— Около года назад мужчина, выгуливая собаку в Грюневальде, нашел части женского тела, завернутые в упаковочную бумагу из мясной лавки и закопанные в неглубокой яме. Головы не было. Только торс, ступня и пара кистей. Что было очень любезно со стороны убийцы: по отпечаткам пальцев удалось установить, что девушку звали Фрида Арендт и у нее была судимость за мелкую кражу. А еще татуировка у основания большого пальца с именем Вилли. Несмотря на все это, нам так и не удалось найти ни ее семью, ни место работы, ни даже последний известный адрес. И тем более убийцу, который, наверное, по-прежнему на свободе. — И ты считаешь, что Вилли Бекманн — тот, в морге — мог им быть. — Не думаю, что Вилли Бекманн был настолько глуп, чтобы разрубить тело и закопать кисть с собственным именем. Но вполне возможно, он мог бы еще что-то рассказать о девушке. Если бы его не застрелили. Возможно, его слов оказалось бы достаточно, чтобы найти убийцу — человека, которого газеты окрестили Грюневальдским мясником. — Я уже решил посетить квартиру Вилли в Тегеле и посмотреть, смогу ли отыскать какие-нибудь улики, а потом отправляться на поиски Хьюго. — Кто знает? Может, он нам еще поможет. Бригитта молча выслушала меня, затем произнесла: — Боже мой, что же творится у тебя в голове. Ты смотришь на вещи, которые никто и никогда не должен видеть, и даже не представляешь, какое влияние это может оказать на твой разум. И все за сущие гроши. Думаю, ты даже не знаешь, почему этим занимаешься. Да? — Знаю, конечно. Потому что мне нечего сказать как художнику. Потому что я не могу закончить свою незавершенную симфонию. Потому что работа полицейского для честных людей, а поскольку таких в наше время немного, берут любого, кого смогут заполучить. — Что ж, думаю, ты сумасшедший. А если нет, то скоро им станешь. И все же, я полагаю, в этом и заключается работа детектива. Вилли Бекман жил в Тегеле, одном из районов северо-западного округа Райникендорф, недалеко от гигантского локомотивного завода «Борзиг». Над районом возвышался современный зиккурат из красного кирпича, который послужил моделью для Новой Вавилонской башни в фильме Фрица Ланга «Метрополис». Фильм был немой и с появлением на экране говорящих картинок выглядел пережитком прошлого. Что касается завода «Борзиг», в нем не было ничего футуристического. Шумный и грязный, он казался отголоском быстро исчезавшего индустриального Берлина. Квартира Вилли находилась на верхнем этаже более традиционного берлинского здания с горчично-желтыми стенами, с выложенной красной черепицей остроконечной крышей и изогнутым балконом, где стоял потрясающий цветочный ящик, полный розовых гвоздик, чем, возможно, объяснялась бутоньерка, которая была на Вилли в момент смерти. Консьерж проводил меня в квартиру. Он оказался человеком немногословным, а его редкие фразы выражали благоговейную гордость за размеры и планировку жилища. — Я и позабыл, какая это хорошая большая квартира, — сказал он. — Все эти комнаты. И потолки такие высокие. Здесь можно играть в теннис. Его мало интересовало и то, что я там делал, и смерть Бекмана. К моему облегчению, консьерж быстро оставил меня в покое. Мебели в квартире было немного, но вся хорошего качества — в основном бидермейерские копии. На стенах висели гравюры со сценами охоты в садах замка Тегель. Конечно, полицейские здесь уже побывали, ища зацепки для установления личности убийцы, и, согласно официальному уведомлению, приклеенному к двери квартиры, забрали кое-какие фотографии и документы. Но, не зная, что искать, они изъяли очень мало. Мне повезло больше. В цилиндрическом шкафчике я нашел несколько фотоальбомов, а в них — фотографии квартета хороших друзей. Некоторые снимки были сделаны в ближайшем ресторане на берегу озера Тегель. Квартет состоял из Вилли Бекмана, Хьюго Гедиена, Хельги «Мустерманн» — я все еще не знал ее фамилии — и Фриды Арендт. По фотографиям становилось ясно, что Хьюго и Фрида когда-то были любовниками. Через некоторое время Фрида сошлась с Вилли — именно тогда каждый из них сделал себе татуировку. Ни один из снимков не давал четкого объяснения убийству Фриды, но они были достаточным предлогом для задержания Хьюго и Хельги. Эта четверка — не первые друзья, которые жестоко рассорились. Для долгой вражды нет основы прочнее, чем старая дружба. Поскольку квартира была в моем распоряжении, я еще час рылся в ящиках и шкафах, где и нашел несколько писем, адресованных Фриде ее любящей сестрой Лени из Гамбурга. Знала ли Лени о смерти сестры? Мне все еще не хватало железного мотива убийства двух человек с фотографий, но остальное, казалось, вставало на свои места. В письме Лени был указан ее номер, и, поскольку телефон в квартире Вилли по-прежнему работал, я позвонил. — Простите за неожиданный звонок. Меня зовут Бернхард Гюнтер, я детектив берлинского Крипо. — И, тщательно подбирая слова, добавил: — Я расследовал исчезновение вашей сестры. Лени вздохнула: — Все в порядке, герр Гюнтер. Я знаю, что она умерла. Будь она жива, связалась бы со мной. Но прошел почти год. Несколько месяцев назад я потеряла всякую надежду увидеть ее снова. Мы были очень близки, понимаете, и всегда на связи. Кроме того, мужчина, с которым она жила в Берлине до исчезновения, Вилли Бекман, приезжал ко мне сюда, в Гамбург, и сказал, что тоже считает ее мертвой. — Но почему вы не обратились в полицию? — Вилли сказал, что ради нашего общего блага лучше ничего не говорить полиции, поскольку человек, сказавший ему о смерти Фриды, из «кольца» и очень опасен. — Он не говорил, как зовут этого человека? — Сказал. Но даже спустя столько времени я не собираюсь его повторять. — Вилли Бекман мертв. Вы знали об этом? — Нет. — Убийцу зовут Хьюго Гедиен. И я собираюсь арестовать его сегодня или завтра. Это имя назвал вам Вилли? — Да, это. — Я обвиню его в убийстве Вилли. — Могу спросить, откуда вы все знаете? — У меня есть свидетель. — Свидетель, который выступит в суде? — Да. — Уверены в этом? — Да. Свидетель — это я. Я видел, как он нажал на спусковой крючок. А еще он единственный подозреваемый в убийстве вашей сестры. Честно говоря, я надеялся, что вы сможете мне помочь. — Я сделал паузу, но, ничего не услышав, добавил: — Вы будете в полной безопасности, уверяю вас. Никому не нужно знать, что я с вами разговаривал. — Чем я могу помочь? — У меня есть подозрение, почему Хьюго убил вашу сестру, но нет реальных доказательств. Думаю, доказательства будут достаточной помощью. — Причина убийства довольно проста. Хьюго и Фрида были любовниками. Потом Вилли ее увел — он был очень привлекательным мужчиной — и Хьюго решил отомстить. Убил ее. Закопал в какой-то неглубокой могиле. Так он сказал Вилли. Чтобы помучить. Конечно, Хьюго знал, что Вилли тоже из «кольца» и в полицию пойдет в последнюю очередь. Но я не понимаю, герр Гюнтер. Почему Хьюго убил Вилли именно сейчас, после стольких месяцев? — Не смогу точно ответить, но думаю, потому, что Вилли увел новую девушку Хьюго, Хельгу. — Полагаю, в этом есть смысл. Если вы ищете Хьюго, то у него квартира в Кройцберге. Но думаю, вы это знаете. — Да. Знаю. — Вы дадите мне знать, как пройдет? — Конечно. — Спасибо. И удачи. Она может вам понадобиться, ведь Хьюго — это Хьюго. Вернувшись на «Алекс», я изложил Вайсу и Геннату веские доводы в пользу ареста Хьюго Гедиена и в сопровождении нескольких вооруженных до зубов офицеров отправился в квартиру в Кройцберге, где взял его под стражу. К моему удивлению, он спокойно пошел с нами, почти ничего не говоря, разве что настаивая на том, что мы взяли не того. Деталь, на которую мы обратили бы больше внимания, если бы не «Бергман МП-18», по-прежнему лежавший в его машине, и найденная мною в ящике стола, оставленная на память фотография отрезанной руки Фриды, той самой, где была татуировка с именем Вилли. Адвокаты такое называют презумпцией доказательств, что просто причудливый способ сказать: как только Гедиен увидел у нас фотографию, он изменился в лице и побледнел, словно его представили стае голодных волков. Остаток дня и половина ночи ушли на допросы, и в конце концов он без малейших признаков раскаяния признался в обоих убийствах. Если бы я знал, что позже суд приговорит его лишь к пятнадцати годам тюрьмы, не стал бы так мучиться, но, разумеется, раскрытие пары убийств было лишь одной из причин, по которым я за ним охотился. Нет ничего лучше, чем раскрыть «холодное» дело, чтобы отвлечь внимание от серии «горячих». Несколько дней никто не упоминал о докторе Гнаденшуссе. Бернхард Вайс созвал пресс-конференцию и устроил целый спектакль, рассказывая о том, что дело Фриды Арендт тянулось больше года; призвал к терпению, если речь заходит о преступлениях в городе. Он даже отметил мой вклад, но это едва ли ослабило мое чувство вины за сокрытие более серьезного преступления. Даже Геннат поздравил меня, хотя я знал, что, по его убеждению, за моей упорной работой стояло нечто большее, чем выглядит на первый взгляд. Казалось, наибольшую проблему у него вызвал промежуток времени между тем, как я стал свидетелем убийства Вилли Бекмана, и арестом Хьюго Гедиена. — У тебя был регистрационный номер машины, описание убийцы и его имя — чуть ли не размер его обуви, — и все же ты не доложил, — сказал он. — Я этого не понимаю. А если бы Хьюго Гедиен уехал? Он мог незаметно пересечь польскую границу, а мы бы ничего не узнали. — На этот риск я готов был пойти. — Не тебе принимать решения. Комиссия так не работает. Ты уже должен понимать. Мог позвонить мне или кому-нибудь другому из этого отдела и продиктовать регистрационный номер машины, не нарушая свое прикрытие. — Послушайте, когда я увидел на мертвой руке Бекмана татуировку с именем Фриды, захотел выяснить, смогу ли связать его с тем убийством. Я не мог ничего этого сделать, пока изображал клутца. — Но Вилли Бекман не собирался никуда деваться, — возразил Геннат. — Он был мертв. Нет, очень похоже на то, что ты собирался стать героем. По первому впечатлению, это делает тебя искателем славы. — Возможно, вы правы. Возможно, я такой. Возможно, я решил, что нам здесь не помешает немножко славы. — Но только по первому впечатлению. Ты не жаждешь славы. Зачем так говорить, если мы оба знаем, что это неправда? Ты совсем другой. Думаю, я знаю тебя достаточно хорошо, чтобы сказать это. — Не понимаю, к чему вы клоните, сэр. Комиссия по расследованию убийств только что покончила с двумя нераскрытыми делами. Что в этом плохого? — Ничего. Совсем ничего. — Я делал свою работу. — Да ладно, Гюнтер. Ты здесь разыгрываешь свою карту. Только я не понимаю какую. И это раздражает, потому что мне следует быть сообразительным. Не зря же меня называют Большим Буддой. — Не представляю, о чем вы говорите, Эрнст. — Тогда объясню тебе по буквам. Мне не нравится то, как это вытаскивает Комиссию из ямы. Слишком уж на руку выходит. В газетах нас ругали за то, что не выполняем свою работу должным образом, и тут появляешься ты и в одночасье все исправляешь, раскрыв два дела по цене одного. За это тебя сделают инспектором. Может, дадут медаль. Бернхард Вайс в восторге. Министр тоже. — Но не вы. — У меня язва. И когда она не ворчит, ворчу я. Ты хороший детектив, Гюнтер. И однажды станешь отличным комиссаром. Но ты человек с секретами. Вот что я думаю. В тебе скрыто гораздо больше, чем кажется. Не могу отделаться от мысли, что существует причина, по которой ты раскрыл два этих убийства именно тогда, когда раскрыл. И так ловко, будто на них были розовые бантики. — Причина? — Причина. Я еще не вычислил, что это может быть. Но вычислю. И могу обещать, что, когда это сделаю, мы снова побеседуем. А пока постарайся запомнить следующее: в нашем деле ты не можешь срезать углы или заключать сделки с истиной. Это добрый совет от того, кто знает. Иначе однажды ты попытаешься поступить правильно и обнаружишь, что настолько от этого отвык, что уже не можешь. Разумеется, пропажа Курта Райхенбаха, действующего детектива, не осталась незамеченной. Но Полицейские президиумы — места загруженные; прошло совсем немного времени, и шумиха по поводу его отсутствия утихла до едва слышного шепота. На «Алекс» были и те, кто списывал его внезапное исчезновение на гнусную сделку с прусской землей, которая пошла не по плану, из-за чего он был вынужден исчезнуть прежде, чем его арестовал бы собственный департамент. Один или двое упомянули богатую любовницу в Шарлоттенбурге и утверждали, что Курт сбежал с ней; кто-то даже заявлял, что видел, как он купался в Мариенбаде. Другие предполагали, что его убили польские спецслужбы из-за мнимого знакомства с веймарским министром иностранных дел Густавом Штреземаном, который надеялся аннексировать так называемый «Польский коридор» и большую часть Верхней Силезии. (Как выяснилось, Райхенбах иногда выступал в качестве телохранителя Штреземана и по просьбе министра иностранных дел однажды встречался с агентами советского ОГПУ, сотрудничавшего со Штреземаном в борьбе с польской государственностью). Но большинство в Крипо, включая Бернхарда Вайса, были убеждены, что Райхенбаха убили правые националисты. И лишь за то, что тот был евреем. Как прекрасно знал сам Вайс, в Германии нападали не только на политиков-евреев — несколько банкиров и бизнесменов тоже подверглись нападениям, одно из них привело к смертельному исходу. Единственная вещь не вызывала споров: если бы Курт Райхенбах не был евреем, некоторые из его коллег по Крипо, возможно, приложили бы больше усилий для его поисков. Однако без тела или свидетелей все вскоре затихло: с глаз долой, из сердца вон. Даже Траудль Райхенбах, казалось, с неохотой требовала ответов о внезапном исчезновении своего мужа, и в конце концов я задался вопросом: уж не знала ли она об убийствах Виннету куда больше, чем кто-либо из нас мог предположить? Я продолжал думать о «бреннаборе» и содержимом его багажника: молотке, остром как бритва ноже, пальто и шляпе с прикрепленным к ней париком. Насколько они были безобидны? Кто-нибудь, кроме детектива из отдела убийств вроде меня, смог бы связать эти предметы с серией жестоких убийств? Наверняка в одну из ночей Траудль заподозрила мужа в чем-то необычном: скажем, пятнышко крови на манжете рубашки, след от духов другой женщины на воротнике, случайный волосок. Жены просто знают о таких вещах, не так ли? А что насчет скальпов? Что Курт с ними сделал? Не думаю, что когда-нибудь выясню. Но знала ли она? Если кто и мог во всем разобраться, так это Траудль. Будучи медсестрой, она, вероятно, сделана из прочного материала. Более прочного, чем большинство женщин, даже Бригитта Мёльблинг. — Роберт пригласил меня в свой дом в Англии, — сказала мне Роза. — Чтобы познакомить с матерью и отцом.