Уже больше двадцати лет я каждый день просыпался в Варшаве, и ничего необычного или удивительного в этом не было, однако, констатируя факт, что я проснулся в Варшаве, я тем самым констатировал, что все так же, будто в грязном, битком набитом зале ожидания, торчу в преддверии настоящей жизни, что, увы, уже проснулся, что у меня похмелье, что от вчерашнего настроения не осталось и следа и что опять, как каждое утро, я иррационально раздражен, настроен одновременно и агрессивно, и пассивно и чувствую, как жизнь утекает без смысла и радости среди загаженных парков, затоптанных газонов, перерытых улиц, сумбурной архитектуры и обозленных людей. Встав с постели, я наткнулся на небрежно брошенный костюм Хенрика Щупачидло. Из кармана пиджака выпал «Жребий Аурелии», оскорбляя мой вкус малиновой с золотом обложкой. Я нехотя поднял книжку, нерешительно полистал и случайно выхватил взглядом фразу: «Меня зовут Аурелия, — молвила девушка, и в ее огромных карих глазах заблестели слезы». И впрямь жуткое имечко, подумал я, напрягая эмпатию. Однако в следующей фразе Аурелия объяснила, что имя тут вовсе ни при чем: беда в том, что она не знает ни своих родителей, ни даже фамилии, и пришла сюда, чтобы за крышу над головой предоставить свои скромные услуги, как-то: мытье горшков и полов и приготовление нехитрой пищи. Я растрогался. Халина Ментиросо вплетала нити моей жизни в фабулу своих повествований, которые вдобавок называла убогими. Я тоже не знал своей настоящей фамилии. Дядя Дзержищав считал ее дурацкой и по доброте душевной придумал мне другую. И родителей своих, которые уехали, чтобы выковать мне лучшее завтра в трущобах Нового Света, я тоже не помнил. Трагедия моя была тем трагичнее, что никаких вестей от них с тех пор не было. Прошло добрых двадцать лет, и я уже начинал за них беспокоиться. Вдруг они по врожденной дурости перепутали направление и подались на восток. А может, добились неприличных успехов и боятся, что это вскружит мне голову. Или в хаосе новых впечатлений, переживаний и похождений забыли о том, что произвели меня на свет. Я лично считал наиболее правдоподобной вторую версию, тогда как тетка Дзержищав проталкивала первую, а дядя упорно настаивал на третьей. Однако тайна моего происхождения особо не отравляла мне жизнь: я был слишком занят, чтобы тратить время на подобные размышления. Только порой по какой-нибудь неудачной ассоциации возникала мысль, что раз я детектив, то, быть может, должен разобраться и с собственной проблемой. Не успела мысль выкристаллизоваться в решение, как до меня донесся характерный ритм пароля «оле-оле-оле-оле». Я нехотя засунул книгу в духовку и пошел открывать. За порогом стоял Пальмистер, благоухающий одеколоном и вырядившийся, как на свидание, и Розалия в костюме, обеспечивающем полную анонимность: грязные балетки, потертые джинсы и футболка с принтом манго. Мы сдержанно поздоровались, после чего гости вошли в квартиру, а я приклеился к стенке, освобождая им место в прихожей. Пользуясь случаем, обращаю ваше внимание: Розалия нарушила слово и переступила мой порог, хоть я и не провел дезинфекцию. Я даже решил блеснуть гостеприимством и пригласил их пройти дальше, но она ловко отговорилась: — Я сказала пану Пальмистеру, что у тебя меняют трубы. Жаль только, что здесь так темно. — Лампочка перегорела. Это еще от прежних хозяев, — пояснил я. — Не беда, что темно. Я все равно не собирался вступать с тобой в зрительный контакт, — перебил Пальмистер. — Перейдем к делу. Через час я встречаюсь с Халиной Ментиросо. Ты выпытал что-нибудь у моей дорогой подруги? — Само собой, — небрежно бросил я. — Гарцовник про книгу знает и в ней заинтересован. Халина намерена сегодня решить, кто станет ее издателем. Полагает, что книга появится на рынке самое позднее через четыре месяца. — Однако же!.. Ничего себе!.. — воскликнул Пальмистер. — Можешь дать мне запись вашего разговора? Я хотел бы послушать ее по дороге на встречу. — Вынужден вас разочаровать: вы не вставили батарейки. — О батарейках забыл! — воскликнул Пальмистер, хлопнув себя по лбу. — Это потому, что я гуманист… Ничего не поделаешь, придется выслушать твой отчет. Халина сказала что-нибудь еще, заслуживающее внимания? — Сказала, что ее недооценивают и что у нее несносная дочь. — Знаю-знаю. Я спрашиваю: по поводу книги она что-нибудь говорила? — К сожалению, нет. Пальмистер долго молчал. — Ситуация осложняется, дорогие друзья, — изрек он наконец. — Придется приступить к плану Б — вы должны вломиться к Халине, выкрасть все имеющиеся в наличии экземпляры романа, а если их не найдете, поджечь дом. — Поджечь дом? — переспросил я. — Устроить пожар. Предать огню. Запустить красного петуха. Спалить дотла. Испепелить. Или я непонятно выражаюсь? Я кивнул. — Есть ли у вас какие-нибудь пожелания относительно способа выполнения задания? — Да, дорогие мои, — кивнул Пальмистер. — Пусть выглядит так, будто в доме забыли закрыть газ или оставили включенным утюг… с женщинами такое частенько случается. Надеюсь, я могу на вас рассчитывать? — Ну конечно, сделаем все в лучшем виде, — произнес я. — Наша фирма для того и существует, чтобы выполнять самые бесчеловечные пожелания. Должен, однако, заметить, что в случае возможной опасности для домашних животных, домочадцев или соседей мы не сумеем выполнить задание. Цена не играет роли. Мокруха — не наша специфика. В дядиной фирме много сотрудников, и я уже собрался порекомендовать Пальмистеру обратиться к кому-нибудь другому, но тут он сказал: — Я рад, Робаль, что ты человек с принципами. Совсем как я. Люди с принципами — прошлое и будущее этой страны. Люди без принципов — ее настоящее. Но не будем об этом. Могу тебя успокоить. Халина живет одна в большом пустом доме, окруженном живой изгородью. Уборщица приходит два раза в неделю, по понедельникам и пятницам. — А муж? А дочка? — У них у каждого своя квартира. Я развеял твои сомнения? — Да-да. И еще одно. — Ну что еще? — нетерпеливо спросил он. — Как я пойму, что нашел нужную рукопись? И не следует ли позаботиться о компьютере? — Сейчас объясню. Ищите «Шоу лжецов». О компьютере можете не беспокоиться. Халина работает на древнем пишмаше. Считает, что так более литературно. — В таком случае мне остается только спросить адрес вашей дорогой подруги, — сказал я. — У меня плохая память — если б вы его записали, это облегчило бы мне работу. — Получишь Халинину визитку. Странно, что она сама тебе ее не всучила. Хотя, с другой стороны… — Пальмистер вздохнул, достал бумажник и принялся на ощупь там рыться. Я бросился к порогу, делая вид, будто хочу впустить свет с лестничной клетки, и выбил бумажник из рук Пальмистера. Тут же сам за ним нагнулся и сунул на место кредитку, которой воспользовался вчера вечером. После чего распахнул дверь, впустив в квартиру вонь кошачьей мочи и смрад тушеной капусты. Светлее от этого не стало. — Ради бога простите! — воскликнул я, отдавая кошелек. — Я такой неуклюжий… — Ты и правда, производишь впечатление жуткого растяпы, но не будем об этом. Вот визитка Халины. Моя дорогая подруга живет в Анине[17], а с учетом пробок можно сделать вывод, что она должна вот-вот выйти из дома, чтобы опоздать на встречу со мной на полчаса. Постараюсь задержать ее как можно дольше и, едва она уйдет, сразу позвоню Розалии. С этой минуты у вас остается час на то, чтобы мирно поджечь дом и покинуть место преступления. — Летим, только кроссовки надену. Пожелав нам удачи, Пальмистер поспешно сбежал по лестнице. Я посмотрел на Розалию: под глазами темные круги, явно нервничает. — Не дрейфь, крошка, — я похлопал ее по плечу, — нас ждут удивительные приключения! Пять минут спустя мы уже сидели в желтом «горбунке» и тащились навстречу удивительным приключениям, подскакивая на ухабах и рытвинах, проваливаясь в ямы, то и дело застревая в пробках и на светофорах, нарушая ограничения скорости до двадцати километров в час и проклиная пешеходов, водителей, полицию, отсутствие полиции, погоду, город, страну, министра транспорта, а также пару-тройку других лиц и организаций, которые спонтанно пришли нам в голову, хоть и не имели ничего общего с этим бардаком. — Часто с тобой такое случается? — спросила Розалия. — Я вечно странствую, — ответил я. — Больше всего люблю трамваи… — Я о задании спрашиваю, придурок, а не о твоих экскурсиях по Варшаве! — раздраженно перебила она. — Этот тип велел нам поджечь дом, а тебе по фигу? Ни тени сомнений? Я порадовался, что произвел на Розалию впечатление крутого, но, зная, сколь запутаны и противоречивы требования современных женщин, решил еще чуток обогатить свой образ. — Сказать по правде, не люблю играть со спичками — запросто можно спалиться. Но ты не дрейфь, крошка, у меня все схвачено. — А ты не думаешь, что все это немножечко странно? — не унималась она. Я сосредоточенно обдумывал ответ, пока не понял, что это не очередная попытка выставить меня идиотом, а всего лишь риторическая фраза. — Розанетта, ты ровным счетом ничего не смыслишь в мужской психологии. У нас тут состязание самцов. Мужику жутко хочется издать эту книгу, но еще больше не хочется, чтобы ее издал Гарцовник. Он готов даже уничтожить этот шедевр, а заодно и все Халинино имущество, лишь бы конкуренту не досталось, — ответил я, приглядываясь к обгоняющему нас инвалиду в коляске и обещая себе в следующий раз воспользоваться аналогичным средством передвижения. — Ну как, успокоилась? — добавил я покровительственно. Скорее всего, так оно и было, потому что она ничего не ответила. Через какие-то четверть часа мы приехали на место. Дом Халины — довоенный, хорошо сохранившийся — был отгорожен от улицы густым кустарником, уже почти облетевшим по осени. Мы объехали дом и припарковались на соседней улице. Когда, не без потерь в одежде, мы продрались сквозь живую изгородь, Розалия заявила, что я должен стоять на стрёме, а она обыщет дом. Я ответил, что лучший способ избежать опасности — максимально быстрый, то есть совместный, обыск, если вообще можно говорить об опасности в столь банальном деле. Розалия попыталась подвергнуть сомнению мою компетенцию, доказывая, что я не отличу рукопись от настенного календаря или избранных произведений Элизы Ожешко. — Если возникнут сомнения, я с тобой проконсультируюсь, — сдержанно ответил я. Достал отмычку, которой меня научил работать дядюшка. С минуту поковырялся в замке. Наткнулся на сопротивление. Очень сильное сопротивление. В попытке его преодолеть я чуть было не сломал древний инструмент, но тут случайно надавил на ручку и потянул дверь на себя. Она оказалась открытой. Я отпустил шутливое замечание на тему женской рассеянности, и мы вошли внутрь. Глава 5. Жизнь по максимуму Я предложил для начала поискать рукопись, а дом поджечь после. Розалия — если я правильно понял ее странный взгляд — со мной согласилась. Вручив мне пару хирургических перчаток, она надела вторую пару на свои тонкие ручки и принялась методично осматривать все, начиная со шкафчика для обуви и шкафа для верхней одежды. Я уже собрался с присущим мне блеском и бестактностью это откомментировать, как вдруг сообразил, что, если один из нас станет руководствоваться женской логикой, а другой — просто логикой, никакого вреда не будет. В конце концов, Халина ведь тоже женщина. С этой мыслью я отправился на поиски кабинета: места, где Халина третировала своих невинных героинь и подкладывала им в постель угрюмых красавцев. Нашел я его без труда. Это была большая комната, обставленная на удивление сдержанно (за единственным исключением). Вдоль стен стояли стеллажи с макулатурой: по одну сторону с книгами, по другую — с папками-скоросшивателями, обозначенными датами; посредине красовался письменный стол размером больше моей квартиры. Рядом, на низеньком столике, расположились факс и принтер. Исключение находилось у окна: это был нелепый секретер, напоминающий бульдога на широко расставленных кривых лапах, с квадратной плоской мордой надставки и выступающей челюстью ящиков. Небольшая машинка в темном чехле могла сойти за бесформенный нос. Однако мое внимание привлекло нечто другое. Ящики письменного стола были выдвинуты, сам стол усыпан листами рукописей, а на полу лежала куча бумаг, будто для жертвенного костра. Мысленно посочувствовав Халининой уборщице, я взялся за письменный стол. Быстро оглядел полный ассортимент всего, что может предложить бумажная промышленность: конверты, открытки, блоки клеящихся желтых листочков, почтовые марки, блокноты, тетради, ежедневники, пара альбомов с фотографиями, папки и скоросшиватели — плюс одну серебряную рамку без фотографии. Перелистав самый последний ежедневник, я обнаружил, что 17 октября Халина Ментиросо записала: «Румын, ‘Бристоль’». На свете вряд ли существовало слишком много румын, приглашавших Халину в «Бристоль», из чего я заключил, что речь шла обо мне, и наконец-то выяснил, какое сегодня число, избавившись от необходимости спрашивать Розалию и выставлять себя психом. Я отложил ежедневник и перешел к вороху на полу. Взял в руки почтовую карточку с интригующим началом («по вопросу ответа от числа по вопросу запроса от числа по вопросу жалобы от числа по вопросу ном. С89/342/58002»), и тут взгляд мой упал на нечто еще более интересное. Прямо под окном, слева из вороха бумаг торчала дамская кисть с покрытыми красным лаком ногтями и колечком белого золота, которое я хорошо помнил по вчерашнему ужину. Я довольно долго созерцал эту загадочную картину, затем обошел кучу бумаг и взял руку за запястье, там, где у живых обычно бывает пульс. Пульс не прощупывался, хотя кисть была еще теплая и мягкая. Я потянул за нее, чтобы удостовериться, не является ли она фрагментом, оторванным от целого. Ворох не дрогнул, рука — тоже. Тогда я опустил кисть на место и невольно вытер ладонь о штаны. С трудом подавив крик и порыв броситься наутек, я оглядел кабинет уже совсем другими глазами. Похоже, кто-то здесь основательно все перетряс: быть может, Халина застала злоумышленника за этим занятием, а может, наоборот, — как раз сопротивление Халины и привело к тому, что мирный обыватель, не получив желаемого, грохнул ее по голове, а потом завалил кипой бумаг. Впрочем, возможно, это была вовсе и не Халина, а другая женщина с тем же колечком, хотя повод для такой мистификации я бы посчитал психологической загадкой. Халина ждала дня своего триумфа, а стало быть, не имела причин прикидываться трупом или бежать на край света, переодевшись, к примеру, монахом-капуцином. Я произвел беглый осмотр Халининого могильного кургана и пришел к выводу, что он сложен из запутанной переписки с налоговиками. Все скоросшиватели на ближайшем стеллаже были пусты — кому-то понадобилось немало потрудиться, чтобы вытащить оттуда почтовые карточки и завалить ими Халину. Оставалось надеяться, что «Шоу лжецов» не сокрыто в глубинных слоях — я отнюдь не собирался раскапывать курган до самого тела. Содержимое остальных папок осталось нетронутым: об этом свидетельствовал заметный невооруженным глазом слой пыли. Наконец я добрался до кошмарического секретера. В ящиках обнаружились машинописные рукописи с красноречивыми названиями: «Кровь и слюна», «Родимое болото», «Шиза», «Кобель и течка», обозначенные датой и местом их создания (второе в противоположность первому было всегда одно и то же). За этим нелепым предметом мебели, соответствовавшим представлению массового читателя о творце мелодрам, Халина изливала на бумагу желчь жизни, а пламенные романы строчила на здоровенном письменном столе, который больше подошел бы епископу или министру. Она вела двойную литературную жизнь: одну для прилавка, другую — в стол. Имела две фамилии. Может, и жизни у нее тоже было две? Интересно, которая из них послужила причиной ее смерти? Я как раз держал в руках «Кобеля и течку», когда до меня донесся отчаянный вопль Розалии. Не успел я сделать и шага, как она опять завопила: «Робаль, поди сюда, быстро!» Раз уж она способна проорать связное предложение, то я не обязан впадать в панику. Я начал складывать «Кобеля и течку» и тут заметил под секретером обрывок черно-белой фотографии. С нее доверчиво улыбалась девушка лет шестнадцати, похожая на Халину, только очень красивая. Позади белел анонимный ряд берез. Подпись на обороте мало что проясняла: «…н (или м) 1985». Эта фотография могла не иметь никакого значения, и так оно, скорее всего, и было, но я, на всякий случай, спрятал ее в карман. Потом, немного подумав, сунул туда же ежедневник, решив, что запись насчет вчерашнего ужина свидетельствует против меня. Наверняка я был последним, кто видел жертву живой. Полиция почему-то любит цепляться к таким неудачникам. Розалию я обнаружил в ванной комнате, над ванной, полной воды. Под водой покоился ноутбук. Мало того что его утопили, так еще вдобавок расквасили молотком для отбивания мяса. Молоток лежал рядом в целости и сохранности. — Ну и как тебе это? — спросила Розалия. — Пальмистер утверждал, что Халина писала на печатной машинке. Думаешь, она училась пользоваться компьютером и что-то у нее не сложилось? — Думаю, Халина прекрасно умела пользоваться компьютером. — Я погрузился в размышления. — Возможно, это проливает какой-то свет на труп в кабинете… — Что? — Розалия от изумления широко раскрыла глаза. — Не хочу тебя пугать, но Халина Ментиросо больше не живет по максимуму. То есть, по всей вероятности, это Халина. В любом случае женщина. Определенно мертвая. — Изуродованная до неузнаваемости? — Возможно. Я опознал ее по руке… — Ты не шутишь! — догадалась Розалия, и на нее напала истерическая икота. — Когда эт-то могло сл-лучиться? — с трудом выдавила она. — Судя по тому, что рука еще не остыла, где-то с час назад… Сейчас у нас десять семнадцать. — Я указал на стоящие на шкафу электронные часы с радиоприемником. — А значит… — В этот момент в ванной заржала лошадь. Я хотел уже было утечь в унитаз, но тут Розалия продемонстрировала свои ягодицы. — Мой мобильник, — объяснила она, вынимая телефон из заднего кармана джинсов. — Это Пальмистер. Алло? Да, мы… Да, она здесь, с нами. Мертвая… Это значит — неживая… Нет, это не мы… Не нашли… Вы меня никогда не видели? Отбой! — Последнее было адресовано мне. — Именно этого я и ожидал, — произнес я с чувством глубокого удовлетворения. Большинство людей убеждены, что природа щедро одарила их разумом, а все окружающие — полудурки, недоумки и простофили. Я же склонялся к обратному. Сколько себя помню, вокруг всегда были умники, которые развлекались тем, что оставляли меня в дураках. Не хочу преувеличивать, но случались дни, когда даже дядя Дзержищав казался мне гигантом мысли. Вот почему меня не слишком потрясло, что наш разговорчивый заказчик бросил трубку, дабы не медля ни секунды забронировать билет на ближайший рейс в страну, не имеющую с нами договора об экстрадиции. Но вот вой полицейской сирены, который раздался в ту же минуту и нарастал со скоростью мчащегося автомобиля… это уже было слегка чересчур. Розалия схватила меня за руку и потянула за собой по коридору, через кухню и прихожую в помещение, которое, как я догадался, кубарем катясь по ступенькам, было подвалом. Моя коллега с присущей ей интуицией задержалась на самом верху лестницы и заперла дверь изнутри. До нас донеслись грохот, стоны, крики и несколько случайных (как выяснилось впоследствии) выстрелов: полиция высаживала открытые двери дома Халины Ментиросо.