я. – Нельзя, Максим! Как голоса стихли, я вспоминать начал, а не надо людям такие вещи вспоминать, люди от этого портятся, – Андрей горько улыбнулся. – Либо с собой чего сделаю, либо… либо обратно в Прежнего попрошусь, на коленях поползу… Я же когда-то согласился, понимаешь? Лучше уж так… Он посмотрел на памятник и забормотал, расстегивая пуговицу за пуговицей: – Прощай, позабудь и не обессудь. А письма сожги, как мост. Да будет мужественным твой путь, да будет он прям и прост. Да будет во мгле для тебя гореть звездная мишура, да будет надежда ладони греть у твоего костра… – Не надо… – попросил я. – Останьтесь! – Да будут метели, снега, дожди и бешеный рев огня, да будет удач у тебя впереди больше, чем у меня. Да будет могуч и прекрасен бой, гремящий в твоей груди. Я счастлив за тех, которым с тобой, может быть, по пути…[4] Мгновение он стоял в расстегнутом плаще, неловко вытаскивая руки из рукавов, смотрел на меня, и глаза его туманились, когда возвращался тот «шум», что он глушил алкоголем и стихами, – шум чужих мыслей. – А теперь беги! – бросая мне плащ, сказал Андрей. – Домой беги! Я машинально поймал плащ. – Они идут… – прошептал бомж. И нахмурился, будто пытаясь осознать, о чем говорит. Но я его уже не слушал. Я бежал. Напрямик, перепрыгивая через бордюры и клумбы. Мимо качелей, мимо бронзовой девочки, несущей бронзовые цветы бронзовому поэту. Через Поварскую, по Скатертному, потом по Столовому – что-то во мне подсказало, что так будет чуть-чуть быстрее, словно в голове заработали компас и навигатор. Я не отдавал себе никаких приказов, но стал выше, ноги вытянулись так, что джинсы бы задрались до коленок, но чем хорош комбинезон из паутинного шелка – он принимает форму тела. Я не почувствовал, что стал быстрее, пока не увидел, как томительно-медленно ползет по переулку машина и едва различимо открывает рот водитель, когда я перепрыгиваю через капот. Я был очень зол. На Андрея – тоже. Но на злость не оставалось ни времени, ни сил. Я подбежал к дому, увидел, что дверь подъезда распахнута и сорвана с одной петли, свисая тяжелым куском металла с оборванным цилиндром доводчика. Влетел в подъезд и тут же увидел консьержа Андреича, сидящего на полу у батареи. В руке консьерж сжимал сломанную дубинку, но глаза были открыты, и он шевелился – жив. Надо же, как повторяется история. Я прыжками понесся наверх. И догнал незваных гостей на площадке второго этажа – бомж Андрей, бывшая часть Прежнего, и впрямь хорошо рассчитал время. Хотя, если честно, я бы предпочел встретить эту компанию на улице.