* * * Когда настала ночь, Адам и Килани уснули, каждый в своей палатке, тесно прижавшейся одна к другой. Вибрация телефона вывела Адама из дремы. На экране высветилось: «Полиция-Миллер». Это сообщение отправил тот молодой флик, с которым они познакомились в больнице. «Никакой информации во Франции о Майе или Норе Саркис. Я так хотел бы помочь тебе. Мне искренне жаль. Миллер». Мобильник выпал у него из рук. Адам спросил себя, где взять силы, чтобы жить дальше. Он подумал о лежащем в его кобуре табельном оружии и успокоился, что пистолета нет под рукой. Хорошая дырка в голове, из которой капля за каплей вытекла бы его боль. Как это было бы просто… Погруженный в мрачные мысли, он внезапно услышал, как в соседней палатке, в нескольких сантиметрах от него, в сновидении, которым он не хотел бы поделиться с ним, бьется, кричит и хнычет Килани. Счастливые дети, наверное, воображают себе монстров, которые прячутся у них под кроватью. За свою жизнь Килани повидал уже многих, и вот они-то не скрывались. 26 «Меня зовут не Килани, — мысленно твердил маленький приемыш Адама. — Если бы только я мог ему рассказать, он бы все знал. Я бы рассказал ему про кошмары, которые постоянно снятся мне с тех пор, как я оказался в „Джунглях“. Хотя я ведь храню квадратик ткани, кусочек маминого платья, и прошу его избавить меня от злых духов. Я знаю, что мама наблюдает за мной и поминает в своих молитвах, но иногда злые духи оказываются сильнее. Они как демоны, поджидающие ночи, чтобы вернуть мне воспоминания, от которых я хочу избавиться. Я знаю, эти же демоны преследуют Адама. Я слышу, как он в своей палатке умоляет, чтобы они оставили его в покое, и бьется головой об пол, чтобы не думать об этом. Он говорит: „Нора“. Он говорит: „Майя“. Однажды ночью я даже видел, как он в кровь разбил себе руки, молотя кулаками по стволу дерева, а потом упал и залился слезами. Некоторые воспоминания болят, как ожоги, и эти кошмары никого не щадят. Тот, что преследует меня чаще всего, возвращает меня на два года назад, домой, на берег моего озера. К моим родным». Озеро Но, Южный Судан. 2014 г. Граница штатов Верхний Нил и Юнити Я лежу в траве бескрайних лугов, окаймляющих Белый Нил. Я говорю «бескрайние», потому что иначе не скажешь. Куда ни глянь — повсюду зеленый океан. Когда дует ветер, травы склоняются от его прикосновения. Как от ласки невидимого гиганта. Сновидение всегда начинается с этого места. А потом сразу течет кровь. Я слышу крики и вижу вдали военные автомобили. Отец говорит, что нашу землю раздирают на части два человека: один президент, а другой хочет на его место[47]. Больше мне про это ничего не известно. Только то, что сюда стекаются военные. Щелкают выстрелы, и я бегу к озеру, на берегу которого стоит моя деревня. Я оставляю коров, хотя это единственное богатство нашей семьи. Старший брат научил меня всем премудростям пастушьего дела, а главная из них — никогда не покидать стадо. Но сейчас даже животные беспокоятся и чувствуют опасность. Ближе к озеру луга сменяются болотами. Я вязну в них по щиколотку, потом до середины икры, идти все тяжелее, мои шаги укорачиваются, а расстояние, мне кажется, удлиняется. В горле першит от дыма. Прямо передо мной горит хижина. Они выгнали из наших жилищ мужчин и мальчиков. И построили их в ряд. А в нескольких метрах перед ними посадили женщин. Братья смотрят на своих сестер, жены глядят на своих мужей. Они клянутся себе, что все будет в порядке. Какой-то солдат приставляет ствол оружия к маминому животу и медленно ведет его вверх, к подбородку, чтобы она подняла голову и посмотрела на него. Моя мама самая красивая из всех женщин, каких я знаю. Даже солдат это заметил. Он тянет ее за руку, заставляет встать и волочет в хижину. Брат у меня еще молодой, но уже высокий и сильный. Он встает перед солдатом, чтобы преградить ему путь. Наш отец еще неделю назад уехал за новым мотором для генератора. Он сказал, что на время своего отсутствия мой брат — «мужчина». И вот брат делает то, что должен сделать. Он поступает по-мужски. Солдат без колебаний стреляет ему в голову. Тело брата отбрасывает назад, и он падает на землю. Земля пьет его кровь. На этом закончилось мое детство. Я вижу себя бегущим изо всех сил. Я мчусь прямо на солдата, готовый наброситься на него. Его кулак обрушивается на мое лицо, и, прежде чем потерять сознание, я успеваю услышать, как он смеется. Когда я прихожу в себя, он раскрывает мне рот и берет меня за язык. Он тянет его, но язык мокрый и скользкий. Тогда он берет свой мокрый от пота и потемневший от грязи белый платок и с его помощью снова хватается за мой язык. Потом снимает с пояса охотничий нож и показывает его лезвие всем, кто еще хочет бунтовать. И резким движением отрезает мне язык почти под корень. Все вокруг меня забрызгано красным. Мне еще не больно. Страх парализует все чувства. И только потом обрушивается боль, и я ощущаю вкус собственной крови. В этот момент я всегда просыпаюсь с криком, со слезами и со сжатыми кулаками — несчастный, подавленный, перепуганный. Мне требуется несколько минут, чтобы понять, где я нахожусь: в этих «Джунглях», вдали от своих. Но на сей раз, когда в ночной тьме я кричу, чтобы прогнать этот кошмар, меня крепко, но не делая мне больно, держат две мужские руки, а голос, за которым я готов идти на край света, успокаивает меня. — Тише, малыш, уймись. Я здесь, — шепчет Адам. 27 Поверх футболки Бастьен Миллер надел пуленепробиваемый жилет с надписью «Полиция» и затянул его по бокам лямками. Было 23 часа. Встреча с бригадой по борьбе с преступностью состоится меньше чем через час. Он проверил обойму, вставил ее, после чего довел патрон и снял оружие с предохранителя. Сосредоточившись на своих действиях, он не заметил встревоженной мордашки Жад, которая заглянула к нему. — Собираешься охотиться на беженцев? Бастьен надел черную куртку и кожаные перчатки. — Откуда у тебя такое выражение? — Из лицея. Там говорят, что это работа фликов. — И ты считаешь, что я этим занимаюсь? Так-то ты обо мне думаешь? — Не знаю. В этом доме обо всем приходится догадываться самой. О тебе, о маме, о твоей работе. У меня чувство, будто я живу с чужими людьми. Бастьен осознал, что, решив, будто его дочь достигла зрелости, он просто-напросто переоценил ее. Ведь она всего лишь ребенок, который нуждается в стабильности, а они заставили ее переехать ради незнакомого города, нового лицея расстаться со своими друзьями и привычками. Да вдобавок в разгар семейного кризиса — с матерью в депрессии и отцом, неожиданно брошенным на работу, сложности которой он не мог даже предвидеть. — Я служу с людьми, чьей деятельности по-настоящему не знаю, в городе, который ночью становится совсем другим, и никто не хочет ничего объяснить мне. Придет время, когда все изменится, — сказал он, словно пытаясь оправдаться. — Но это не заставит меня забыть о самом главном. — Обо мне? — нерешительно спросила Жад. — Разумеется, о тебе. Бастьен обнял дочку за талию, усадил на край кровати, а сам опустился перед ней на колени на толстый ковер. — Я ходил туда, в эти «Джунгли», и уверяю тебя, мне не понравилось то, что я там увидел. Те картины так и стоят у меня перед глазами, будто я ответственен за что-то. Отец впервые заговорил с ней о своей работе, и Жад не осмеливалась перебить его. — К тому же я там кое-кого встретил. Сирийского мигранта. Он тоже флик, как и я, но из другой страны. Он давно не имеет никаких вестей от жены и дочки. Он их ждет, ищет, и когда он рассказал мне об этом, я не смог больше думать ни о ком, кроме вас. Я знаю, что в нашей семье сейчас не все ладно, знаю, что должен бы разрулить создавшуюся ситуацию, что не следует спокойно дожидаться, пока произойдет взрыв. Но у меня есть вы, и мы можем все исправить. А вот у него больше нет ничего. — Как его зовут? — спросила Жад. — Адам. — Ты ему поможешь? — Я попытался. — О’кей, значит, если я правильно поняла, с одной стороны, ты оказываешь беженцам помощь, а с другой — ты на них охотишься. Очень жизнеутверждающе: папаша-шизофреник и депрессивная мамаша. — Мы делаем все возможное, чтобы обеспечить тебе твердую опору, — отшутился Бастьен. — Если повезет, еще до того, как тебе стукнет пятнадцать, ты станешь наркоманкой. А пока немедленно отправляйся в постель. — Можно я полчасика почитаю? — сделала попытку Жад. — Чтобы сделаться еще более вредной и дерзкой? Хотя почему бы и нет… Манон калачиком свернулась на диване в гостиной перед телевизором — там шел триллер, в котором молодая девушка старательно пыталась свести счеты с жизнью. — Не надо бы тебе такое смотреть, — сказал ей Бастьен. — К тому же мы его уже видели. Там во всем виноват флик. Манон подняла взгляд на своего мужчину, собравшегося на выход. — Ты куда? — Патрулирую вместе с бригадой по борьбе с преступностью, я тебе об этом только что говорил. И утром тоже. — Извини, я немного устала. Взгляд Бастьена упал на блистер антидепрессантов, лежащий на низком столике рядом со стаканом воды. Вот уже три месяца таблетки были частью обстановки. Достаточно долго, чтобы поставить законный вопрос об их эффективности. Иногда Бастьену удавалось проявлять терпение, но бывало, он буквально умирал от желания хорошенько встряхнуть жену. Он поцеловал ее в лоб, сунул в карман ключи, вышел из квартиры и, перепрыгивая через две ступеньки, спустился по лестнице. Внизу, опершись на капот служебного «ниссана» с работающим в темноте двигателем, его ждал Пассаро. — Добрый вечер, лейтенант. Встречаемся с отрядом «Клык»[48] на сорок седьмой транспортной развязке. Это там, где мигранты атакуют грузовики. Воспользуемся этим, чтобы определиться с материальной частью. Хотите сесть вперед? — Давайте без церемоний, Пассаро. Это ваша группа, вы и на борту остаетесь шефом. Бастьен залез на заднее сиденье и заметил, что за рулем Кортекс, а Спринтера нет. — Вы будете нашим подкреплением, лейтенант, с вами наш личный состав увеличился на единицу. Спринтера мы отправили на вертолете, у нас будет поддержка с воздуха. — Что? У вас есть вертолет? — удивился Бастьен.