Он протянул руку к дипломату, но маленький поляк поближе подхватил его и спросил, говоря по-русски без всякого акцента: — А деньги? Шакура успокоительно кивнул головой, вытащил из-под стола незамеченную ранее Виктором черную сумку и раскрыл ее. — Все как договорились. — сказал он. — И деньги и кольцо — все принес. Поляки вроде успокоились, и в это время в комнату вошла и Тося, толкая перед собой маленький столик на колесах, сервированный разнообразными блюдами и увенчанный бутылкой коньяка. Все это она аккуратно сгрузила на стол, извинилась за вопли своего младенца и вновь ушла на кухню. После первой стопки разговор пошел веселее. Поляки оказались аспирантами Московского университета, пятый год постоянно проживающими в Москве, отчего и русский их оказался в таком идеальном порядке. Семейная обстановка, простецки-деловой вид Виктора и домашний халатик Тоси, с каждой минутой вызывали у них все больше доверия, а когда умолк младенец и можно было говорить не повышая голоса, беседа приняла и вовсе приятный и дружеский характер. Высокий поляк перестал грозно глядеть по сторонам и даже рассказал свежий анекдот про Ахмеда на варшавском рынке, а маленький после второй рюмки пододвинул Шакуре кейс и попросил скорее сосчитать цепочки и расплатиться, так как у них на сегодня была назначена еще одна встреча. Все развивалось на такой дружеской ноте, что Виктор, обманутый иллюзией, почти поверил, что Шакура собирается купить цепочки, и думать забыл, что по условному знаку должен выйти в прихожую и сторожить выход Шакуры. Однако тот, придвинул к себе кейс, пребольно наступил ему на ногу и в тот же миг раздался условный знак — захлебываясь, заревел младенец. — Минуточку, — извинился Виктор и поднялся. — Пойду успокою малыша. Оба поляка ответили ему понимающими кивками и сосредоточили внимание на Шакуре, который с пугающей легкостью отодвинул в сторону сумку с деньгами и вынул из кармана точно такое же кольцо, которое продал жадному Зурабу. Что было дальше, Виктор не видел, он вышел в коридор и встал сбоку у двери. И тотчас Тося вынырнула из кухни под аккомпанемент младенческих воплей, решительно прошла к входной двери и исчезла, оставив ее открытой. Шакура появился на пороге с кейсом в руке, захлопнул за собой дверь и, шепнув Виктору: «Закрывай быстро!» — выбежал из квартиры к лифту. Виктор задвинул засов, и тотчас в дверь посыпались частые, сначала неуверенные, а потом громоподобные удары. Виктор вышел на лестничную клетку. Шакура, ожидающий его, аккуратно закрыл дверь на оба замка, потом прислушался к приглушенным ударам в квартире и вызвал лифт. Уезжали они в тот момент, когда поляки, справившись с первой дверью, набросились на вторую. — Минимум пять минут, — заметил Шакура, — и пешком с девятнадцатого этажа. Времени у нас невпроворот. Он остановил лифт на втором этаже, аккуратно спичкой заклинил кнопку и вышел. Тося и Виктор вышли вместе с ним. Машина стояла прямо перед парадной, и завести ее не составило для Шакуры никакого труда. Он сделал круг вокруг дома и остановился, прикрытый от парадной кустами и отдаленностью. Поляки показались только через десять минут, видимо, входная дверь оказалась более крепкой, чем внутриквартирная. — Представляю их лица, когда они нашли магнитофон вместо младенца, — сказала Тося и рассмеялась. — Ты их отвлек кольцом, — догадался Виктор. Шакура молча кивнул. Высокий и маленький поляки, их топот был слышен несмотря на расстояние, стремглав влетели в подворотню и скрылись из виду. Шакура объехал двор с другой стороны и выехал на улицу. Вдали метались поляки. Они прекратили бесполезный спринт и теперь расспрашивали прохожих, стоящих на остановке. Видимо, мысль о машине сразу не пришла им в голову. — Скрупулезные ребята, — сказал Шакура с восхищением, когда по истечении часа поляки все-таки схватили такси и слиняли. — Держатся за свое зубами. — Он направил машину обратно к подъезду и вышел из машины. — Посидите здесь, — бросил он Виктору. — Пойду посмотрю, может, они со зла пожар устроили. — А если вернуться? — спросил Виктор, без особой, впрочем, тревоги. — Не вернуться! Шакура возвратился практически сразу. — Магнитофон стянули, — сообщил он с сожалением. — И обшивку дивана распороли. Хулиганье. Я прикрыл дверь, чтобы никто в хату не залез. Все, поехали. По дороге Шакура также внимательно смотрел в зеркальце, но ничего подозрительного не заметил. Не поднимаясь в дом, он рассчитался с Тосей и выпроводил ее. — Что будем делать? спросил Виктор, когда они вошли домой. — Шатко живем, не сегодня, так завтра во что-нибудь вляпаемся. — Если уже не вляпались, — буркнул Шакура. — Эти поляки какие-то дурные. Если сделают заявку в ментовскую, те могут опознать нас по описанию. «А на кой ляд мы тогда в это вписались?» — хотел спросить Виктор, но вовремя прикусил язык. Все было ясно. Неизвестно, когда подвернется еще такой сладкий вариант, а жить нелегалами без денег, все равно, что сразу сдаться. — Не подходящий ты для нашей жизни человек, — остро взглянув на Виктора, сказал Шакура. — Нет в тебе этой жилки, — он пощелкал пальцами, — воровской. Но фартовый ты. А фарт все равно что талант. С тобой родится. Самое лучшее для тебя выправить ксиву, забрать свою ляльку и мотануть куда-нибудь на юг или на север, но далеко. В другую республику, где на тебя розыска нет. Но для этого опять же деньги нужны и большие. — А ты? — спросил Виктор. — Как дальше? — Я все. Уезжаю. Шакура вдруг замолчал, погрозил Виктору пальцем. Горбоносое лицо его как бы сразу побледнело и осунулось. Бесшумно, как тень, он выскользнул из кресла и, крадучись, двинулся к окну. Окно было открыто. Расположенное на втором этаже, оно вбирало в себя ароматы летнего скверика, тихий говор отдыхающих на скамейках людей. В этот миг раздался звонок в дверь и одновременно со звонком в окно влетел рыбкой тонкий силуэт в чем-то обтягивающем и синем. Он еще не успел приземлиться, как плотная могучая фигура Шакуры навалилась на него сзади и прижала к полу. Виктор было остановился, но второй звонок, еще более долгий повлек его в прихожую. — Не открывай, — прохрипел Шакура, с трудом удерживая рвущееся из-под него тело. — Подожди, я сейчас. — Две ноги лежащего взвились вдруг над ним и попытались сомкнуться вокруг поясницы, но Шакура внезапно поднялся, удержания человека одной рукой за горло, другой за ремень брюк. Могучим усилием он взмахнул его над собой и выбросил обратно и окно. Еще человек летел в воздухе, как Шакура уже преодолел расстояние от окна к двери, в руках у него оказался стул. — Открывай, — прохрипел он, — сколько бы ни было, всех порешу! Виктор откинул крючок и резко шагнул и сторону. Кавказец пробежал мимо него, в руке у него был маленький стальной топорик. Он поздно заметил Шакуру, и тот с рычанием опустил ему на голому стул, заставив упасть на четвереньки. За кавказцем вбежал Мандела, он споткнулся о ногу Виктора, но удержался и вырвал из-за пояса короткий светлый клинок. Страха не было. Пока Шакура добивал плавающего в крови кавказца, Виктор перехватил руку Манделы и, перекрутив ее, заставил выпустить нож. Мандела, чуть согнувшись и зашипев от боли, попробовал достать его ногой, но поскользнулся в крови и грохнулся на пол рядом с кавказцем. Шакура ударил его каблуком и затылок. Мандела вытянулся и затих. — Быстрей, — крикнул Шакура. Он метнулся в комнату, вынес кейс и несколько пачек денег, которые торопливо распихал по карманам брюк. — Уходим через окно! Страшным коротким движением Шакура ударил стонущего Манделу в лицо. Что-то хрустнуло, и Мандела вновь вытянулся у порога. В этот момент в комнате потемнело. Человек, который влезал в окно, был так широк и громаден, что полностью перекрыл свет. Он с трудом протискивался в окно, а за его спиной уже нарастали протяжные женские крики, но это не волновало Вадика. Шакура и Виктор бросились к двери. На ходу Шакура нагнулся и подхватил топорик, лежащий на пороге. — Верх! — крикнул Шакура, услышав, как раскрывается входная дверь. Они пробежали до последнего этажа, вскрыли в мгновение ока ведущую на чердак дверь и оказались на крыше. Пробегая почти по краю ее, Виктор бросил невольный взгляд вниз. Он увидел темный четырехугольник на зеленом газоне и собравшихся вокруг неподвижного тела людей. Они добежали до конца длинного многоквартирного дома, вновь спустились вниз и выбежали из подъезда. Вдалеке продолжали раздаваться сплошные женские крики, они обогнули дом и устремились по тротуару к стоящей за кустами машине. Они были уже в нескольких шагах от нее, когда из-за дома вырвалась черная «девятка» и, играючи, настигла их. Уже знакомый Виктору водитель бросил ее между ними и машиной Шакуры, едва не сбив его с ног. Не раздумывая, Шакура дернул на себя открывающуюся дверцу и вытянул ухватившегося за нее толстяка, который в другой руке держал длинный револьвер. Выстрел грянул внезапно, пуля взрыла землю у самых ног Виктора, но больше толстяку стрелять не пришлось. Бешеным ударом ногой по двери Шакура вбил его обратно в кабину. Затем, обежав машину, напал на водителя. Увидев движение Шакуры, водитель закрыл дверь и попытался завестись. Но ему мешала голова толстяка, который от удара полетел прямо ему на колени, стонал и корчился. Револьвер выпал из его сломанной руки на пол салона. Шакура разбил кулаком стекло, схватил окровавленной рукой водителя за волосы и протащил его голову сквозь осколки оконной дыры. Другой рукой он сжал ему горло, но тот успел свободной рукой вытащить из кармана короткоствольный браунинг и, уже полузадушенный, выпустить в Шакуру пять пуль. Виктор успел только подхватить Шакуру, тяжелое тело которого мягко качнулось ему в объятия. Не время было смотреть, в каком он состоянии, и Виктор привалил его к колесу, обежал «девяку». Увидев его, толстяк стал заливисто голосить. Виктор вытащил его из салона, бросил мягкую тушу рядом с машиной, затем положил рядом с ним тело водителя. Открыл запертую изнутри заднюю дверь. Внес что-то тихо бормочащего Шакуру внутрь салона и положил аккуратно на заднее сиденье. Глаза у Шакуры были закрыты, свитер опален и окрашен в бурый цвет. Виктор сел за руль «девятки», рванул с места непривычно быструю машину, но внезапно остановился. Он вспомнил о кейсе, который лежал в машине. Быстро выскочил из «девятки», у него не было времени на поиски ключей, поэтому рукояткой поднятого с пола револьвера разбил форточку и вытащил дипломат. Привлеченные звоном разбитого стекла, шумом драки и выстрелами, на него изумленно глядели немногочисленные пешеходы. Он машинально обернулся. От дома к нему бежали люди. Впереди, обогнав остальных на несколько шагов, летел великан в спортивном костюме. Виктор бросился к рулю, завел двигатель и снова газанул. «Девятка» подпрыгнула на месте и резко наддала. Виктор взглянул в зеркальце заднего вида. Далеко уже у дома к бежавшим за ним людям подъехали две машины с открытыми дверцами. Он снова дал газ. Свернул в перекресток, проехал квартал и снова свернул на этот раз под красный свет. Ему повезло. Никто не ехал под зеленый. Так, петляя, он проехал несколько поворотов и выехал на набережную Москвы-реки. На другой стороне виднелось мощное здание гостиницы «Россия», он проехал по пустынной набережной, никто за ним не гнался, свернул на Садовое кольцо, выехал в самую гущу машин и почувствовал себя спокойнее в потоке. Надо было решить, куда везти Шакуру, ни к какому врачу он не мог с ним показаться, оставалась только Оля. Он проехал по кольцу несколько сот метров, потом свернул на Пресню, заехал между домами в безлюдное, усаженное деревьями место, пересел назад. Шакура полулежал на сиденьи, глаза его были закрыты. Виктор скинул с него свитер, потом рубашку. Вся его грудь была в крови, которую надо было остановить. Виктор снял с себя рубашку, и, разрезав ее на бинты, перевязал Шакуру. Тот не шевелился. Виктор осторожно натянул на него свой пиджак, сам облачился в свитер на голое тело и поехал на Ленинградский проспект. Адрес Ольги он помнил наизусть, это был его последний шанс на спасение и прощение, звонить он ей боялся, а приехать почему-то нет. Как ему казалось, только она могла спасти и выходить Шакуру, чье полное молчание начинало не на шутку тревожить Виктора. У метро «Аэропорт» он свернул направо на улицу Черняховского, заехал во двор и остановился. Ольгин дом был еще через два или три номера, и он решил подойти к нему пешком. Он шел по широкому двору, прошел один подъезд, затем второй, третий. Дом кончился, далее начинался следующий. И в конце его он еще издалека увидел две санитарные машины, толпу людей, окруживших что-то, что было скрыто от Виктора. Безотчетная тревога заставила его ускорить шаг. Он подошел к машинам и смешался с толпой оживленно переговаривающихся людей. — Молодая еще, — услышал Виктор, — ребенок остался. — Кто же ее? — Да разве узнают, говорят, бандиты счеты свели. Виктор рванулся вперед. Толпа густо окружила носилки, покрытые белой простыней. Виктору стало страшно. Он перевел взгляд на парадную, из которой в этот момент вышло несколько человек в штатском, но с военной выправкой. Так и есть, это был ее подъезд. На нем был указатель квартир. Виктор застыл, не спуская глаз с чего-то накрытого простыней. — Господи, — прошептал он. — Дай Бог, чтобы это была не она. Господи. Двое отделились от группы людей с военной выправкой, подошли к носилкам, один из них опустился на корточки. И тут Виктор узнал прокурора. Человек, который стоял рядом с ним. тоже почему-то был ему знаком. Только Виктор никак не мог вспомнить, где и при каких обстоятельствах его видел. Сам не заметив, он выдвинулся вперед почти к самым носилкам. Прокурор заметил его и резким движением отдернул простыню. Виктор закрыл лицо руками и медленно отступил назад. Он никогда не видел у Оли такого умиротворенного выражения лица. Виктор плохо помнил, как он сел в машину. В результате он оказался в той самой квартире, в которую они пришли сразу после побега, но он не мог бы объяснить, как нашел ее, как умудрился вытащить Шакуру из машины и внести в дом. Потом Шакуру куда-то унесли, он ни разу не открыл глаз и казался совсем холодным и далеким, а Виктор всю ночь просидел на стуле, неотрывно глядя в черный заоконный четырехугольник, будто за стеной кто-то мог отметить ему, кто виноват в гибели Ольги и Шакуры. Точно так, как он был уверен в смерти Ольги, потому что видел ее прекрасное, уже не ей принадлежавшее лицо, опрокинутое на носилках, так же он был умерен и в смерти Шакуры, хотя никто ему не говорил об этом. Негромко постукивало невыключенное на ночь радио, рядом в комнате шла какая-то своя жизнь, возня, шумы, всхлипы, но к нему никто не входил. Рано утром, когда четырехугольник стал сереть и распадаться на геометрические линии домов и деревьев, Виктор встал. Дом затих, все, видимо, спали. Он раскрыл кейс Шакуры, там матовым серебряным блеском играли цепочки. Не считая, он вытащил здоровенный ком, бросил его на стол, снял оставленную зачем-то на диване кепку-аэродром Шакуры и надел ее. Потом распрямился, похлопал по карманам, наган ответил тяжелым покачиванием. Виктор не стал его вынимать, подхватил кейс, там еще оставалась примерно половина цепочек, и, не прощаясь, вышел из квартиры. Он проехал на «девятке» несколько сот метров, потом вышел и закрыл ее, а ключи с размаху выбросил в траву. Издалека он услышал шум работающего мотора. На него надвигалось такси с зеленым огоньком. Он поднял руку. Машина плавно затормозила и встала рядом. Глава 7 Николай Николаевич закрыл дверь своего кабинета, когда уже пробило двенадцать. Он не один оставался в этом здании заполночь, по всем этажам шла свои непонятная чужим тайная жизнь. Но все-таки сотрудников оставалось вдесятеро меньше, чем днем, коридоры были пусты и освещены в полнакала, и только один дежурный у входа был так же свеж и предупредителен, как его дневной коллега. «Видимо, выспался, сукин сын», — мягко подумал Николай Николаевич, спеша к трамвайной остановке. Служебную машину он давно отпустил, а личной в основном пользовался двадцатилетний сын-студент. Прокурор резво продвигался по тротуару безлюдной и плохо освещенной улицы, когда услышал за спиной быстрые тяжелые шаги. Николай Николаевич был не из трусливых, начинал карьеру с оперативной работы, но именно сегодня он провел анализ всех смертей по делу бывшего директора мебельного комбината и пришел к совсем неутешительным для себя выводам. Поэтому, предупреждая приближение человека, зашедшего за спину, он резко шагнул на середину мостовой и обернулся. Прямо перед ним стоял Боев. Ничуть не удивленный такой прокурорской расторопностью, Боев сошел вслед за ним с тротуара и молча пошел рядом, дыша ночным теплым воздухом и изредка зевая. Он уже не спал целые сутки и не представлял, когда придется прилечь, потому что события развивались стремительно и группа его с трудом успевала за их развитием. — Тебе чего, на работе времени мало? — ворчливо спросил Николай Николаевич. — Достаешь меня на нейтральной территории. — А чего остается? — ответил Боев, не принимая его шутливый тон. — Обделались мы с этим делом, да и пригляд за ним такой, что только на свежем воздухе и можно поговорить без ушей. — Так поехали ко мне, — предложил Николай Николаевич, — раз уж ты считаешь, что кабинет прокурора прослушивается. — И дом тоже, — махнул рукой Боев. — Даже и не сомневаюсь. Так что остается нам с вами скамейка под кустом сирени. — Ты что это, серьезно? — спросил Николай Николаевич, но влекомый железной боевской рукой позволил себя усадить на сыроватую скамеечку, в гуще сиреневых кустов. — Ну и чего? — раздраженно поинтересовался прокурор после некоторой паузы, вызванной нежеланием Боева начать разговор, ради которого он подстерег своего начальника. — Здесь, надеюсь, микрофонов нет? — Так я вас хотел послушать, — сказал Боев со всей серьезностью. — Мы сейчас на распутье. Все концы у вас в руках. Хотел бы получить от вас рабочую версию происходящего. А то люди мрут как мухи, а концепции у нас никакой нет. — Концепцию тебе подавай, — усмехнулся Николай Николаевич, — анализ, так сказать. В кабинете говорить боишься, считаешь, что мафия нас слушает. Ну что ж, — тяжело вздохнул прокурор. — Мы с тобой влезли не в свое дело — вот в чем моя концепция. Это только в киносериалах одиночка успешно борется с системой, в жизни так не бывает. Причем убийство мебельщика — это побочный акт, случайность. Все события крутятся вокруг документика — накладных на часовые браслеты с мебельной фабрики. В этой связи я прошу тебя обратить внимание на одного беглого преступника по имени Виктор. Дело в том, что после убийства учетчицы — он единственный свидетель махинаций, подтвердительным документом которых являются накладные. Пять трупов, которые мы нашли на Дербеневской набережной, — это ведь тоже побочный эффект организации покушения на последнего свидетеля. Каждый раз, когда мы выходим на какое-либо новое лицо, его убирают. Так произошло с бухгалтером, теперь с учетчицей, под угрозой бежавший из зоны Виктор. — Мафия — это гидра, — философски заметил Боев после некоторого раздумья. — Если ее ухватить за хвост, она его скидывает. Но если ухватить слабо, она тебя загрызет. Значит, наша задача — пригвоздить ее. Так, чтобы хвост не выскользнул. Николай Николаевич вздохнул. — Мы с тобой профессионалы высокого класса, а не участковые милиционеры. С одной стороны, такого уровня задачки нам решать не приходилось. С другой, надо точно определить тот уровень компетентности, за которым нам не удержать дела, даже ценой карьеры. — А жизни не хотите? — хмуро улыбнулся Боев. — Ну ладно, все это лирика. — Схема хищения ясна, — продолжал прокурор. — Пользуясь абсолютной бесконтрольностью и рабским трудом зэков, начальник колоний отправлял за забор и сплавлял по своим каналам кроме часовых браслетов около трети продукции мебельной фабрики. В денежном выражении это несколько миллионов рублей в год — кусок приличный. Чтобы это доказать, мы должны проследить путь мебели из зоны в магазины, и накладные дают нам для этого прямую дорогу. До пятницы ты должен найти Виктора и беречь его как единственного прямого свидетеля по делу. Хоть на собственной даче его скрывай, но чтоб к суду он у тебя никуда не слинял. По моим оперативным данным он сейчас живет на Пресне, на свет практически не выходит, затаился. После того как Виктор будет у нас, необходимо провести скрытое взятие под стражу директоров тех магазинов, по которым прошел левый товар. Санкцию я тебе дам — доказательств у нас достаточно. И вот уж тут необходимо за кратчайший срок получить информацию о распределении денег обратно в зону и наверх. Тогда мы выйдем на тех, кто прикрывал эту операцию, — стало быть на нашу замечательную мафию. И если мы четко определим свою компетенцию, скажем, на уровне города, не поднимаясь выше, то сможем довести дело до суда. — А что за Виктором? — хмуро спросил Боев. — Только побег или еще что натворил? — Вопрос сложный, — сказал Николай Николаевич. — считать его уголовным преступником или нет. Он совершил побег уже после того, как в колонию пришли бумаги о его оправдании. Но администрация предпочла, чтобы документы вылежались, и держала уже свободного человека рабом. Не знаю, может ли считаться побег свободного человека из мест лишения свободы основанием для его уголовного преследования. — Это облегчает дело, — проговорил Боев угрюмо. — А то у меня принципы не такие резиновые, как у вас. Беглого уголовника я бы на свободе не оставил.