— Я же с твоей сестрой дружила, — сказала первая девица и широко раскрыла дверь в квартиру, которую только что собиралась закрыть. — Заходи, раз пришел. А может, вправду, в магазин сгоняешь? Виктор молча вошел в прихожую, порылся в кармане, достал две сторублевки. — Сходите, девочки, — попросил он. — Возьмите на все двести. Шампанского там, коньяку. А я лучше так посижу. — У тебя что, неприятности? — спросила хозяйка квартиры и на мгновенье прижалась к Виктору полным плечом. — Какой-то ты смирный. Даже на себя не похож. Я раньше в него влюблена была, пояснила она своей подруге, — еще когда в школе училась. — Да поругался у вас в подъезде, — словно нехотя пояснил Виктор. — Звезданул одному, а там набежала целая бригада. Теперь ищут меня. Так что сходите сами. — Ты сходи, Нинка, — обратилась хозяйка квартиры к подруге. — А я с ним посижу, чтобы было кому отвечать, если в дверь позвонят. — Она заглянула в глазок и приоткрыла дверь. — Давай быстро: одна нога здесь, другая там. Подруга, приняв деньги, быстро выскочила за порог, а Виктор, полуобняв за плечи хозяйку, осторожно приложил ухо к неплотно закрытой двери: — Вы из какой квартиры, девушка? — довольно внятно расслышал он происходящий не так уж далеко внизу диалог. — А чего? — спросила подруга, и по тому, как прекратился цокот ее каблуков, было ясно, что она остановилась. — К вам не заходил светлый такой парень с короткой стрижкой и спортивной куртке и джинсах. Я с другом о встрече договорился, а он куда-то исчез. Подруга что-то ответила, и вновь ее каблучки зацокали, отдаляясь по длинной лестнице. Зато другие шаги, размеренные и тяжелые, все приближались, пока не зазвучали на самой лестничной клетке. — К соседу звонят, — прошептала хозяйка в самое ухо Виктору, — Знать крепко ты им насолил. За дверью послышалось какое-то бурчание, потом старческий гневный бас произнес: — Да чихал я на наши удостоверения. Я сам отличник ЧК с сорок седьмого года. Чего вы тут по квартирам ходите? Украсть хотите что-нибудь! — Не напирай на меня, — услышал Виктор, и тут же весь подъезд огласился рыком отставного чекиста. — Я тебе сейчас дам «не напирай»! Ну-ка дай сюда удостоверение! Спер где-то, а теперь по чужим квартирам шастаешь. Сейчас я милицию вызову! Да ты стой, не уйдешь! — Уймись, дед! — прозвучал голос почти у самой двери, а потом послышалась возня, глухой удар и быстро удаляющиеся шаги. Хозяйка, отодвинув Виктора, заглянула в глазок и тут же отомкнула дверь. Пожилой мужчина в пижамных брюках и голубой рубашке стоял держась руками за разбитое лицо и что-то мычал, натужно тряся головой. «Это тебе не шпионов ловить, дядя!» — подумал Виктор злорадно, но вслух ничего не сказал. Вдвоем они ввели старика в его квартиру, положили на диван. Девушка, ее звали Наташа, намочила в ванной полотенце и умыла разбитое лицо соседа. Тот только охал и кряхтел, а когда унялась текущая из разбитой губы кровь, отмахнулся от них и сел крутить телефон. — Пойдем, — осторожно потянул Виктор девушку, — сейчас он ментов вызвонит, а я в свидетели идти не хочу и тебе не советую. — Да, неудачный денек, — с сожалением сказала Наташа, снова входя в свою квартиру и усаживаясь напротив Виктора за столик на кухне. — Ты только не уходи, сейчас Нинка придет и мы больше не откроем никому. Так втроем посидим и ладно. «Вот положеньице, — подумал Виктор. — Из огня, да в полымя. Сейчас выходить, — прямо на ментов напороться, или эти в засаде сидят. Оставаться тоже стремно. Откроет эта Наташа ментам дверь, и сгорел я». Наташа, как бы почувствовав его состояние, нежно взяла его за руку и слегка пожала ее. — Никому не откроем, — сказала она решительно. И не дергайся. Нинка своим ключом дверь откроет, а она баба хоть совсем молодая, но ушлая. И точно, заскрежетал замок в двери и на пороге возникла Нинка, отягощенная двумя полиэтиленовыми пакетами, битком набитыми всякой всячиной. Подруги под руководством Виктора совсем забаррикадировали дверь и нижним замком, и защелкой, а потом отправились на кухню разгружаться и сервировать стол. Виктор, оставленный в комнате у телевизора, воспользовался случаем и, прикрыв дверь в комнату, попробовал связаться с Шакурой. Обычно Шакура раньше двенадцати не появлялся, готовил какое-то крупное дело, о котором только вскользь сказал Виктору, что оно избавит их даже от мыслей о деньгах. Но такая шла у Виктора светлая полоса, что и Шакура оказался дома и говорить мог свободно, так что Виктор тотчас выложил ему все свои приключения, начиная от проезда черной «девятки» и кончая предполагаемой пьянкой с развеселыми подругами Наташей и Ниной. Только о своем визите в прокуратуру он закадычному другу Шакуре ничего не стал говорить, так как чувствовал, что этот визит Шакура при всей их взаимной приязни не сможет, да и не захочет одобрить. Да и не все нужно знать близким друзьям. — Ты можешь на этой хате тормознуться? — Спросил Шакура безразличным голосом, — если трудно говорить, просто ответь «да» или «нет». — Не знаю, — ответил Виктор — А что, думаешь, за мной продолжают следить? — Ну, ты в натуре, парень лох! — В голосе Шакуры слышалось раздражение. — Раз они на тебя вышли, неужели отпустят?! Чтобы потом снова по всему городу искать? Ты пойми, что это должна быть за организация, чтобы оперативнее ментовской на тебя присесть. Похоже они заранее вычислили, где тебя мекать. Смотри, ты мне всю правду говоришь? Похоже, ты где-то допустил прокол. Последняя фраза Шакуры неприятно кольнула Виктора. В самом деле, скрыл он от закадычного друга визит к прокурору, а только с этого бока злополучная машина могла к нему приклеиться. Но поправить тут уж ничего было нельзя, поэтому он наскоро закончил разговор и, пообещав сорваться с хаты с утра пораньше, когда, по всей вероятности, слежка самая слабая, вернулся на кухню, где уже стояла готовая к боевым действиям батарея бутылок. Первый раз Виктор проснулся среди ночи оттого, что ему стало вдруг совсем тесно и душно. Он открыл глаза и обнаружил себя лежащим посередине широкой мягкой постели при неясном свете ночника рядом с абсолютно голой, сладко посапывающей Наташей. А душно ему стало потому, что спящая с другой стороны Нина во сне обняла его и притопила его голову между тяжелых белых грудей. Виктор поменял положение, осторожно отодвинул жаркую грудь в сторону. От произведенного движения кровь прилила к его голове, и Виктор вынужден был закрыть глаза из-за мучительного головокружения и тошноты. Некоторое время, возбужденный картиной обнаженного безмятежного женского тела, он ласкал грудь Нины, но убедившись в своем полном бессилии, оставил девушек в покое и снова заснул. Спал Виктор недолго и тревожно, и снилась ему Оля в белом рабочем халате с зачесанными назад волосами. Он шел вслед за ней по какому-то затемненному участку улицы, где тлеющие фонари почти не давали отсвета, а незастекленные провалы окон говорили о разрушениях и воине. Он все хотел заговорить с Олей, но почему-то не решался, и только намечал себе все новые и новые ориентиры, чтобы подойти к ней, прижать к себе и заговорить, прервать тянущее из него жилы молчание. Кривом столб, потом забор с обрывками расклеенных объявлений, за ним перекресток уходящих куда-то вдаль улиц — на меченные им для беседы остановки сменяли друг друга в гнетущем безмолвии… И вот, когда разозленный собственной нерешительностью Виктор раскрыл рот, чтобы задать изводящий его вопрос необыкновенной важности, он проснулся снова. Видимо, прошло совсем немного времени, потому что девицы спали не изменив положения, а сереющее небо почти не прибавило светлых красок. Ольга осталась с Виктором и наяву, и он задыхался почти физически, ощущая ее близость. Быстро и осторожно Виктор встал с кровати, морщась прошел в ванную и встал под горячий душ. Головная боль не проходила, но острота ее снизилась и стала терпимой. Стараясь не разбудить девиц, которые спасли ему жизнь, а в этом Виктор как-то не сомневался, он оделся и, тихонько прикрыв дверь, прошел в коридор к телефону. Ольга не подходила так долго, что Виктор было отчаялся, но что-то его держало, и он, морщась от вновь подступающей тошноты, упрямо ждал ответа на далекие гудки в сонной ее квартире. Наконец, хриплый со сна, родной голос отозвался: — Я слушаю… — И после паузы: — Ты с ума сошел… — И еще: — Почему ты не звонил? Ясная обоим невозможность встречи и даже невозможность высказаться давила им горло. Ольга твердила уже только одну фразу: «Я умоляю тебя, только не приходи». Она повторяла ее через каждое слово о любви, его слово и ее слово. Чувствовалось, что Ольга безумно напугана и не хочет передать свой испуг Виктору, чтобы он не бросился безнадежно защищать ее. Они проговорили всего две или три минуты, но и этого было слишком много, чтобы вычислить телефон и местонахождение Виктора. Но только после того, как Виктор понял, что своим звонком он подставляет и этих юных девчонок, доверчиво подаривших ему себя, он прервал Олины слезы и бесконечные предостережения. — Я перезвоню тебе, — крикнул он в трубку, но даже положив ее на рычаг, все еще слышал: «Умоляю, только не приходи!» Незнакомый с уловками слежки, Виктор тем не менее во время своего ухода, а вернее, «отпада», если судить по его физическому состоянию, импровизировал целый ряд киношных приемчиков, позволяющих, как ему представлялось, поймать соглядатая, если бы тот вдруг объявился. Так он заходил в парадные и затаивался там, резко сворачивал в боковые улицы и там выжидал, держа наготове руку с запрятанным в рукаве кухонным ножом, который он позаимствовал на Наташиной кухне, как память о происшедшем, но с намерением вернуть при первой же возможности нужную в хозяйстве вещь. К семи часам, наскучив поисками несуществующих преследователей и убедившись, что народ двинул на улицу из всех дверей. Виктор остановился и стал ловить такси. Такое уж складывалось удачное продолжение вчерашнего дня, что стоило Виктору призывно протянуть свободную руку, как тут же из крайнего левого ряда спикировал к нему какой-то отчаянный частник на красного цвета «Жигулях» третьей модели. — В любой конец Москвы — четвертак, — просто сказал он, видимо наметанным глазом определив, что Виктор торговаться не станет. Под какую-то веселую журчащую музыку Виктор закрыл глаза и задремал. Наверное, ему не спалось бы так сладко, если бы он увидел кривую усмешку и презрительный взгляд, брошенный на него водителем. Убедившись, что Виктор не проснется, тот на мгновение включил ближний свет и два раза подмигнул шедшей впереди серой новенькой «Волге», которую ему приходилось постоянно обгонять. «Волга» съехала к обочине и окончательно отстала. Шакура, как всегда, был полон энергии и дал Виктору поспать самую малость. — Сегодня работаем, — заявил он Виктору безапелляционно. — Поляков сняли мировых. Не пуганных. Покупаем у них серебряные цепочки. Двести штук. — Знаю я твое «покупаем», — сказал Виктор полушутя-полусерьезно, — бритвой по горлу и в колодец. Шакура погрозил ему пальцем: так не шутят, мол, и перешел к изложению плана. К большому облегчению Виктора роль ему в этом плане предстояла самая незначительная: подстраховать Шакуру когда тот будет выходить из комнаты, и задвинуть дверь на защелку. Какую дверь и где, это предстояло ему еще узнать. — Двести цепочек — это двадцать тысяч рублей, — считал Шакура, — штук пять уйдет на оплату квартиры, людей, машины и т. д. Значит, пятнадцать наш чистый доход. А, забыл, костюм тебе надо купить тройку, чтобы ты был одет как фраер. — Ты мне расскажи, как все это будет, — просил его Виктор, но Шакура только отмахивался. — Раньше времени тебе знать все вредно. Вот вечером поговорим с поляками, с женой своей познакомишься, тогда и весь план узнаешь. — С какой еще женой? — спросил Виктор в полном изумлении, чтобы украсть двести серебряных цепочек, я еще и жениться должен? — А ты как думал! — Шакура широко улыбнулся и стал одеваться. — Поехали, брат, время деньги. Ехали они долго, чуть ли не на самую окраину Москвы на машине одного из бесчисленных Шакуренных друзей. Шакура вел мастерски: не снижая скорости на самых опасных скоплениях машин, каким-то чудом избегая столкновений. В самом конце Ленинградского проспекта он резко загнал машину из крайне правого ряда в левый, и нарушая все правила, пересек двойную сплошную линию и ушел в узенький боковой переулок. Проехав несколько десятков метром, нырнул в подворотню, сделал круг во дворе и встал. — Сейчас пробьем хвоста, — сказал он. — Я думаю, за нами идет слежка. Однако, просидев неподвижно минут десять, он решил, что по всей видимости ошибся, потому что за это время проехала всего одна машина, да и то грузовая, и вновь выехал на улицу. Через несколько минут они подъехали к девятиэтажному кирпичному дому и, оставив машину, поднялись на последний этаж. Шакура открыл дверь своим ключом, и они оказались в абсолютно пустой трехкомнатной квартире, на кухне на единственном табурете сидели молодая женщина в пуховом платке и с грудным младенцем на руках. Насколько она была белокура и синеглаза, настолько младенец являлся ее противоположностью, он имел курчавые рыжие волосы и такой темный цвет кожи, будто его только что вынули из купели с шоколадным кремом. — Итак, — сказал Шакура, — познакомься со своей супругой Тосей и с сыном. Не волнуйся, в церковный брак можете не вступать, да гражданский продлится только до вечера. Вот это твой дом, понял! Через пятнадцать минут сюда завезут кой-какую мебелишку, диван, стол, занавески. Для одной комнаты хватит, а больше нам не надо. Тося свое дело знает туго. Плач записала? — спросил он молодую мать. — Да, — сказала она, — это мы запросто. Стоит не поесть лишние десять минут. Шакура встал, подошел к подоконнику, на котором стоял небольшой кассетник, и включил его. Тотчас комната огласилась заливистым детским плачем, пронзительным до невозможности. Шакура быстро выключил магнитофон. Все, даже младенец, облегченно вздохнули. — Быстро его отвози, — скомандовал Шакура, — и возвращайся варить обед. Тося согласно кивнула головой и, не прощаясь, вышла. Под командованием Шакуры Виктор сделал ряд вовсе ему непонятных вещей. Разгрузил мебель с фуры, пришедшем сразу после ухода его «жены» Тоси, приколотил толстенный стальной засов снаружи одной из дверей, расставил мебель по жестким требованиям Шакуры и даже развесил занавески. Две другие комнаты остались такими же пустыми и голыми, а третья приобрела жилой и даже уютный вид. В ходе всех этих операций вновь вернулась Тося и прочно обосновалась на кухне, откуда через некоторое время стали раздаваться весьма соблазнительные запахи и веселое шкворчение. Звонок, столь ожидаемый Шакурой, раздался уже в начале девятого. Виктор, до конца не посвященный в условия игры и знающим только, что по одному условному знаку Шакуры он должен выйти из комнаты, а по другому закрыть внешний засов, чувствовал себя полнейшим идиотом, но решил молчать. Более всего его удивило, что в коридоре прямо у входа на кухню появилась детская коляска, укутанная сверху одеялом, о которую он все время спотыкался, но которую почему-то нельзя было ни на шаг отодвинуть или убрать в другую комнату. К тому же новый костюм, предусмотрительно купленный для него, ослепительная рубашка и галстук стесняли движения, он чувствовал себя как корова в лошадиной сбруе. Когда прозвенел звонок, из кухни выплыла Тося, подошла к коляске, порылась в ней, и к превеликому удивлению Виктора, из коляски полился тот самый пронзительный младенческий плач, от которого у него снова засвистело в ушах. «Магнитофон», — сообразил он, но тут, к его удивлению, Тося взялась за спинку коляски и начала ее трясти, будто укачивая разбушевавшегося младенца. Сбитый с толку Виктор пошел открывать дверь, гадая про себя, живой ли в коляске младенец или электрический. Шакура остался в комнате. Виктор отворил дверь и впустил в квартиру двух оживленных, на его взгляд, даже излишне, поляков, из которых один был ростом по плечо Виктору, а второй раза в два его выше. У маленького в руках был дипломат, а второй все время держал руки в карманах и настороженно огляделся, едва успев войти в дом. Правда, услышав детский плач, увидев Тосю в открытом сиреневом халатике и обоняя дразнящие ароматы с кухни, оба поляка как-то сразу освоились и пообмякли в теплой домашней атмосфере. Пройдя в комнату, все уселись за круглый стол, который так удачно вписывался в обстановку, будто стоял здесь целую жизнь, а вовсе не два с хвостиком часа. — Принесли? — спросил Шакура, поздоровавшись, и когда поляк утвердительно кивнул, произнес замечательную фразу: — Будем считать.