— А что за вторая проблема? — Полиция, друг мой. Они рыщут по грузовикам лучше, чем собаки, и ты никогда не знаешь, сколько их будет. Иногда, чтобы сбить их с толку, афганцы поджигают несколько заграждений на разных транспортных развязках, но это редко. Потому что требует большей организованности. Да и, честно говоря, перевозчикам плевать, удалось тебе перебраться или нет, потому что твои деньги уже у них. — И вы им позволяете? — удивился Адам. — Ты не производишь впечатления безответного человека, который все стерпит. — Мы много раз протестовали, но тебя тогда еще не было в «Джунглях». Афганцы против суданцев. Мачете и железные прутья, у некоторых даже было огнестрельное оружие. Многие сотни людей бьются всю ночь. Мы сжигаем их поселение, они сжигают наше; мы убиваем одного из них, они ранят десяток из нас. И потом — они всегда в большинстве. Надо точно знать, когда шансы не на твоей стороне. Так что теперь, с тех пор как я старейшина поселения, у меня с ними договор. — Те самые делишки, о которых ты мне говорил? — Ничего, чем я мог бы гордиться, уверяю тебя. Когда сюда прибывает суданец, у которого есть деньги, чтобы оплатить попытку, — чаще всего это деньги, собранные его родней по всей стране, — он связывается со мной. Я представляю его афганцам, они дают нам специальную цену, а я получаю свою сотню евро. — А если переход проваливается? — Тогда у несчастного больше нет денег. И он становится частью «Джунглей». Адам старался не смотреть на собеседника. — Я же тебе уже сказал: повсюду в мире есть люди, которые не преминут воспользоваться бедственным положением других. Я тебя разочаровал? — спросил его Усман. — Ты выживаешь. Я не осуждаю. * * * Адаму была невыносима сама мысль о том, чтобы войти в контакт с обосновавшимися в центре Кале албанскими перевозчиками, но не менее трудновыполнимой представлялась ему необходимость сбора информации для полиции как способ облегчить переход Килани. Он подумал, не согласится ли «Бастуан» еще раз помочь ему. Он отошел подальше от суданского поселения, присел на камень по другую сторону заасфальтированной дороги, у входа в лес, и набрал его номер. Когда на экране мобильника Бастьена высветилось имя «Адам», Миллер колебался, ответить ли. Впрочем, он сам чуть было не набрал сегодня его номер. Телефон звонил много раз, пока Эрика, удивленная, что Бастьен не снимает трубку, не подняла голову от своего протокола. Потом аппарат перестал вибрировать. — Кто-то нежелательный? — поинтересовался догадливый Корваль. — Нет, ничего, — заверил Бастьен, поднимаясь со стула. — Схожу за кофе. Сейчас вернусь. Эрика проводила его взглядом. Она нахмурилась и выглядела немного раздосадованной. Выходя из кабинета, он это заметил. Лейтенант все больше скрытничал, и отсутствие доверия оскорбляло ее. — Чем он занят, этот Миллер? — спросил догадливый Корваль. — Ему виднее. Он лейтенант, — грубо одернула Эрика. Настроение у нее испортилось. Во внутреннем дворике комиссариата Бастьен закурил, плечом прижав телефон к уху. Он курил одну-две сигареты в день, а эта показалась ему необходимой. Сириец в «Джунглях» почти мгновенно ответил, они поприветствовали друг друга. — Буду с тобой честен, Адам. Твои фотографии произвели большой эффект. Мне надо с тобой повидаться. — Я тоже нуждаюсь в твоей помощи. Для Килани, того мальчика. Я могу зайти к тебе на службу? Бастьен был хорошим учеником и учился на собственном опыте. Поэтому постарался быть по телефону более сдержанным, чем обычно. — Я думаю, что тема наших разговоров требует более личной обстановки. Адам, ты окажешь мне честь поужинать у меня дома? За этим предложением последовало смущенное молчание. — Я сообразил, что даже не знаю, есть ли у тебя семья. — Да, есть. Дочь Жад. Ей четырнадцать лет. Я уже рассказывал ей о тебе. И разумеется, у меня есть жена. Ее зовут Манон. Сходство состава их семей поразило Адама в самое сердце. — Ты же знаешь, я не слишком презентабелен. И я не один. — Вы с Килани будете желанными гостями, и ты обидишь меня, если откажешься. Приглашен на ужин. В семью. Адам вспомнил свою квартиру в дамасском квартале Мухаджирин. — Введи в телефон «Сторожевая башня Кале». Это рядом с комиссариатом, там я тебя встречу. Ты увидишь, ее часы почти касаются неба. Не заметить невозможно. — Да, Килани простоял перед ней минут десять. Я думаю, он считает, что это чей-то дом. — Боюсь, он будет разочарован. Моя квартира гораздо скромнее. — Сомневаюсь. Мы живем каждый в своей палатке, Бастуан. 36 Бастьен и Манон шли в одну сторону, как рельсы, как железнодорожные рельсы. Вот именно. Не соприкасаясь и не пересекаясь. Поэтому, когда Жад вернулась из лицея, открыла дверь в квартиру и услышала родительские голоса, это заронило в ней искру надежды. Все лучше, чем невыносимость молчаливых завтраков, когда звон чайных ложечек о кружки и хруст намазываемых маслом гренков кажутся оглушающими. Она подошла к кухне, но оставалась незамеченной. — Да что на тебя нашло, Бастьен? Разумеется, я очень сочувствую его семье, но мы совсем не знаем этого человека. Какой-то мигрант, с сиротой… У нас! Ты что, не можешь встретиться с ним где-нибудь в кафе? — Что тебя беспокоит? Что он беженец? Или что араб? А если бы я пригласил коллегу, ты бы так же задумалась? — Прекрати! Ничего общего. Я не расистка, я думаю о нашей дочери. Бастьен повысил тон: — Вот видишь! Ты вводишь понятие опасности. Ты что, боишься, что они ее сожрут, да? Успокойся, на этот случай у меня всегда при себе есть оружие. Если они окажутся бестактными, я прикончу их прямо в гостиной. Серьезно, Манон, я тебя не понимаю. Жад сделала шаг вперед: — Вы говорите об Адаме? Услышав это имя, Манон рухнула на ближайший стул. — Невероятно! Она его знает! Вы что, уже это обсуждали? А мне, значит, остается только заткнуться? Если хотите, я даже могу не надоедать вам и поужинать в кафе! — Черт! — взорвался Бастьен. — Ты останешься дома, потому что мы семья. Это ведь еще что-то значит, а? Манон бросилась в ванную, схватила упаковку лексомила, потрясла над ладонью, чтобы вывалилась таблетка, разломила ее надвое и приняла без воды. Вернувшись в кухню, она уже была более сговорчивой. — И чем я их буду кормить? — Пиццей. Я купил, — буркнул Бастьен. — Французское кулинарное искусство. Высший класс. — А что? Ты еще умеешь готовить? — Ты мне осточертел. Стоило Бастьену хлопнуть дверью, как Манон позволила себе снова заглянуть в ванную, чтобы принять осиротевшую половинку таблетки лексомила. — Я накрою на стол и включу духовку, мамочка. Ты успеешь переодеться, если хочешь. Манон, не оборачиваясь, посмотрела на отражение дочери в зеркале. — Зачем? Тебе что, стыдно за меня? — Не знаю, только ты ведь в спортивном костюме. Мы-то привыкли, но ведь к нам придут люди. Я не потому, что они иностранцы, а скорей потому, что это бездомные. Тон у Жад был точно как у ее папочки. И глаза тоже. Да и в характере можно было не сомневаться. На мгновение Манон возненавидела дочь. Секунду спустя она уже испытала отвращение к самой себе и бросилась надевать просторный джемпер и джинсы. Отворив входную дверь, Бастьен сразу пригласил Адама и Килани в гостиную, и, как и можно было ожидать, на какой-то момент все испытали смятение. Адам со своим пугающим шрамом и внушительной осанкой не знал, куда девать руки и ноги, и ощущал себя более грязным, чем обычно. Килани таращился во все стороны и прятался за спину сирийца. Жад уже едва сдерживалась, чтобы не наброситься на них с кучей вопросов. И хотя Манон соблаговолила натянуть на лицо полуулыбку и переодеться в более подходящий наряд, она явно была на пределе, как если бы уже одно присутствие этих незваных гостей могло непоправимо испортить паркет.