Глава 5. Рейх Вадим очнулся только тогда, когда отряд приближался к Пушкинской. Вернули в чувства его легкие удары рукой по лицу и струя прохладной воды. Пока дрезина подъезжала к станции, Вадим разглядывал стены, на которых было написано что-то по-немецки, вроде «Vierter Reich!» , «Herrlichkeit Reich!» и все в том же духе. Вадим попытался спросить ближайшего к нему солдата, что это обозначает, но получилось только лишь прохрипеть. Однако фашист обратил на него внимание, и переспросил: – Че? Че говоришь? Вадим собрался духом, сконцентрировался и прохрипел, но уже более разборчиво: – Что… это… значит… – указал Вадим на проплывающие мимо надписи. – Это? – снова переспросил фашист, – Ну, типа «Слава Рейху». Лингвист местный писал. Ну, ещё он историк, и, типа, понимал всю историю третьего Рейха от начала, до падения. И биографию Гитлера даже знал! Только, жалко мужика, сдох года два назад. Нормальный был мужик, добрый. Так, а ты че ваще базаришь?! Пасть закрыл свою! – и с этими словами врезал Вадиму в челюсть. – Э! Сёма, ты че, охренел совсем? – обратил внимание на солдата Волк, – Хочешь, чтоб он вообще говорить разучился?! Он же так и не расколется ни фига! А когда восстановится, или, хотя бы говорить сможет, так бумажки наши уже в неизвестном направлении уйдут, безвозвратно. Этого добиваешься?! – Никак нет, господин штурмбаннфюрер, – затараторил провинившийся солдат. – Ну, так и не трогай его! – чуть ли не завопил от злости Волк, – На что он тебе?! Ты должен его сопровождать до Пушкинской, а там уже и без тебя разберутся, что с ним делать. Понял?! – Так точно! – отчитался фашист и отвернулся от Вадима. Тем временем, дрезина подъехала к гермодвери и встала у блокпоста, обустроенного у самих ворот станции. Волк спрыгнул, выкинул правую руку вперёд, и пошел вперёд, к старшине. Старшина поста сделал то же самое, и пошёл навстречу. Фашисты обменялись рукопожатиями и начали о чем-то говорить. Вадим отвел взгляд от разговаривающих и начал осматривать блокпост. По обе стороны путей лежали мешки с землёй, образуя вал в полтора метра высотой, на одной стороне путей стоял станковый пулемёт. За мешками стоял сигнальный колокол, в который звонили в случае тревоги, находились четверо солдат с калашами, и только у одного автомат был за спиной. Скорей всего, это был пулемётчик. Он выделялся среди остальных фашистов тем, что его тело закрывал тяжелый бронежилет, да и сам фашист был покрупнее остальных. Но вот Волк снова обменялся рукопожатиями со старшиной, подошёл к дрезине и спокойно сказал: – Всё, приехали, выгружаемся. Вы двое – со мной, ведете пленника. Языка, – он кивнул на Вадима, – не бить, ясно? Только подталкивать по направлению к обезьяннику, и то, легонько. Если кто ему врежет, голову оторву с обоих, поняли? – Так точно! – в один голос отозвались два фашиста и принялись ставить на ноги Вадима. У Вадима болело все, поэтому стоять ему было трудно. Он то и дело падал, но на полпути к земле его ловили сопровождающие фашисты. Остальные два солдата тоже спрыгнули с дрезины, подошли к гермоворотам и постучали в них. Через несколько секунд ворота дрогнули, поползли в сторону, открывая путь на станцию Пушкинская. Путь в ад. За воротами находился ещё один пост, но только на этом стояло всего четыре человека. Когда Волк и сопровождающие проходили мимо поста, дежурные синхронно выпрямились и поприветствовали проходящих вытянутой рукой. Волк скомандовал "Вольно!", и солдаты, опустив руки, вернулись на свои места. Ворота, лязгнув, закрылись за спиной, отрезая путь к свободе. Вадим, тяжело вздохнув, двинулся за Волком, по пути осматривая плакаты, висящие на стенах. В отличие от туннельных на этих было написано почти все по-русски, что-то типа «РОССИЯ – ДЛЯ РУССКИХ», «СЛАВА РЕЙХУ!», «ОЧИСТИМ МЕТРО ОТ ЧЕРНИ!» и прочие патриотические фразы. Когда "конвой" подходил к главной платформе, которая заменяла здесь городскую площадь, Вадим начал слышать что-то на подобии речи. Волк, тоже услышав обрывки фраз, пошёл на источник звука, приказывая другим следовать за ним. – Но господин штурмбаннфюрер, – возмутился один из сопровождающих фашистов, – Обезьянник дальше, нам прямо надо... – Тихо! – заткнул солдата Волк, – Не слышишь: фюрер выступает?! Где ваш патриотизм?! Постоим минут десять, и дальше пойдем. За мной! Сопровождающий пожал плечами и на пару с другим повел Вадима за командиром. Обрывистые слова начали соединяться в предложения. Предложения – в речь. Когда все было более, чем отчетливо слышно, конвой вышел на заполненную толпой платформу. Перед толпой стоял мужичок среднего роста, одетый в роскошное темно-серое пальто и с повязкой на левом плече. Он активно голосил в микрофон, стоящий прямо перед ним: – Граждане Рейха! Я, как ваш новый лидер, даю вам своё видение мира, которое уже воплощается в жизнь! Совсем скоро наши мечты станут реальностью, и ни одна расовая ошибка не будет жить на одной земле с нами! За последнее время численность легионов Рейха возросла в три раза! Это значит, что вот-вот мы начнем очищающие операции во имя нашей расы! Но граждане, есть одна проблема, и эта, казалось бы, совсем незначительная проблема мешает нашему долгому пути к триумфу! Совсем недавно произошла диверсия. У Рейха украли драгоценные документы, в которых заключались указания на дальнейшие действия и планы Рейха! Вы представляете, под какую угрозу попадает наш долгожданный расовый триумф?! Наша разведка нашла тело этого паршивца. Он не смог далеко уйти от справедливой руки Рейха! Пока ещё неизвестно, на кого работал этот диверсант: был ли он гражданином Рейха, или же работал на Ганзу, или ещё хуже, на Красных, но самое ужасное, это то, что документов на его теле не было! Это значит, что кто-то работал с ним в группе! На данный момент мы не располагаем информацией о месте нахождения бумаг, но я обещаю, что мы найдем их, и наступит настоящая война! Вызов будет брошен тем, кто сопротивляется Рейху, и они пожалеют, что посмели нам перечить! Слава Рейху! И тут же вся толпа хором крикнула трехкратное «Слава!», и фюрер продолжил речь: – Граждане Великого Рейха! В наших планах так же присутствует мобилизация станций Рейха! Мы планируем реконструкцию и переименование станций, но это пока что под вопросом. Чтобы решить этот вопрос, мы должны спросить ваше мнение, поэтому скоро пройдет голосование за реставрацию станций! Уверяю вас, после этой мобилизации, жизнь Рейха станет лучше в плане культуры и развития. Совет Рейха беспокоится за наших детей! Совет хочет, чтобы дети получали достаточное количество духовной культуры, а не жили в дерьме, как пьяницы, и чтобы потомки наши были дисциплинированы и продолжили наше дело! Чтобы они боролись за чистоту рас на нашей земле, чтобы они отвоевали право жить на поверхности! Чтобы они продолжили и прославили нашу Великую Империю Рейха. Сила Рейха – в единстве. Наш народный символ обозначает единство трех наших станций, и это единство приведет нас к победе над другими станциями! Только действуя сообща, мы достигнем успеха, триумфа и славы. Одно только упоминание о Рейхе должно вселять в сердца врагов страх и ужас! Самое главное в Рейхе – это единство, сила и дисциплина, которым могут только позавидовать Красные уроды и шакалы Ганзы! Только вместе мы сможем отвоевать место под небом у страшных и мерзких тварей! Только вместе мы добьемся совершенства над другими станциями! Только вместе мы уничтожим радиацию и сможем вновь жить под солнцем! Мы сотворим новый Мир, в котором абсолютно ВСЕ будут нам поклоняться! Мы будем хозяевами этого Мира! Слава Рейху! И снова толпа загремела трехкратным возгласом: «Слава!». Как показалось Вадиму, речь фюрера была настолько некорректной, что если бы этот «предводитель великого Рейха» не обладал столь высоким титулом, то его просто бы подняли на смех. Но, все же, его слова вселяли гордость и веру в сердца людей, которые слушали и поддерживали его. Фюрер и дальше продолжал речь. Он говорил про успехи в сфере медицины и в военном деле, но когда он начал говорить на новую тему, Волк погнал сопровождение дальше, в обезьянник. По пути туда ничего интересного больше не было. Разве что плакаты висели и флаги со свастиками, но это уже не впечатляло Вадима. На пути конвою не встретилось почти ни души. Станция пустовала. Жилые помещения, торговые лавки, мастерские, абсолютно все. Неужели всем так хотелось услышать выступление фюрера? Стоило признать, что фюрер не солгал, с дисциплиной в Рейхе был полный порядок. И, собственно, на станции было гораздо чище, чем на Цветном, или Маяковской. Чистоту, видать, здесь тоже активно поддерживали. Короткая экскурсия по станции подходила к концу, а группа подходила к обезьяннику. Когда Вадима ввели внутрь, он почувствовал существенную разницу между чистой, убранной станцией и грязным, воняющим тюремным блоком. Если же станция радовала глаз своей чистотой, то обезьянник был полностью загаженным кровью, дерьмом и мочей. Видимо, обращение к пленникам было не уважительное, и создавалось впечатление, что их за людей-то не принимали. Вадима бросили в камеру и с грохотом захлопнули решетку. Сопровождающие во главе с Волком вышли из помещения, закрыв дверь в обезьянник. Вадим попытался подняться, но боль в теле не позволяла встать на ноги, и он упал. Поняв, что это бесполезно, Вадим лег на спину и закрыл глаза. Он и не заметил, что в камере он был не один. Услышав торопливые приближающиеся шаги, Вадим открыл глаза и начал отползать назад. Сокамерник, подойдя к Вадиму, попытался взять его под мышки, но Вадим забрыкался. – Ну, сто ты брыкаешься, как черфь? – удивленно спросил сокамерник, – Не бойся, я шэ помощь хочу. – Помочь? – не понял Вадим, – Зачем? – Ну, ты сто, савсэм тупой? Давай, говорю, памагу. Вадим поддался сокамернику. Тот потащил его к стене, посадил на скамейку и начал торопливо говорить что-то не по-русски. – Чего ты бормочешь там? – простонал Вадим. – Молши луше. Здэсь надзыратель – плохой человек. Я помощь хочу, а ты... Тебя звать-то как? – Ва... Вадим. – А меня – Ахмад. – Не русский, что ли? – пробурчал Вадим. – Э, ты интэресный! А, как ты думаэшь, за што меня эты козлы посадили? «Шистота расы»... Што уше, и жить нелзя спокойно? Я их пальцем не трогал, а они мэня все равно взяли. Ни за што. Акцент им мой не понравился. – Ты это... какой национальности? – А, ну заткнулись все! – вдруг заорал надзиратель, – Сидеть тихо, а то кишки вырву! Э, слышь, – позвал он Вадима и медленно подошел к решётке, – Ты же документы у нас, сука, спер, да?! – Да какие... документы... – Жопенные! – взбесился надзиратель, – Ничего, потерпи, через несколько часиков тебя расколят, и ты нам все скажешь. Вольф тобой сам займётся. А, если не скажешь ничего, то Фареру отдадим, он тебе казнь даже с огоньком устроить может. – Может... фюреру, а не... фареру? – Нет! Дурья твоя башка! Фарер! Ну, Поджигатель. Как на немецком "поджигатель" будет, никто не знает, но зато как будет "огонь", те даже малолетка скажет. Вадим тяжело вздохнул, и в животе громко проурчало. – Это че это? – усмехнулся тюремщик, – жрать хочешь? – Ага... – Хрен тебе дадут, понял? Часок подождешь, тебе, может, десять кусочков грибов дадут, и обойдешься. Я бы такой суке, как ты, ничего бы не давал. Этому таджику ещё можно отсыпать чего, его в рабство упрячут, да и он-то родился просто уродом, а ты, сука такая, против Рейха пошел. Ну, ничего, и не таких крыс строили. С этими словами тюремщик отошёл от клетки и сел напротив за свой стол. Вадим закрыл глаза, представляя все ужасы, которые ему уготовлены были здесь, и даже не заметил, как уснул. *** Вадим очнулся через два часа. Голова гудела, тело до сих пор болело, но Вадим чувствовал себя немного лучше. Ахмад, заметив, что сокамерник очнулся, взял в руки маленькое блюдце, на котором была небольшая горстка грибов: – Дэржи, – он протянул Вадиму порцию грибов. – Ешь, тебэ нужнээ. Я тут от своей чуть-чуть отложил, а то тебэ как-то очень мало дали. – Спасибо, – Вадим принял из рук Ахмада тарелку. – А вилку... или ложку? – Так нэту, брат, – улыбнулся таджик, – Рукамы ешь. И вот водичка стоит ещё твоя, – Ахмад протянул кружку Вадиму, – Пэй, иначе плохо будет. Тут всего мало дают. – Спасибо, Ахмад, – поблагодарил таджика Вадим и принялся за грибы. Порция была очень маленькая, но чтобы занять хоть чем-то желудок, этого хватало. Поев, Вадим отложил тарелку в сторону и начал вспоминать столь не любимый, но родной Цветной бульвар. Как он ходил в бар, как выбирал все, что только душа пожелает. Вспомнил Торгаша, который был готов помочь, чем угодно, в любую минуту. Вспомнил Занозу даже. Как тот с утра пораньше или поздно вечером стучался и требовал дурь. Вспомнил, наконец, Захара. Захар... А ведь если бы он так не рвался на поверхность, то все могло бы закончиться по-другому. Захар, как брат, он не предал бы. Жизнь ему смело можно доверить. А он доверил её дьяволу по имени Волк. Наемнику, которого знал всего лишь два дня. И этот дьявол затащил его в ад. И сейчас он строит козни для своего клиента, думает, как он будет его пытать, и какими методами. Можно пальцы рубить по одному, а можно и ногти выжимать. Можно ломать конечности, переламывать кости, давить глаза, кастрировать... да все что угодно, что придет на ум этому кретину! Чего стоит бояться больше всего? От таких мыслей лучше не становилось. А какая участь ждет Ахмада просто за то, что он родился не русским? Рабство? Смертник? Или живая мишень? А ведь за что? Бред. Во всяком случае, Ахмада пытать не будут, если он на Красных не работал. Кстати... – Ахмад! – окликнул Вадим таджика. – Чего? – Ты жил-то где? Как тебя скрутили-то? – Эх... – сокамерник задумался, подбирая слова для рассказа, – В тэатре работал я. На Театральной жил. У меня там и сэмья осталась. Эти... гастроли тогда был. Дэкорации таскал, красил. Помогал всяческы. Вот на этих гастролях мэня и скрутили. Пошли на Пушкынскую, для фюрэра спэктакль ставить. Мнэ обещали патронов много. Вот и пошел. На свой страх и рыск. А там органызаторы эти... фашистские заходили. В гремнерную зашли, а я там стою почти што у входа, они постояли, посмотрели и пыстолеты свои достали. Наш директор зашел, увыдел, мэня защищать начал... А эти козлы ему пригрозыли, что если не сдаст мэня, то убьют его. Я подумал, что уже все, по любому возьмут. Сам сдался, чтоб нэ подставлять никого. И вот мэня сюда и бросили... – Слушай, Ахмад, – обратился Вадим к таджику, – Ты прости, что тему эту задели.... – Да ничэго, хорошо все, – отмахнулся Ахмад. – Подожди, а разве театр – это не Красные? – Нэ, тут смотри в чем суть. Станция – чисто под конторлэм Красных, а тэатр – это тэатр. Он сам по сэбе. Мы показываэм спэктакли всем. И Ганзэ, и Фашистам, и другым станцыям. Нам платят за это. На праздныки нас зовут с представлениями. Я почти по всэму метро побывал. И вот моя конечная... – А как же... – начал было Вадим, но дверь, ведущая на станцию распахнулась, и в обезьянник вошли три солдата. Впереди шёл Волк. Надзиратель встал и вопросительно посмотрел на визитеров. – Открывай, чего стоишь? – оживил надзирателя Волк, – Нам язык нужен. Прямо сейчас. – Так завтра же должны... – вопросительно затараторил тюремщик, но, поймав грозный взгляд Волка, сглотнул и пошел с ключами по направлению к клетке. Дрожащими руками открыл дверь, вошёл, пропуская начальство вперед, достал из кобуры АПС и нацелил на таджика: – Не с места, урод! Дёрнешься – пристрелю! – Но-но-но, Шульц! – успокаивал тюремщика Волк, – Тише, не надо так кричать, всю станцию разбудишь. А этого – Волк перевёл взгляд на Вадима, – на допрос. Только аккуратней с ним, он только оправляться начал. Не бить, не толкать. Просто провести до кабинета. Задача ясна?