— Но она ведь кое-что из себя представляет, да? — Такую женщину я не скоро забуду. Тебе лучше принести уксус. Я все еще чувствую ее жало. — Я скорчил гримасу: — Она случайно не из дамского клуба скорпионов, как ты думаешь? Одна из пикантных «сиреневых» дамочек, которые могут прекрасно обходиться без мужчин. Знаешь, как Сафо и моя школьная учительница. — Я же тебе говорила. Она замужем. — Ты тоже была. И посмотри, как все обернулось. — Уверяю тебя, Лотте любит мужчин не меньше, чем всякая другая женщина. — Ну, если другая женщина — это ты, все в порядке. Но если речь о «колючке» или эмансипированной девице из «Гогенцоллерн лаундж», то я не уверен. Кроме того, у Вайса есть друг, Магнус Хиршфельд[58], который считает, что в Берлине более двухсот пятидесяти тысяч лесбиянок. Бригитта рассмеялась: — Глупости какие. — Нет, правда. Он сосчитал всех, когда они выходили из восьмидесяти пяти лесбийских ночных клубов и спортивных ассоциаций в городе. Не говоря уже обо всех театрах. — Зачем кому-то заниматься подобными подсчетами? — Хиршфельд очень интересуется сексом. Всеми видами секса. Но не спрашивай меня, почему. — Кстати, где твоя тележка? — Сломалась. — Ты ее сломал? — Похоже, я куда больший клутц, чем предполагал. — И что собираешься теперь делать? — Не знаю. Позвоню боссу, наверное. Узнаю, что мне делать. Но скажу ему, что думаю выбросить полотенце, пока кто-нибудь меня им не придушил. У меня сегодня была стычка с бандой диких парней, и я чуть на самом деле не стал калекой. — Звучит не очень хорошо. А я уже начала привыкать к твоим появлениям здесь. — Есть и другие места, где мы можем встречаться. Рестораны. Спальни. Мы даже могли бы пойти на настоящее безумие и отправиться как-нибудь в парк. — Конечно. Но здесь ты у меня под контролем, и мне это нравится. Ты сильно отличаешься от мужчин, которых я встречаю в театре. — Наверное, так и есть. Если бы я только мог научиться не свистеть. — Сможешь? — Нет, если рядом такая первоклассная блондинка, как ты, ангел. Из-за тебя каждый встречный немец будет свистеть, будто зимние сквозняки в замке. Позже, когда я возвратил себе относительно нормальный вид и вернулся на Ноллендорфплац, выяснилось, что фрау Вайтендорф снова беспокоится о Роберте Рэнкине. — Вы ведь знаете, что я убираю его комнату, — сказала она. — Хотелось бы, чтобы и мою убирали. — Вы мне не платите столько, сколько он. В любом случае, послушайте, я беспокоюсь не столько за него, сколько за всех нас. Вчера убирала его комнату и нашла на полу это. Она достала пулю и положила ее мне на ладонь. Пуля была для автоматического пистолета 25-го калибра. — Нет закона против ношения оружия, — сказал я. — Даже Томми имеет право на самооборону. — Я это понимаю. Но он пьет. И пьет слишком много. А мой старик говорил, что оружие и алкоголь несовместимы. Я улыбнулся и не стал ей говорить, что все четыре года в окопах пил, наверное, каждый день. Иногда выпивка — единственная веская причина нажать на спусковой крючок. — Человек, который заряжает пистолет, будучи сильно пьяным, — настаивала фрау Вайтендорф, — верный путь к катастрофе. Если это и делать, то хорошо. И лучше всего трезвым. Кроме того, мне не нравится оружие в доме. Оно заставляет меня нервничать. — У меня же есть пистолет. Я вспомнил, что хоть и потерял где-то вальтер, у меня еще оставался маленький пистолет Райхенбаха. И тот был удобно прижат к моему животу, пока мы с квартирной хозяйкой разговаривали. — Это другое. Вы полицейский. — Вы удивитесь, если узнаете, сколько жалоб поступает в полицию на то, что мы стреляем в невинных людей. — Тут не до шуток, герр Гюнтер. Кроме того, Рэнкин англичанин. Англичане ведь ненавидят нас? Он, возможно, и нет. Но остальные ненавидят почти так же, как французы. — Ладно, я поговорю с ним, когда увижу в следующий раз. — Спасибо. Еще можете упомянуть, что я не одобряю не только оружие, но и присутствие по ночам в его комнате женщин. В частности, фройляйн Браун. Я бы не возражала, но они шумят и мешают мне спать. — Что-нибудь еще, фрау Вайтендорф? — Да, звонил некто Эрих Ангерштейн. Дважды. Просил вас перезвонить. Но он мне не понравился. У него очень заурядный голос. Я спросила его номер, а он сказал, что у вас уже есть его визитная карточка, но, если потеряли, можете в любой вечер на этой неделе найти его после полуночи в «Кабаре Безымянных». Не то чтобы это мое дело, герр Гюнтер, но я слышала, «Безымянные» — место, которого должны избегать респектабельные люди. — Я не респектабельный человек, фрау Вайтендорф, а полицейский, а значит, хожу в дурные места, чтобы вам не приходилось этого делать. Когда побываю в «Безымянных», расскажу все об этом заведении, и вы сможете меня поблагодарить. Я позвонил по номеру Ангерштейна, но мне никто не ответил. Тогда я позвонил на «Алекс». На этот раз Вайс оказался на месте, и я сообщил ему, что не произошло ничего особенного, если не считать поломки тележки. Наступило долгое молчание. Казалось, Вайс задумался. — Очень жаль. — Я подумал, не захотите ли вы оставить меня на улице, — добавил я, надеясь, что он скажет «нет». — Но без этой штуковины мне придется изменить внешность. Раздобуду костыль и буду просить милостыню на одной ноге. — И что ты сам об этом думаешь? — Думаю, что мог бы это сделать. — На самом деле все зависит от тебя, Гюнтер. — Можно честно? Я начинаю думать, что зря трачу время. Особенно теперь, когда произошло еще одно убийство. Считаю, нужно сменить тактику. — Что ж, попытка была смелая. Благородный провал, если хочешь. Я по-прежнему убежден, что ради поимки убийцы мы должны попробовать все, даже если то, что делаем, выглядит необычным или неприятным. Но, возможно, ты прав, и сейчас самое время сменить тактику, попробовать что-то новое. К чему бы это ни привело. Гжесинский рвет на себе волосы. У нас очень мало идей, а общественность не особо помогает. Не мне тебе рассказывать, сколько времени мы потратили впустую из-за моей статьи в газете с призывом о помощи. Можно подумать, берлинцы не желают поимки этого типа. — Такое, безусловно, возможно. — Он сделал паузу. — Но с тобой-то все в порядке? С твоим состоянием. Чувствуешь себя хорошо? — Если вы о том, бросил ли я пить, то да, бросил. — Это уже кое-что, полагаю. Я имею в виду, полицейская работа тебя не утомляет? — Нисколько, сэр. И я хочу поймать этого убийцу так же сильно, как и вы. — Хорошо, хорошо. — Но я не изменил свою гипотезу, Виннету и доктор Гнаденшусс — один и тот же человек. По этой причине и с вашего разрешения мне придется поговорить с девушкой министра, Дейзи Торренс. Похоже, ее предыдущий любовник, парень по фамилии Гайзе, Руди Гайзе, во время войны увлекался тем, что уродовал вражеские трупы. Отрезал уши и тому подобное. Поговаривают, он до сих пор носит с собой нож. А если добавить, что, по общему мнению, он ненавидит женщин, из него может получиться ценный подозреваемый. Как я уже говорил, от отрезания уха до снятия скальпа всего пара сантиметров. Стоит проверить, я думаю. — Очень хорошо. Но, пожалуйста, будь очень осторожен. Сейчас я не особенно популярен у министра. Полагаю, он уволил бы меня, если бы мог. Уволь он из полиции еврея, это, определенно, помогло бы ему хорошо выглядеть перед своими врагами. Тем более он и сам еврей. Министр даже может придумать вескую причину избавиться от меня. Похоже, президент полиции Штутгарта Кляйбер пожаловался на мою книгу, обвинил меня в сведении старых счетов. Что попросту неправда. Если бы мне удалось дочитать его занудную книжку, я бы согласился. Из преданности. Между тем я решил не говорить Вайсу, что почти склонился к тому, чтобы переговорить с Фрицем Лангом о его первой жене и интересе к Джеку-Потрошителю. Могло показаться, что заброшено слишком много удочек для одной рыбалки. Вместо этого я дал начальнику кое-что другое: — Последняя жертва, сэр, Иоганн Тетцель. Мы с ним встречались в ходе расследования. Не так давно я допрашивал его у аквариума Берлинского зоопарка. Именно Тетцель навел меня на Пруссака Эмиля. — Пруссак Эмиль — тот, чьей тележкой ты пользовался, верно? — Да, сэр. Собственно говоря, сегодня вечером я собираюсь проследить за ним. — Отлично! Возможно, тебе будет интересно узнать: Геннат сейчас разрабатывает теорию, что убийца — один из членов «Стального шлема». Мы нашли членский значок в руке мертвого Тетцеля. Будто тот сорвал его с лацкана убийцы. Не помнишь, был у Тетцеля такой значок? — Нет. Не помню, сэр. И он не показался мне «правым». — Что ж, мы сможем обсудить это подробнее, когда ты придешь на «Алекс». Ты ведь придешь завтра? Я имею в виду, если решишь не изображать больше клутца. — Я приду завтра, сэр. По крайней мере мне следовало доложить о пропаже вальтера и предложить замену. — Хорошо. Сможем наверстать упущенное и поделиться некоторыми идеями. Потом, я подумал, не согласишься ли ты поужинать со мной в ближайшее время? — Спасибо. С удовольствием. — Моя жена очень хочет познакомиться с тобой, Гюнтер. Я не рассказывал ей подробности, но, боюсь, признался в том, что ты спас мне жизнь. У нас с ней нет секретов друг от друга. Кроме того, из меня ужасный лжец. Наверное, из-за того, что я честный полицейский.