— Адам, это моя жена Манон. — Очень приятно, мадам. — И моя дочь Жад. — Какая честь, мадемуазель. Адам сделал шаг в сторону, чтобы обнаружить присутствие черного мальчишки. — А я в свою очередь представляю вам Килани. Все взгляды обратились на малыша, и, сам не зная почему, он одарил их широкой радостной улыбкой. — К сожалению, он не говорит, потому что… Бастьен предпочел вмешаться, прежде чем обстановка не накалилась. — Он немой. Адам присел на диван, Бастьен поступил так же, а Жад провалилась в мягкое кресло напротив них. Заметив, что Килани смотрит, как она утопает в столь странном сиденье, Жад пальцем указала ему другое такое же. Мальчонка немного постоял, затем плюхнулся в него и дал креслу поглотить себя. После чего расхохотался таким чудесным звонким смехом, что с этой секунды все расслабились. Просто ужин, и ничего больше. Только Манон по-прежнему держалась отчужденно. — Ладно, пойду принесу напитки, — немного холодно объявила она. Сириец доверительно склонился к Бастьену: — Ты уверен, что все в порядке, друг? Знаешь, мы ведь не обязаны оставаться слишком долго. — Успокойся. Это тебя не касается. Несколько месяцев назад Манон потеряла отца. И с тех пор очень несчастлива. — Могу понять… Никто не заметил, как Килани высвободился из прожорливого кресла и отправился в кухню, куда его манил приятный аромат жареного теста. Манон обернулась, держа в руках поднос со стаканами, кувшином апельсинового сока и другим — с пузырящейся газировкой. При виде Килани она вздрогнула и едва не уронила все на пол. — Прости. Ты меня напугал. Ребенок сделал шаг в кухню и принялся разглядывать помещение, то и дело бросая взгляды на Манон, чтобы убедиться, что она разрешила. — Даже не понимаю, с чего вдруг я с тобой заговорила. Ты хоть меня понимаешь, а? Обезоруживающая улыбка Килани. Манон поставила поднос на стол и налила мальчонке большой стакан газировки. — Ты за этим пришел? Мальчуган схватил стакан обеими руками и выпил почти залпом; пузырьки лопнули у него во рту, поднялись в нос, а из глаз брызнули слезы, однако все это ничуть не изменило счастливый изгиб его губ. Манон смотрела, как он допивает последние оставшиеся капли. — Пахнешь ты и правда дурно, — с огорчением заметила она, забирая у него стакан. Тут Килани продолжил осмотр кухни и остановился перед висящей на стене фотографией — одной из спасенных из шляпной коробки в глубине чердака ее матери. Туманное утро на мосту в Праге. — Тебе нравится? — тихо спросила она. — Это я сфотографировала. Когда была гораздо моложе. Она подошла к рамке и к ребенку. И Килани взял ее за руку. Прежде всего она удивилась. Почти отпрянула. Потом ощутила прикосновение его кожи, детской и все же шершавой. Запах грязной одежды. Увидела черный затылок. Тонкие запястья. Совсем ребенок. Она почувствовала, как у нее сжалось горло. — У меня их полно. Если хочешь, я тебе покажу. Усевшись за стол, Килани не спускал глаз с огромных лепешек, переполненных расплавленным сыром. Чтобы не испытывать его терпения, мальчику выделили первую порцию. — Они с курицей, — уточнила Манон. — То есть я хочу сказать, что свинины там нет. — Я не мусульманин, — заметил Адам. — Но и не христианин. Я думаю, что бог — это выдумка. — Значит, можно достать бутылочку вина? — развеселился Бастьен. — Наконец-то! А я уж начал сомневаться, что мы во Франции. Бастьен встал и направился в кухню, а Жад не упустила случая завладеть гостем. — Кстати, о Франции: где вы так хорошо выучили французский? Адам вытер губы салфеткой и повернулся к девушке: — Все мигранты говорят по-французски. Знаешь, какие три слова они выучивают первыми? «Да», «нет» и «убирайся». Правда, они произносят «убурайся». Это то, что им говорят чаще всего. Жад не нашла ничего смешного в этой шутке, которая таковой и не была. Смущенный Адам дважды кашлянул и вновь посерьезнел. — Мой отец преподавал французский в университете Дамаска. В соседней стране, в Ливане, случилась гражданская война, а в восемьдесят первом году был убит посол Франции. Ливанцы подумали, что это нападение совершила моя страна, и отношения с Сирией сделались натянутыми. Все всех подслушивали: Франция, Сирия, Ливан. Мое правительство стало искать переводчиков с французского языка, и тогда они связались с отцом и попросили его работать на них. Мы так никогда и не узнали, кто же убил вашего посла, но мой отец остался на своей должности, а потом несколько лет работал в посольстве Сирии во Франции. — Так вы знаете Париж? — Во всяком случае, меня много раз возили туда. Первые мои воспоминания связаны с коридорами отеля «Крийон»[64], где мы жили во время официального визита. Отец говорил, что именно там я сделал свои первые шаги. Он был страстно влюблен в вашу страну и каждый вечер рассказывал мне об истории Франции. Потом я всегда одинаково легко читал книги и на твоем языке, и на сирийском. Ты «Фантомаса» знаешь? — Признаюсь, не особенно. Это ведь был какой-то супергерой, верно? — Почти. Но уж во всяком случае герой моего отрочества. Манон снова положила всем по большому куску пиццы, и Килани в мгновение ока проглотил половину своего. Адам допил свой бокал и согласился, чтобы ему налили еще. В этот момент его глаза встретились со взглядом Манон, которая как-то неуловимо изменилась в течение разговора. — Мне искренне жаль, Манон. С моей стороны было крайне бестактно столько говорить о своем отце. Бастьен рассказал мне о вашем горе. Примите мои извинения. Она пожала плечами, как будто это не столь важно. По правде говоря, она об этом даже не подумала. — А я, Адам, знаю про вашу жену и дочь, — ответила Манон. — Надеюсь, вы скоро с ними встретитесь. В знак благодарности сириец только кивнул. — Бастьен сказал, что вы тоже были полицейским? — Да, в течение шестнадцати лет. Капитан Саркис, Дамасское подразделение по борьбе с преступностью, к вашим услугам. — Капитан? — удивилась Жад. — А мой отец лейтенант. Выходит, вы старше его по званию? Типа, можете отдавать ему приказания? Адам и Бастьен весело переглянулись. — В принципе, да, — ответил сириец. — А Килани тоже приехал из Сирии? — не унималась Жад. — Нет. Думаю, он суданец. Но больше практически ничего о нем не знаю. — Тогда как же вы познакомились? — Это мальчик «для игры». Взрослые в «Джунглях» использовали его в своих сексуальных играх. Я ему помог. И теперь оберегаю его. Определенно, представления Адама отличались от тех, что были приняты в семье Миллеров. Назвав Килани немым, Бастьен избежал неловкого момента, но не предвидел остального. Жад с наивностью, которая, впрочем, должна была давно покинуть ее, уставилась на мальчика, пока тот жадно доедал свою порцию пиццы, а потрясенная Манон просто опустила свои приборы на тарелку. У нее на глазах выступили слезы. Случилось ли это под воздействием алкоголя? Или антидепрессантов? Или же от осмысления услышанного? Килани утратил всякий интерес к своей еде и с озабоченным видом, пытаясь понять, что происходит, встал из-за стола, чтобы подойти к ней. — Все в порядке, милый, — улыбнувшись, успокоила она его. — Ты тут ни при чем. — А затем повернулась к Жад. — Ты закончила? Оставим мужчин, пусть побеседуют в гостиной, а десерт подадим позже. А ты пойдешь со мной, — обратилась она к Килани, — я покажу тебе другие фотографии. На сей раз настала очередь Манон взять его за руку. Вернувшись на диван, Бастьен взял сигарету и предложил другую гостю. Адам прикурил и сунул зажигалку Бастьена к себе в карман. — У меня неприятности, — начал сириец. — Я помог Килани и рассердил этим опасных людей. Сегодня утром они убили собаку и положили ее у моей палатки. Как предупреждение. Не знаю, как долго я еще смогу защищать его. Я бы хотел, чтобы он покинул «Джунгли». — У него есть кто-нибудь во Франции?