В этом весьма элегантном и представительном мужчине он узнал старого своего приятеля, однокашника по юридическому факультету университета Виктора Ковшова. Правда, отношения их давно прервались из-за полной занятости обоих на своих высоких, но зыбких постах, хотя звонили друг другу регулярно и помогали, чем могли. — Без чинов, Без чинов, — подмигнул Виктор, плюхаясь в развалистое кресло и оглядывая быстрым своим взглядом просторный прокурорский кабинет, с освеженной Николаем Николаевичем мебелью и большим холодильником в углу. — Ты какими судьбами в Москве, — спросил несколько удивленный Николай Николаевич, который знал от самого Виктора, что тот с большим повышением был переведен в Волгоград, вроде бы на должность военного прокурора округа. — За назначением, — охотно ответил посетитель, и поудобнее устроился в к кресле, — два года в провинции, по-моему, крайний срок чтобы не растерять столичные связи. Сватают в Минюст начальником отдела, дай, думаю, прокачаю вопрос со старым другом, больше ведь не с кем посоветоваться, сам знаешь, что лезть наверх долго, всю жизнь на это тратишь, а падение одномоментно и непоправимо. — Чего же не домой, — спросил Николаи Николаевич, мимолетно взглянув на часы, — там удобнее, без отвлечений. У тебя, дружище должно быть собачий нюх, если ты определил, что я еще на работе. — Детское время, — утешил его Ковшов, — еще десяти нет. Я вообще раньше часа домой не прихожу. То солдат с автоматом сбежит из части, то прямо в войсковом складе разнесут караул, в общем хватает. Да ты не обращай на меня внимания, закругляйся, а потом махнем куда-нибудь по старой памяти. Вошел Боев. Прокурор на мгновение забыл о Ковшове. — Ну что, спросил он, — поймал птичку за хвост? Николай Николаевич поднял трубку и сразу встал как бы навытяжку. Звонил хозяин. Председатель Моссовета. — Да, — ответил прокурор, — конечно. Рву и мечу. Как только… — Он повесил трубку и обернулся к Боеву: — Далась им эта мокруха. Сегодня уже Первый звонил, а сейчас вот хозяин. И все по одному делу — твоему, между прочим. — Удивительно, — сказал Боев. — Один партократ, другой демократ, а приемы игры похожи. Вынь да положь конфиденциальную информацию. Причем раньше, чем она появилась на свет… — Он хотел еще что-то добавить, но увидев, что посторонний обстоятельно угнездился в кабинете, показал прокурору глазами на дверь: мол, гони его. Дело есть. — Это мой коллега, военный прокурор, — кивнул Николай Николаевич. — говори спокойно. Боев укоризненно пожал плечами и сделал залп: — Этот Вадик проходит по картотеке, — сказал он. — Человек вообще не случайный, а доверенное лицо и телохранитель Валерия Ивановича. Тут уже прокурор послал ему укоризненный взгляд: мол, уймись, приятель, но Боев вроде не понял его. — Сам факт, что Вадик был ночью у дома убитого, мной зафиксирован непреложно. Однако для задержания не хватает улик. У меня родилась рабочая версия его участия в деле, но она нуждается в проверке, постараюсь завтра связать его ночную поездку с преступлением. — Задержать нам его не пора? — спросил Николай Николаевич, который во всех оперативных вопросах доверял Боеву больше, чем Господу Богу, который, правда, не работал у него в прокуратуре. — Оснований нет, — развел руками Боев. — Потом у него компру на себя не выбьешь. Подожди до завтра… — Извини, что я вмешиваюсь, — вдруг привстал Ковшов, — это вы не дело начальника главка теребите? — А что, — вскинулся прокурор, — чего нам его не теребить? Ну а при том, друг мой любезный, или водку пить, или о деле говорить. Я предпочитаю первое. — Ты не суетись, — сказал Ковшов. — Я не зря весь день в Минюсте пробегал. Дело это уже получает известность. Я не завидую твоим ребятам. Ведь параллельно это дело расследует особка. По линии КГБ. — Ты откуда знаешь? — хмуро спросил Николай Николаевич. Медведь, все такой же спокойный и гладкий, мельком посмотрел на Виктора, продолжая разговор с молодым крепеньким лейтенантом ОМОНа. Но тот, увидев зэка, недовольно фыркнул вздернутым широким носом и замолчал. Лейтенант был незнакомый, но вел себя нагло. Едва посмотрев на Виктора, он скривил пренебрежительную гримасу и быстро вышел. Опер поднял голову от стола: — Вовремя ты подошел. — В его тоне Виктор уловил неприязнь. — Через полчаса у нас контрольная сделка. Они должны выработать условия, а мы — доложить о них начальству и уяснить, какие можем принять меры без ущерба для жизни женщин. Ты хочешь пойти разговаривать с жуликами? И что ты за это требуешь? Уйти, наконец, на химию? — Химия подождет, — отмахнулся Виктор. Медведь рассмеялся: — Не верю я в твою бескорыстность. Зэк — альтруист, такое и во сне не приснится. Короче, твой интерес мне ясен, но как на тебя посмотрят твои кенты. Ты во второй бригаде знал кого-нибудь? Виктор задумался, от его ответа зависело все. На самом деле он знал кое-кого из второй бригады, но не из жуликов, а из обыкновенных мужиков, которые навряд ли сами могли поднять бунт. — Нет, никого не знаю, — признался он и продолжил: — Гражданин начальник, я не для того рискую жизнью, чтобы вы держали меня за дурачка, и вы и я знаем, зачем мне нужно в санчасть. Никого вы больше не найдете, чтобы за нас сунул голову в пекло. Вы сами, как я понимаю, не слишком туда стремитесь. Конечно, лакомая штука для приговоренных к вышке зэков заполучить живого опера. Вошел Томилин. — Ты мне скажи, — услышал Виктор его басистый тягучий голос, — с чего ты взял, что с тобой кто-нибудь будет разговаривать. Ты же недавний бугор, козел, значит, который хочет вернуть полномочия — сунут тебе шабер в горло, да еще и приятельницу на твоем трупе распнут. Томилин брезгливо поморщился. «Именно сейчас надо убедить его, пока решение гуляет у него в голове», — лихорадочно думал Виктор. — Моя задача вывести женщин, — сказал Виктор решительно. — Вообще-то говоря, одну женщину, но вы одну не выпустите, вам нужны все, что вы им можете пообещать? — Я еще не знаю, что они требуют. Среди моих офицеров добровольцев не нашлось. Сможешь узнать их требования, я их рассмотрю в течение трех часов. — Ну что ж, пошли, — сказал Виктор. Опасность предприятия не интересовала его, лишь бы скорее оказаться рядом с Ольгой. «Да, Морик прав, пока они не нажрутся наркоты или спирта, скорее всего не станут насиловать женщин, но обожравшись, они способны на все. Тем более надо быть рядом, может быть, разделить участь жуликов, но Олю вытащить», — торопил себя Виктор. Они пересекли круглую площадь перед штабом, при этом мощная фигура Медведя прикрывала Виктора. На плацу, там, где ограждающая решетка плавно переходила в ограду больничного садика, залегли солдаты. Бараки словно вымерли. Не было видно ни одного черного бушлата. Войти в санчасть можно было с двух сторон: центральным ходом со стороны жилзоны или через площадь у штаба. Сейчас оба пути были блокированы. Всем зэкам строго-настрого запрещено выходить из бараков. У каждого входа в барак стоял наряд солдат из взвода охраны. Опер и Виктор подошли к группе солдат, свободно расположившихся перед окнами санчасти. Солдаты знали, что у зэков нет стволов, и вели себя очень спокойно. К тому же четырехугольник санчасти был блокирован по всем правилам и только опасения за судьбу заложников удерживали от штурма. — Это кто? — подозрительно спросил коротконосый лейтенант, не признав Виктора. — Есть приказ: никаких зэков у санчасти! Слышишь, ты, — повернулся он к Виктору, — давай проваливай, пока ребята тебя не отодрали. — Ты добровольцев вызывал? — спросил лейтенанта, как ни в чем не бывало, Медведь, и только вынужденная улыбка показывала, что он злится. — Сколько их? Лейтенант снова посмотрел на Виктора: мол, чего ты здесь еще болтаешься, потом пожал плечами: — Дураков нет! — Вот он дурак! — Опер показал на Виктора. — Там у него среди заложников баба, любовь с ней крутит. Она из вольных, так что баба эта получается заложницей и для нас. Единственная для него надежда вытащить свою зазнобу живой, это как можно точнее договориться о всех заложниках, и времени у него до тех лор, пока они не откроют сейф. Опер сунул в карман руку, на раскрытой ладони, чуть прикрывая линию жизни, сиял маленький металлический ключик. — Ты вот что, — деловито сказал Медведь, — если увидишь, что договориться с ними трудно или вовсе невозможно, — подошедший лейтенант слушал молча, моргая на Виктора внимательными глазами, — …невозможно, — невозмутимо повторил опер, — ты подумай сам, может, есть смысл дать им ключик. Глядишь, пару голов выкупишь. Виктор молча принял ключ и глубоко заглянул оперу в глаза. «Додумались, нет предела подлому расчету. Этим ключом все разыгрывается как по картам. Команда набирается наркотиков под завязку и звереет. Обколовшиеся зэки — на две трети смертники — начнут насиловать женщин. Под их вопли группа захвата ворвется в санчасть и перестреляет и насильников и заложниц. И кто посмеет предъявить что-либо доблестным солдатам, если на трупах женщин следы насилия, — невесело думалось Виктору. — Крепкий орешек закручивают менты, подивился он. — Как за два часа, прошедшие с его предложения Морику, успели они так плотно сориентироваться. — Ты что сел? — тревожно спросил лейтенант, и по взгляду, брошенному на него опером, Виктор еще раз определился. «Не нашли они среди своих добровольцев на смерть идти. А округ давит, дает указания, ждет результатов. В этой ситуации для них я самый ценный человек. Пропаду, никто и не спросит. Подумаешь, зэка грохнули, а вдруг чего срастется — вся слава им, так что это не мне, а им дрожать, вдруг передумаю.» То нестерпимое чувство боли и страха, сродни чувству, испытанному при аресте, но еще более острое, заставило его подняться. — Ну что, пошел? — оживился было лейтенант. Виктор, не скрываясь, ожег его злобным презрительным взглядом. — Торопишься, начальник, — сказал он. — Куда пошел, зачем пошел, к кому пошел? Что там за люди? — обратился Виктор к оперу. — Штрафная бригада, штабеля на бирже катают, стать инвалидом там проще, чем высморкаться, все время под Богом. — А эти люди, кто они? — Бугор Муха. Ему надеяться не на что. Ну и подручные у него братья Виноградовы. Все время замостыренные, из больниц не выходят. Наркоманы. Из авторитетных жуликов с ними оказался Равиль. Это серьезный человек, видимо, отступать ему было неудобно. «Равиль, Равиль», — вспомнил Виктор, гибкий, тонкий татарин, он работал у Виктора в бригаде буквально недели две, контакт они находили. — Хорошо, — сказал Виктор, — остальные меня не интересуют. Мне с собой нужно две бутылки водки, пачка чая, конфеты, сигарет хороших и ваши условия, черт побери! Что вы им гарантируете, если они отпустят баб и сдадутся. — Жизнь, — сказал опер и добавил, запнувшись: — и справедливый суд. — Они же не совсем идиоты, — устало сказал снова подошедший лейтенант. — Кто поверит в твой справедливый суд. Ну, пусть сформулируют свои требования, а мы согласуем с начальником. Едва отзвучал мегафон: «Осужденный, ваш брат… без кровопролития…», как Виктор поднялся из укрытия и медленно пошел прямо на окна санчасти, бросив через плечо оперу: — Не дурной встречи боюсь, а пули в спину от ваших болванов. Если через три часа не буду, считайте не договорился. Если сначала прокурор ничего не находил странного в позднем визите хоть и друга, но несколько отдалившегося за последние пять лет, то теперь удивительная его осведомленность начала настораживать. — Откуда я знаю? — хохотнул Виктор Ковшов. — Да Федька Майданкин сейчас в управе первым замом, он и рассказал. — Чего же такое внимание обыкновенному убийству? — удивленно спросил у него Николай Николаевич, — Сколько у нас в городе мебельных комбинатов и строительных главков? — обратился он к Боеву. — Примерно… — Какая разница? — отозвался Боев. — Остальные-то директора живы. К ним, естественно, нет такого внимания, как к трупу. — Вот это и плохо, — начальственно проговорил Ковшов. — К живым надо внимание проявлять, к живым. А то ждут, пока человека грохнут, и начинают из него разных собак вытаскивать: не так ел, не так спал, неправедно работал. А я бы за вашей службой оставил один контроль за выполнением, а всю оперативку раздал бы. — Ты на какой отдел претендуешь? — спросил прокурор, которого охватило вдруг горячее желание узнать у Виктора, не он ли сам представитель таинственной даже для него «особки».