— Нет? Босх покачал головой: — Контур было бы видно через футболку. Крестик? Патрик пристально посмотрел на него, а потом кивнул. — Жена просит, чтобы я носил. — Он протянул Босху руку: — Патрик Кензи, я не коп. Частный детектив. Босх пожал ему руку. — Любишь бейсбол, Пат? — Патрик. — Любишь бейсбол, Патрик? — Не то слово! А что? — Да просто ты первый человек в этом городе, у которого нет эмблемы «Ред Сокс» на кепке. Патрик снял бейсболку, развернул козырьком к себе и уставился на нее, почесывая затылок. — Ничего себе. Даже не заметил, когда выходил из дома. — Здесь что, такое правило? Всем ходить с символикой «Ред Сокс», или как? — Не то чтобы правило, скорее хороший тон. Босх снова посмотрел на кепку: — А это что за криворожий смайлик? — Зубастик, — сказал Патрик. — Ну, это… вроде логотипа, что ли, одного хорошего музыкального магазина. — До сих пор покупаешь пластинки? — Компакт-диски. А ты? — И я. В основном джаз. Говорят, скоро ничего этого не будет. Кассеты, диски… все, на чем мы слушали музыку. Будущее за MP3 и айподами. — Говорят, — Патрик через плечо посмотрел на улицу. — Мы пасём одного и того же парня, да, Гарри? — Не знаю, — сказал Босх. — Я ищу подозреваемого в убийстве девяностого года. Мне нужен образец ДНК. — И кто это? — Знаешь что, поеду-ка я, пожалуй, в тринадцатое отделение и представлюсь капитану по всей форме, чтобы все было, как положено. Я предъявлю удостоверение, ты предъявишь удостоверение. Коп и частный сыщик, работаем вместе, чтобы облегчить бремя Бостонского полицейского департамента. Я не хочу, чтобы моему капитану в Лос-Анджелесе позвонили из… — Это Пейсли? Ты следишь за Эдвардом Пейсли? Босх долго смотрел на Патрика, а потом сказал: — Кто такой Эдвард Пейсли? — Прекращай… Расскажи про дело девяностого года. — Слушай, у тебя частная лавочка, тебе этого знать не положено и никаких «особых причин» я не вижу, а я коп… — …который нарушил инструкцию и не явился с рапортом в местный полицейский департамент… — Патрик, вытянув шею, огляделся: — Разве что где-то поблизости напарник из тринадцатого отделения, просто он так охренительно прячется. Я ищу пропавшую девочку, а имя Эдварда Пейсли засветилось в связи с ней. Девчонке двенадцать лет, Босх, она исчезла три дня назад. Поэтому я бы с удовольствием послушал, что случилось в девяностом году. Расскажешь, и я твой лучший друг и все такое. — А почему твою пропавшую девочку никто не ищет? — Кто сказал, что не ищет? — Потому, что ищешь ты, а ты частное лицо. Патрику показалось, что от полицейского из Лос-Анджелеса повеяло грустью. Не то, чтобы его огорчили вчерашние плохие новости, нет — плохие новости градом сыплются почти каждый день. Глаза у него, тем не менее, были не мертвые — в них был азарт, может быть, даже одержимость; Патрик увидел глаза охотника. Этот не из тех, кто просиживает штаны в ожидании дня зарплаты, предпочитает не лезть на рожон и считает дни до пенсии. Такой, если надо, ногой выносит двери, что бы за ними ни скрывалось, и на пенсию не спешит. — Цветом кожи она не вышла, и родители не те, — сказал Патрик, — плюс уйма слухов вокруг этого дела; туфта, конечно, но выглядит правдоподобно, так что кто угодно усомнится, было ли и впрямь похищение. — А ты думаешь, тут замешан Пейсли? Патрик кивнул. — Почему? — У него две судимости за сексуальные домогательства к малолетним. Босх покачал головой. — Ничего подобного, я проверял. — Ты проверял внутри страны. А наследил он на Кубе и в Коста-Рике. И там и там одно и то же: арест, обвинение, огребает по самое не хочу и в итоге откупается. Но аресты остались в базе данных. — Как ты докопался? — Не я. Директор Дирнборской школы заподозрила недоброе, Пейсли водил их школьный автобус. Один мальчик пожаловался, потом девочка, потом еще одна. Маловато, чтобы выдвинуть обвинение, но достаточно, чтобы вызвать Пейсли на ковер к директору. — Патрик вытащил из кармана и щелчком раскрыл репортерский блокнот. — Директор сказала мне, что Пейсли прошел бы оба собеседования на ура, если б два раза подряд не упомянул про молоко. — Молоко? — Молоко, — Патрик оторвался от своих записей и кивнул. — На первой встрече он ей сказал — к тому времени он уже год там работал, водителей город нанимает, директор вообще не при делах, — так вот, вам, говорит, надо побольше улыбаться, это наводит меня на мысли о молоке. А на второй встрече сказал, что солнце на Кубе белее молока, потому, дескать, ему Куба и нравится, белое сияние повсюду и все такое. Это засело у нее в голове. — Оно и понятно. — Но и упоминание о Кубе тоже. На Кубу попасть не просто. Надо лететь в Канаду или на Карибы, якобы поразвлечься, а на самом деле дергать оттуда в Гавану. Так что, когда ее самый нелюбимый водитель попался пьяным за рулем автобуса с учениками, она, недолго думая, вытурила его, но про Кубу не забыла. Подняла его резюме и обнаружила пробелы — непонятное отсутствие в течение шести месяцев в восемьдесят девятом, десятимесячное отсутствие в девяносто шестом. Так что наша любезная директриса — заметь, Босх, директриса не всегда крыса — продолжила копать. И вскоре обнаружила, что шесть месяцев в восемьдесят девятом он провел в костариканской тюрьме, а десять месяцев в девяносто шестом — на нарах в Гаване. Кроме того, он вообще часто переезжал: Финикс, Лос-Анджелес, Чикаго, Филадельфия и, наконец, Бостон. Все время водит автобус, из родственников известна только сестра, Таша. Оба раза, когда он освобождался из тюрьмы за границей, она брала его на поруки. И, готов поспорить, улетала туда с чемоданом наличных, а возвращалась — с пустым. Так вот теперь он здесь, а Шифон Хендерсон пропала. А вам, детектив Босх, известно все, что и мне, чего про себя я сказать не могу. Босх откинулся в кресле так резко, что кожа сиденья затрещала. И, прощупав внимательным взглядом Патрика Кензи, рассказал историю Летиции Уильямс. Ей было четырнадцать, когда ночью ее похитили из спальни. Никаких зацепок, улик мало. Похититель вырезал противомоскитную сетку на окне ее спальни. Не стал вынимать сетку вместе с рамкой. Вырезал из рамки лезвием и влез в комнату. Вырезанная сетка сразу навела на мысль о похищении. Дело не положили под сукно, решив, что это побег из дома, как в случае с Шифон Хендерсон пятнадцать лет спустя. Следователи из отдела особо тяжких преступлений прошерстили квартиру в то же утро, когда обнаружилось, что девочка пропала. Но все было чисто. Никаких подозрительных следов в спальне найти не удалось. Предположительно, похититель (может быть, он был не один) быстро проник внутрь, обездвижил девочку и тут же вынес ее через окно. Один предмет, который мог навести на след, все-таки удалось найти за пределами дома в самое первое утро следствия. В переулке за домом Летиции Уильямс криминалисты нашли фонарик. Логично было предположить, что он принадлежал похитителю и тот нечаянно обронил его, когда тащил жертву к машине. Отпечатков на фонарике не было: судя по всему, преступник был в перчатках. Однако на батарейках внутри фонарика обнаружили слабые, но пригодные для идентификации отпечатки пальцев. Эта единственная ошибка, как тогда полагали, могла стать для похитителя роковой. Отпечатки большого и указательного пальца искали в городской и федеральной базах данных, но результатов это не дало. Затем отпечатки отправили в ФБР для сопоставления с их обширной картотекой, но вновь безуспешно, так что эта зацепка зачахла на корню. Тем временем, ровно через неделю после похищения, тело Летиции Уильямс было обнаружено на склоне холма в Гриффит-парке, чуть ниже здания обсерватории. Казалось, убийца выбрал место не случайно: глядя вниз из обсерватории в дневное время, тело было нетрудно заметить. Вскрытие трупа показало, что жертва многократно подвергалась сексуальному насилию, а потом была задушена. Дело привлекло пристальное внимание прессы и отдела по борьбе с особо тяжкими преступлениями, но в конце концов его положили на полку. Ни свидетелей, ни улик, ни зацепок. В девяносто втором Лос-Анжелес сотрясали беспорядки на расовой почве, и дело Летиции Уильямс выпало из поля зрения общественности. Оно лежало в архиве до тех пор, пока в начале нового века не был сформирован отдел нераскрытых преступлений. Босх добрался до архивных файлов и обнаружил, что отпечатки пальцев насильника совпадают с отпечатками Эдварда Пейсли в Бостоне. — Вот почему я здесь, — сказал Босх. — А ордер у тебя есть? Босх покачал головой: — Нет, ордера нет. Отпечатков недостаточно. Фонарик нашли в переулке, а не в спальне Летиции. Прямой связи с преступлением нет. Я приехал за ДНК. Собирался проследить за Пейсли и взять образец. Подождать, пока он выбросит стаканчик из-под кофе или корку от пиццы, или еще что-нибудь. Потом поехал бы обратно и отдал для сравнения ДНК образца и ДНК спермы в теле жертвы. Тогда все было бы тип-топ. Вернулся бы с ордером и взял его за жабры. Они сидели в машине и наблюдали за улицей. Босх чувствовал, что Патрик прокручивает в уме какую-то мысль. Он был невелик ростом, одет, как многие молодые люди на улице, — простой парень с дружелюбным мальчишеским лицом, из тех, кто разливает пиво в местном баре или чинит вашу машину. С первого взгляда, да и со второго тоже, он выглядел безобидным и покладистым: появись такой кавалер у вашей сестры, вы были бы вполне довольны. Но Босх провел в его обществе достаточно времени и чувствовал, что внутри у парня взведенная мина с растяжкой. Мало кому довелось за нее запнуться. Но этим немногим не позавидуешь. Правое колено Кензи стало подергиваться, как показалось Босху, непроизвольно. Он повернулся на сиденье, посмотрел на Гарри: — Так ты говоришь, тело той девочки нашли через неделю после похищения? — Точно. — А бросили там, поскольку рассчитывали, что кто-нибудь из обсерватории почти сразу же ее найдет. — Да, оставили ночью, а обнаружили тело на следующее утро, когда рассвело. — Как долго она была мертва? Босх протянул руку на заднее сиденье и открыл портфель. Вытащил оттуда толстую синюю папку с документами по делу и начал говорить, листая страницы. Ответы были у него в голове — он просто искал заключение судмедэксперта, чтобы с ним свериться. — Когда ее нашли, она была мертва уже семьдесят два часа. — То есть три дня. Значит, в течение четырех дней она была жива.