Эрика подошла к нему, когда он, подняв глаза к небу, следил за двумя кружившими в воздухе чайками. Она тоже прислонилась к стене и достала из кармана военной куртки цвета хаки темные очки. — Тебе скоро наскучит, обещаю. — Вряд ли. Когда я вижу чаек, мне кажется, что я на пляже или в отпуске. — Я два года прожила в Париже, — сказала Эрика. — Из-за шума автомобилей мне пришлось поставить окна с двойными стеклами. Здесь, в Кале, я это сделала из-за этих поганых летающих крыс, которые вопят от восхода до заката. Они даже роются в мусорных баках, как собаки, и могут своим клювом пробить тебе башку. Пока это будет развлекать, ты останешься туристом. С того дня, когда у тебя возникнет желание пальнуть в них из ружья, можешь считать себя настоящим жителем Кале. Бастьен отвел взгляд от пернатых. — Ты пришла поговорить со мной о чайках или у вас проблемы с материалами дела? — Нет. Даже Корваль мог бы закончить его в одиночку. Зато тебе звонили. Какой-то тип, назвавшийся коллегой. Перезвонит через пять минут. — Ты знаешь, чего он хотел? — Ага. Поговорить о чем-то, связанном с женщиной. Некой Норой Саркис. Это твоя знакомая? На мгновение Бастьен растерялся, но попытался выглядеть максимально естественно. — Ага. Это связано с моей прежней службой в Бордо. Эрика снисходительно улыбнулась: — Ты такой славный, когда врешь. — Я тебе расскажу. Дай мне немного времени, и я тебе расскажу. А пока мне надо, чтобы ты убрала от меня Корваля. Забери его на какие-нибудь свои предварительные мероприятия. У тебя наверняка есть в запасе старое дело, которое требует нового опроса соседей? — Корваль ненавидит обходить квартиры. — Тогда это идеальное решение. Оказавшись один в своем кабинете, Бастьен перевернул табличку «Идет допрос», прикрепленную к двери, и заперся на ключ, чтобы никто ему не помешал. Он едва успел сесть за стол, как зазвонил городской телефон. — Лейтенант Миллер, слушаю. — Майор Парис, контрразведка. — Вы… Парис немедленно перебил его: — Да, мне тоже крайне необходимо поговорить с вами. Давайте встретимся. Бастьен понял, что его собеседник не испытывает никакого доверия к телефонным разговорам, и внезапно почувствовал себя любителем. — Вы собираетесь прибыть в Кале? — спросил он. — Я уже в Кале. У вас есть чем записать? Поборов изумление, Бастьен схватил ручку, записал адрес, номер комнаты в гостинице и позднее время встречи: 23 часа, в тот же вечер. — И постарайтесь не выглядеть фликом. Гостиница кишит албанскими перевозчиками. 33 «Джунгли», Кале 22:00 Автомобиль остановился у выезда из города, на улице Гаренн — широкой, как две авеню. Пассажир подхватил старый рюкзак и надел его на плечи. В простой и поношенной одежде и в бейсболке с длинным козырьком он выглядел как типичный мигрант. Не выходя из машины, шофер в последний раз обратился к нему: — Я буду меньше чем в пяти минутах отсюда. Да поможет тебе Бог. Затем коротко махнул ему рукой и уехал. Мужчина в бейсболке прошел вдоль ангаров и вереницы цистерн нефтяных компаний промышленной зоны и в двухстах метрах перед собой увидел грузовики республиканских рот безопасности, предвещавшие начало лагеря. Он миновал их и, воспользовавшись темнотой, смешался с толпой беженцев, чтобы без особых трудностей проникнуть внутрь. Фантом был в «Джунглях». Его прибытия ждали, и два человека робко двинулись ему навстречу. Хотя никто не знал его настоящего имени и мало кто раньше уже видел его лицо, репутация опережала. Он был вербовщиком ИГИЛ. Тем самым, кто, как говорили, умел читать в душах. Вербовать кандидатов для джихада было не самым сложным. Выбор представлялся возможным среди чересчур ярых приверженцев религии, чтобы принять современный мир, среди чересчур правильных — чтобы принять иные законы, помимо божьих, но также и среди бунтовщиков, оскорбленных или же попросту психопатов. Отбор производился в городах с неблагоприятной обстановкой, воюющих странах и даже в психиатрических клиниках. Однако опыт был необходим, чтобы определить тех, кто не станет колебаться, чтобы устроить взрыв на стадионе, в концертном зале, расстрелять посетителей на террасе бара, врезаться на грузовике в праздничную толпу 14 июля[60], а если потребуется, погибнуть с оружием в руках. Фантом умел разбираться в них. Он выявлял мнимых храбрецов, заинтересованных лишь на словах, тех, кто отступал или так дрожал от страха, что не мог активировать детонатор своего начиненного взрывчаткой жилета. Каждый из тех, кого он завербовал, до конца выполнил свою миссию. А в таком случае, в зависимости от веры, джихадист становился либо мучеником, окруженным девственницами, либо трупом в общей могиле, жертвой убийственного обскурантизма. Фантом проследовал за своими провожатыми ко входу в салафитскую мечеть. Он был не выше и не крупнее остальных, да и вообще не имел никаких особых примет. Он был всего лишь еще одним беженцем среди десятка тысяч других, так что никто даже не оглянулся ему вслед. 34 Жад уже спала, а Манон свалилась еще в девять вечера. Благодаря сверхурочным Бастьен с удовольствием отдавался работе. Он старался как можно чаще сбегать из этой квартиры, где призрак Манон постоянно напоминал ему, что он бессилен снова сделать жену счастливой. И в этом мраке он переложил несвойственную для дочери ответственность за мать, погрузившуюся в бесконечную депрессию, — на Жад, как все дети, чутко впитывавшую атмосферу семьи. Чтобы спасти от окончательной гибели их семью, требовался шок, хотя Бастьен понятия не имел, что могло бы его вызвать. В 22:45 он в раздумье посмотрел на свое оружие, но все же решил прихватить его, а потом осторожно, постаравшись, чтобы не щелкнул замок, запер дверь. Его ночная вылазка должна остаться незамеченной. Пройдя пешком примерно с километр, он оказался перед гостиницей «Лазурь» на Оружейной площади. Майор Парис попросил его не походить на полицейского, а для Бастьена не было ничего проще. Молодой адвокат, биржевой маклер или писатель — почему бы и нет? Но уж точно не флик. Даже Корвалю, подчиненному Бастьена, трудно было принимать его в этом качестве. Бастьен вошел в холл, поздоровался с администратором, который даже не оторвал взгляда от телевизора, и поднялся по лестнице. Наверху ему встретилась группа из четверых албанцев в сильном подпитии; один из них толкнул Бастьена и даже не извинился. Он дважды постучал в дверь номера 309. — Прошу вас, входите, — встретил его Парис. Бастьен уселся на единственный стул, а майор опустился на край кровати, пружины которой заскрипели под его тяжестью. Оробевший Миллер с мальчишеским любопытством спросил: — Ваша фамилия правда Парис?[61] — Моего начальника зовут Тулуз, а моего заместителя — Марсель. Я ответил на ваш вопрос? Бастьен во второй раз, как утром, во время телефонного разговора, рассердился на себя за то, что повел себя как любитель. В этот момент он был гораздо больше похож на фаната сериалов, чем на флика. Опасаясь очередного дурацкого вопроса, Парис сразу продолжил: — Фотографии при вас? — Да, — ответил Бастьен. Он разблокировал мобильник и положил его на кровать. Парис взглянул на первую фотографию, провел по экрану своим толстым пальцем, чтобы увидеть вторую, и на этом остановился. — Вы показывали их кому-нибудь еще, не считая вашего комиссара? — Нет. — Копировали их? — Нет. — Отлично. Тогда рассказывайте с самого начала. Бастьен мгновенно сосредоточился и рассказал все по порядку. — В больнице, во время ночного дежурства, я познакомился с одним сирийским мигрантом. Он привез ребенка. Не своего. — Почему?