Два часа спустя полиция еще прилагала все усилия, чтобы максимально быстро раскрыть дело о жестоком убийстве. По дому пронесся табун людей, которые затаптывали следы, фотографировались на память рядом с телом, смотрели трансляцию матча Грузия — Азербайджан и опустошали холодильник вкупе с баром, тем самым подтверждая мои предположения, что полицейское расследование — это нечто вроде холостяцкой вечеринки, только без стриптизерш. Во всяком случае, живых. Неизвестно, сколько бы еще продолжалась эта оргия, если бы на сцену не вышел новый актер. В доме повисла глухая тишина, которую нарушил вопль: — Гооооол!.. После чего вместо взрыва энтузиазма или отчаяния прозвучало суровое: — Ты уволен. Вскоре мы установили фамилию и служебное положение обладателя донесшегося до нас голоса. Не вижу причин скрывать: это был инспектор Стрела. И тут наконец-то последовал взрыв отчаяния. Тот самый юнец, который еще мгновение назад вопил «гол», теперь выл и умолял: — Инспектор Стрела! Прошу вас, не гоните меня! Жена уже восемь лет в коме! У нас пятеро детей, и вот-вот ждем шестого! Что с ними будет, если я потеряю работу? Однако инспектор Стрела был неумолим: — Я никогда не беру свои слова назад. Смотреть телевизор на месте преступления — это преступление на рабочем месте. Оторвите эту гниду от моих ног. Благодарю. Какой счет матча? Два — ноль? Курррва! Я не на это ставил. Раздался грохот, и минуту спустя кто-то доложил инспектору Стреле: — Валенчак выстрелил себе в голову. — И правильно сделал, — похвалил инспектор Стрела. — Поступок настоящего мужчины. Может, его жена наконец очнется. А теперь расскажите, мать вашу так, что тут произошло? — Поступила информация, что в доме находится жертва убийства. Мы приехали и обнаружили тело. — Прекрасно. Такие успехи нам нужны. Где в данный момент находится убитая? — В мешке, на котором вы стоите, господин инспектор. — Холера! Не могли раньше доложить? Ладно, это уже не важно. Что говорит медик? — Говорит, она столкнулась головой с подоконником. — Очень странно. — Инспектор Стрела сделал многозначительную паузу. — Что еще привлекло ваше внимание? — В двери на террасу на уровне ручки выбито окно, но сама дверь заперта. Осколки стекла обнаружены в мусорной корзине. — Жертва — особа аккуратная: прибралась после взлома, а потом позволила прибрать и себя. Женщины, Пиштальский, существа непостижимые, это тебе не собака и не попугай. И что, это все? — На жертве обнаружены шестьдесят восемь килограмм переписки с налоговым управлением. В ванне лежит ноутбук, раскуроченный молотком для отбивания мяса. — Может, жертва узнала о новых налоговых законах и совершила самоубийство? — задумался инспектор Стрела. — Господин инспектор, мы еще кое-что выяснили. Информатор сообщил, что убийц двое, и дал словесный портрет: мужчина и женщина, возраст от двадцати до тридцати, худые, одеты в кроссовки, джинсы и футболки с ярким рисунком. К сожалению, они не обнаружены. — Так. Теперь мне все ясно, — объявил инспектор Стрела. — Ищите поблизости сотрудников налоговой. Эти налоговики борзеют прямо на глазах. Ничего, им от нас не уйти! — Вы гений, господин инспектор. — Я лишь сопоставляю факты. Уходим! И полицейские поспешно удалились, прихватив с собой мешок с телом, ноутбук и бумаги из налогового управления. Когда веселенький звук полицейской сирены растаял в воздухе, мы крадучись покинули дом Халины Ментиросо. Глава 6. Безумие Лонгина Пальмистера Мы не сомневались, что полицейский информатор по-прежнему сидит в засаде где-то поблизости, и потому решили выслать за «горбунком» моего дядю, а сами двинулись на поиски общественного транспорта. Засчитали себе бег с препятствиями через заборы, преодоление водной преграды вольным стилем, борьбу с доберманом и спринт на два километра. После этого любительского четвероборья Розалия все еще не была уверена, что мы оторвались от «хвоста». Мы двинулись по темному лабиринту улиц, я — подстегиваемый надеждой, а Розалия — окриками юнцов, как и я, неравнодушных к женским прелестям, только еще более изголодавшихся. Сомнений не оставалось: что-то ее ко мне влекло. Она судорожно вцепилась мне в руку и перестала обзывать психом. Воображение подкидывало фантастические сцены с нашим участием в изысканных, слегка извращенных декорациях Щупачидловой квартиры. Одно плохо: эта девчонка начинала мне по-настоящему нравиться, что никогда не шло на пользу дела. Дверь в квартиру покойного коммуниста я открыл пинком (с четвертой или пятой попытки). Теперь можно было передать инициативу Розалии и… позволить ей все. Я ждал этого на лестнице, ждал в прихожей, ждал в ванной, где мы поспешно смывали следы бегства, и в гостиной среди произведений выдающихся марксистов, где я искал, а Розалия даже не изображала, что ищет, мой костюм. Тут я пришел к выводу, что Розалия — традиционалистка и предпочитает партнеров с инициативой. Не столько ловко, сколько используя эффект неожиданности, я втолкнул ее в спальню и прижал к стене рядом с дубовым шкафом. Движением, подсмотренным в отечественных фильмах, я словно нетопырь вцепился ей в волосы и с такой силой потянул голову назад, что Розалия саданулась затылком по стене, с которой на нас с чувственным шелестом посыпались куски облупившейся краски. Пригвоздив ее к этой стене всем телом, я рявкнул: — Скажи, что чувствуешь то же, что и я… Розалия закричала. По правде говоря, я ждал, что она залепит мне пощечину. Эта девица была источником постоянных неприятностей — еще вчера такая неприступная, теперь она принялась вырывать у меня волосы и страстно стонать. Ух ты, как завелась, подумал я с некоторым испугом. Если так выглядит экстаз, то она чуточку поспешила, но я не из привередливых. Мне редко выпадал случай заняться сексом на задании — может, потому, что я всегда ходил на дело один или с дядей Дзержищавом. Вспомнив своего дядюшку, я стиснул Розалию еще крепче. — Ноги, ноги!.. — выдохнула Розалия. — Ноги у тебя супер, детка, — прошептал я, пытаясь передвинуть ее ладони на самые озабоченные части моего тела и одновременно переместиться в партер. — Ты вся — супер! — Ноги! — рыкнула она и наконец-то заехала мне по физиономии. — Под кроватью! Я обернулся — и правда, из-под кровати торчали ноги. Розалия зажала рот ладонью. Я стоял, неудобно повернув голову, и, глядя на ноги в лакированных ботинках, задавался вопросом, что сделал в жизни не так, где совершил ошибку, почему должен созерцать чьи-то хладные стопы, торчащие из-под не перестилавшейся больше двадцати лет кровати, тогда как секс, алкоголь, азартные игры и прочие запретные наслаждения достаются другим, более удачливым… — Это немножко множко, чтобы быть совпадением, — прошептала Розалия, икая после каждого слова. — Возможно, этот труп уже лежал, когда мы тут были прошлый раз. — Кто это может быть? — Вряд ли это Хенрик Щупачидло. Разве что скряга Пальмистер сэкономил на похоронах. — Ты должен его вытащить. А потом мы обыщем карманы. — Ага. И оставим образцы для генетической экспертизы, — проворчал я, однако послушно ухватился за ноги и вытянул их из-под кровати вместе со всем остальным. Нашим взорам предстал Лонгин Пальмистер, увитый саваном из клочьев пыли, но, несомненно, живой. Об этом свидетельствовали попытки уползти обратно под кровать и слова: — Гу-гу, малютке бо-бо, хочу бай-бай. Розалия с остервенением треснула Пальмистера подушкой так, что та мгновенно лопнула. Пальмистер быстренько успокоился, прикрыл глаза, свернулся в позе эмбриона и начал сосать палец. Идиллический характер сцены усугубляли кружащие в воздухе перья и пыль, кроличьей шкуркой разостлавшаяся у наших ног. Я не знал, что делать: то ли оставить Пальмистера в этом скорбном состоянии, то ли известить соответствующие службы. Тем временем Розалия устремила взгляд на гипсовый бюст Ленина, который мог вот-вот заменить разодранную подушку. Медлить было нельзя, и я почти ласково спросил: — Эй, пан Лонгин, вы чего? Если лицо может выражать одновременно и разочарование, и облегчение, то именно эти чувства отразились на лице Пальмистера. Наш вероломный заказчик мгновенно прочухался, встал и спокойненько принялся отряхиваться. — И что должен означать этот цирк? — рявкнула Розалия. — Только не в таком тоне, ладно? Я приехал забрать отсюда пару безделушек, — с достоинством объяснил Пальмистер. — Когда вы вошли, я подумал, что это либо убийца, либо полиция. Спрятался, а потом прикинулся психом. — Сразу после того, как вы закончили разговор с Розалией, в Халинин дом вломилась полиция. Они знали, кого искать, — сказал я. — Вероятно, вы по простоте душевной полагаете, что я вас подставил. Если бы я убил Халину, выкрал рукопись, а потом послал вас туда, прямо в лапы полиции, я сам навлек бы на себя подозрения — не думаю, что профессиональная этика вынудила бы вас молчать. Такой план мог бы сработать, только если бы я разработал его заранее и выступил перед вами под вымышленным именем, изменив внешность. — Тут Пальмистер хлопнул себя по лбу. — И как же мне раньше-то в голову не пришло?! Почему, к чертям собачьим, — простонал он, снова хлопнув себя по лбу, — почему я должен поступать честно именно с вами? Что за дьявол нашептал мне в минуту слабости: «Эта дерьмовая фирма выполнит твою дерьмовую работу за дерьмовые деньги»? Если бы я передал свое деликатное дело в руки профессионалов, все бы наверняка сложилось иначе… Подобные оценки не противоречили моим представлениям о реальности и не оскорбляли присущей мне любви к истине; не могу также сказать, что я слышал их впервые. Отсюда, однако, не следует, что они не ранили мое чувство профессионального достоинства. Эта фирма была единственной позитивной ценностью в моей жизни. Я прекрасно помню, как дядя Дзержищав стартовал с начальным капиталом в объеме ста семнадцати папок, вынесенных из пожаров, в которых сгорели наиценнейшие результаты деятельности его прежней фирмы, и как кропотливо, с помощью шантажа, напраслины, доносов, провокаций и прочих подобных оперативных действий он завоевал прочную позицию на рынке частных детективных агентств, а точнее, в той нише, где самым низким гонорарам соответствуют услуги самого низкого свойства. Я помню наше первое серьезное дело, когда дядя выставил меня приманкой, чтобы поймать педофила, и помню, как я опоздал, перепутав вокзалы… Я ассистировал ему и сотрудничал с ним во многих крупных и мелких расследованиях и вложил в них массу усилий, которые, вложи я их во что другое, могли бы принести мне деньги, почет, славу, а может, даже аттестат зрелости. Поэтому всякий раз, когда кто-то марал доброе имя фирмы, я чувствовал себя задетым лично, пусть даже этот кто-то имел на то все основания. — Минуточку, минуточку, пан Лонгин, — перебил я. — Быть может, во многих отношениях вы и правы. Однако я не могу примириться с тем, чтобы вы дурно говорили обо всем нашем агентстве и на основании единичной, обреченной на провал и, не будем скрывать, реально неудачной акции делали неоправданные обобщения относительно всех наших сотрудников и всех дел, которые мы вели, ведем и будем вести в дальнейшем, хотя, к сожалению, вы не так уж сильно ошибаетесь… Я также не позволю, чтобы вы оскорбительно отзывались о Розалии в ее присутствии. Итак, если вы человек порядочный и хорошо воспитанный, а предположим на миг, что эта смелая гипотеза хоть на чем-то основана, — я бы попросил вас незамедлительно встать и попросить прощения у женщины, которую вы оскорбили… — Требую вернуть аванс! — крикнул Пальмистер. — Вы нам аванса не давали, — напомнила Розалия. — Что ж, тогда я испорчу вам репутацию, — наивно заявил он. — Хотел бы только предупредить — учтите, ничего личного, — что если вы с нами не поладите, то через день, максимум два, проснетесь в грязной луже со свиньей, собакой и собственной матушкой, как говорит мой шеф и наставник Александр Дзержищав. А теперь позвольте мне забрать мой костюм и Розалию и попрощаться с вами. Розалита, пошли. Розалия не успела ответить, но по выражению ее лица я понял: даже если она и уйдет отсюда вместе со мной, то вряд ли окажется сегодня ночью в моей постели. — Э-эй, мать вашу! — занервничал Пальмистер. — Что за игры? Я сам решу, когда вам уходить. Провалили дело и думаете, это вам с рук сойдет? — Чего вы от нас хотите? — спросила Розалия очень усталым голосом. — Как это чего?! Чтобы вы отыскали рукопись, недотепы! — И где прикажете искать? — Неужели не ясно? У Гарцовника, — ответил он. — О Господи, не будь я таким трусом, какие вы олухи, сам бы ее добыл! — А откуда вам известно, что книжку слямзил Гарцовник? Может, о ней еще кто-то узнал? И, не исключено, даже от вас? — Исключено, — категорически возразил Пальмистер. — Я вру рефлекторно, значит, никому не мог проболтаться. Дневников не веду, к психиатрам не хожу, не говорю во сне. Насколько мне известно, о книге, кроме нас, знал только один человек. И это — Славомир Гарцовник.