– Все, все, тихо! Уведи его… Меглин смеется, коротко, хищно, возвращается к машине. – Ты что творишь?! – А чего, все же нормально. Никто не пострадал. Есеня ловит его мысль. – Они убить тебя должны были, по идее. – Переживают! Следят, родимые! – Кто следит? – Хозяева! За нами… – Жаров? Мэр? Зачем? Меглин раскачивается из стороны в сторону, не в состоянии ясно выразить мысль. – Репетиции прогуляли. В ногу не шагаем! Есеня смотрит на него, пытаясь понять, что он говорит. Он хватает ее за локоть, дергает к фургону так, чтобы их не могли видеть, шепчет горячо: – Мы сделали, что им нужно было. Как мавры, понимаешь? – Какие мавры? – Которые должны уйти!.. Он подбирает слова, они не подбираются, и он бьет себя по голове несколько раз. Мальчик довольно спокойно наблюдает за ними из фургона. – Ты ей про Рыбакову скажи. – Точно!.. Чебуреки, Чебоксары!.. – Я не понимаю, о чем ты! – Есеня раздражена, она не может понять, о чем говорит Меглин. – Чемоданы! Чемоданы у нее в комнате стояли! Поехали!.. Меглин быстро садится в фургон. Они резко трогаются с места. Фургон тормозит у дома Рыбаковых. Меглин выпрыгивает из машины, идет к дому и дубасит в дверь. Есеня уже обходит дом, заглядывает в окна. – Похоже, нет никого… – Уехали! Быстро они! Прежде чем она успевает его остановить, Меглин ногой бьет в замок, и со второго удара дверь распахивается. Меглин исчезает внутри дома. Он стремительно проходит по дому, выхватывает из шкафов случайные вещи, почти тут же откидывает в сторону. – Тут же все копейки стоит… Весь дом… Гроши! Есеня проходит за ним. – Люди без денег. Что такого? – Рубль сорок. Еще сорок – два пятьдесят. Спички брали? Нет, не брали… С вас четыре восемьдесят пять! А мужа хоронить у них есть! На путевки есть?! Меглин крутится посреди комнаты. Сжал виски. Он, с трудом держась на ногах, проходит в магазин вместе с Есеней. Находит взглядом продавщицу. Устремляется к ней, облокачивается на прилавок. – Ты пьяный, что ли? – продавщица смотрит привычным взглядом. – Нет, я из этого… Откуда я?! – Следственный комитет. Мы хотим спросить о вашей сменщице, Надежде Рыбаковой. – Так уехала она. Утром сегодня… – Мы как раз поэтому. Куда уехала? – Так… в Германию, с сыном. Меглин смеется, взмахивает руками – подтвердились его предположения. – Вы дружили? – Пятнадцать лет за одним прилавком. – За каким лядом в Германию срулила?! Мужа похоронила, и тю-тю? – Ну точно не скажу, но вроде там должны сына посмотреть… Ну, и если поможет, прооперировать. Меглин вдруг пошатнулся. Упал бы. Но Есеня поймала – он непонимающе хлопает глазами, словно отключился на секунду, цепляется за рукава, куртку. Ноги плохо держат. Есеня помогает ему сесть. Он в глаза заглядывает. – Вот скажи. Что может продать простая русская баба? У которой ничего? Ты же сама. Простая русская баба. У тебя ж тоже… ничего… Есеня освобождается от рук Меглина, поворачивается к продавщице, которая в растерянности наблюдает за этой сценой. – Может, она деньги собирала, на операцию… – Где собирала-то? В поле, с росой?.. – Молчание. Мол-ча-ни-е может продать!.. Красного!.. Снаряд!.. Два!.. Продавщица ставит бутылки на стол, Меглин хватает их, распихивает по карманам. – Огонь по батареям, пли… Рассчитайся. Ляля выглядит по-новому. Кофта. Джинсы. Без косметики. Волосы вымыты, собраны в хвост. С напряженным ожиданием вердикта смотрит на подруг-проституток. Они оценивают, переглядываются, одобрительно кивают. – Ты сейчас на училку похожа. – Да, она научит… Ляля нервничает, но первая проститутка успокаивает ее. – Не слушай, иди, все нормально. Ляля улыбается. Уходит по дороге. Из машины за ней наблюдает сутер. Девушка идет по парку. День, но людей почти нет, все на празднике, который проходит в другом его конце – сюда долетает разве что музыка. Ляля по дороге купила три палочки со сладкой ватой – нести ей их неудобно, приходится семенить. Но на лавке – другое дело. Ляля немного нервно улыбается, оглядываясь по сторонам, ждет сына и Андрея, жует вату, скорее от нервов, не ощущая вкуса и не обращая внимания на то, что кусочек розовой ваты прилип к нижней губе. Сзади – скрип треснувшей ветки. Ляля оборачивается. Человек в куртке с капюшоном шагает к ней, упирает в подбородок ствол обреза. Ляля застыла, не дышит. Две фигуры друг перед другом – хрупкая Ляля и высокий человек в куртке с капюшоном. Выстрел отбрасывает Лялю на дорожку. Фургон Есени подъезжает к оцепленному месту убийства. Жаров смотрит на выходящих из машины Есеню и Меглина с неудовольствием. Последнюю часть дороги они проходят пешком, в парк въезда нет. – Вы, что ли, не уехали? – Услышали сирены. Кто? – Ляля… Совсем озверел. Дочь убил родную. Меглин, услышав, меняется в лице. Идет за ленту, отталкивает медэксперта, полицейского. Опускается на колени перед телом, закрытым черным полиэтиленом, с натекающей лужей из-под головы. Сидит, раскачивается. – Я начал лес прочесывать. Никто не уйдет, спать не ляжет, пока не возьмем… А вы бы ехали. От греха, как говорится. Длинная цепь прочесывающих идет по лесу. Менты. Чоповцы. Крепкие парни с оружием. Фургон Есени припаркован на обочине. Она смотрит в лес. Меглин с другой стороны – без кепки, чешет голову, трет лицо. Тело его подрагивает. – Дать?.. – Дай. Подумать. Она останавливается. Отходит подальше. Чтобы не мешать ему. Мальчик снова в голове и глазах Меглина. – Опять забыл? – Уйди! – Родион кричит в пустоту. – Все время забываешь. Попроси, я напомню. Я же рядом. Вижу все. И у меня чердак целее. Не протекает. Как у тебя. Психический. – Уйди!..