Она все шла по снегу по щиколотку, пока не добралась до пляжа на Дуглас-авеню. Здесь было туманно, песок был покрыт нетронутым белым ковром. Тесса чувствовала себя астронавтом на чужой планете, каждый ее шаг нарушал нетронутое совершенство пейзажа. Куда бы Тесса ни посмотрела, она видела что-то, что хотелось сфотографировать. Пенистые, покрытые белыми шапками волны. Обшарпанный непогодой пирс, выступающий в океане. И одинокая спасательная вышка, наполовину утонувшая в сугробе. Вдалеке, у береговой линии Тесса заметила одинокую фигуру, материализовавшуюся из пелены тумана, похожую на призрак утонувшего моряка, бродившего по пляжу. Все, что она смогла разглядеть, – это ярко-оранжевая бейсболка, выделявшаяся на фоне серого цвета. Этот отважный человек, как и она, рассматривал пустынный пляж как приглашение отстраниться от мира. Она успела сделать единственную фотографию фигуры в оранжевой бейсболке, прежде чем ее поглотил туман. Впервые за это утро Тесса почувствовала дискомфорт. Пальцы ее ног промокли и замерли. Она посмотрела вниз и поняла, что забыла надеть зимние ботинки. Внезапное открытие привело к осознанию, ее ногам может грозить риск обморожения. К этому моменту она была в тридцати минутах ходьбы от дома. А улицы все еще не были расчищены, так что о звонке Мелу с просьбой забрать ее, не могло быть и речи. Может быть, что-нибудь в городе открыто? Кафе или закусочная. Любое место, где можно погреться. Когда Тесса добралась до Вентнор-авеню, все вокруг казалось безжизненным. Квартал за кварталом она шла в поисках магазина, который спас бы ее от холода. Ее ноги начали неметь – плохой знак. Ее последней надеждой был городской кинотеатр. Она знала, что Шерман, владелец, жил в комнате, примыкающей к проекционной будке, так что ему не нужно было ездить на работу. Шаг рискованный, но, ради спасения пальцев на ногах, Тесса ринулась вперед, навстречу холодному порыву ветра. Каждый раз, когда Тесса видела Маленький Художественный Кинотеатр, она задавалась вопросом, как он продолжал работать. В нем было всего пятьдесят мест, и большинство из них были бугристыми, с торчащими пружинами и изношенной тканью. И теперь, когда жена Шермана умерла, это была заботой исключительно одного человека. Шерман открывал кассу, продавал размокший попкорн и, когда понимал, что пора, включал старый гремящий кинопроектор. Несмотря на эти далеко не идеальные условия, Тесса полагала, что Шерман мог бы прилично зарабатывать себе на жизнь, если бы просто показывал последние инди-фильмы. Вместо этого он выбирал малоизвестные иностранные фильмы, в которых было много эротических сцен, и старые фильмы категории «Б» с участием актеров, о которых никто никогда не слышал. Как-то раз, в выходные, он показал знаменитые голливудские блокбастеры: «Говард-утка», «Поле битвы: Земля» и «Джон Картер» – три главных кинематографических «кошмара». Когда Тесса завернула за угол, она вздохнула с облегчением, увидев Шермана, сидящего за билетной кассой и пересчитывающего выручку. Тесса даже не взглянула на афишу, чтобы выяснить, что показывают. Она подошла к окну и постучала в него. – Вы открыты, Шерман? Шерман поднял глаза и улыбнулся. Он хорошо знал Тессу, потому что она была его частым гостем. «Для тебя всегда», – сказал он, нажимая кнопку. Автомат под ним выплюнул билет, который он просунул в отверстие в нижней части окна. Тесса вытащила из кармана пригоршню мятых купюр и пересчитала их. – Извините, кажется, немного не хватает, – сказала Тесса. – Ничего страшного. Во мне всего пять футов шесть дюймов. Тесса улыбнулась. – Я имела в виду, что не хватает денег. Шерман забрал билет и разорвал его пополам, затем сунул оставшийся корешок под окошко кассы. «Приятного просмотра, Тесса». В затхлом кинотеатре было достаточно тепло и пахло подгоревшим попкорном. Тесса заняла место в центральном ряду и сняла куртку. Лучшая часть всего этого? Она была одна. Это было похоже на ее собственный кинозал. Как только свет погас, дверь в задней части кинозала распахнулась. Треугольник янтарного света расширился по полу, поплыл вверх по стенам. Тесса увидела, как вошел человек, и его тень проплыла по грязному киноэкрану. Обычно реакцией Тессы на компанию в такой ситуации было бы разочарование. Когда у нее было сомнительное настроение, она предпочитала оставаться одна. Но каким-то образом она почувствовала, что тот, кто вошел в театр, был дружелюбен. Незнакомец нашел место через два ряда позади нее и сел. Внимание Тессы переключилось на вступительные титры. Все они были на французском, даже название фильма, так что она понятия не имела, как называется фильм. Первая сцена была смелой: обнаженные мужчина и женщина, яростно занимающиеся любовью на кровати. Тесса слышала слова диктора поверх изображения. Но, как ни странно, когда она посмотрела в нижнюю часть экрана в поисках субтитров, она там ничего не увидела. В следующей сцене та же пара резвилась на террасе уютной пляжной хижины, прижимаясь друг к другу и целуясь. Но все равно, никаких субтитров. Она должна была признать – Шерман наконец превзошел самого себя. Он показывал не только фильмы, которые никто не хотел смотреть; он показывал фильмы, которые никто не мог понять! Тесса крикнула в сторону проекционной будки: – Шерман, а куда делись субтитры? В этот момент Тесса услышала, как незнакомец позади нее встал. Она предположила, что он собрался выйти из зала и пожаловаться Шерману. Вместо этого человек прошел по проходу и свернул в ряд Тессы. Он был примерно того же возраста, что и она, и в кинотеатре было достаточно света, чтобы разглядеть лохматую копну его каштановых волос и высокую, жилистую фигуру. Он сел рядом с ней, и его запах мгновенно окутал ее. Древесный и сладкий, он воплощал собой идеальное сочетание гостеприимства и неуловимости. Несмотря на его доброжелательное присутствие, Тесса не могла игнорировать тот факт, что этот мальчик был незнакомцем. Хуже того, она была с ним совершенно наедине. Это означало, что никто не пришел бы ей на помощь, если бы он планировал сделать что-то жуткое, например, показать свои интимные места. Тебе нужно встать, Тесс. Тебе нужно встать прямо сейчас и уйти. И что бы ты ни делала, не оглядывайся назад, иначе он не так все поймет. Руки Тессы сжали мягкие подлокотники, и она наклонилась вперед, готовая сорваться с места. Но прежде чем она смогла встать, мальчик заговорил. – Фильм называется «Бетти Блю»[2], – сказал он. – Ты смотри, а я буду переводить. Он сказал это по-доброму, но почему это прозвучало как приказ? Тесса увидела, как он повернул голову к экрану. Затем, не теряя ни секунды, он начал шептать диалог уголком рта, без особых усилий переводя фильм с французского на английский. Что ж, это все решило. Если она сейчас уйдет, это будет выглядеть грубо. Нет, более чем грубо – это будет все равно, что послать вселенную ко всем чертям. Незнакомец великодушно предложил ей помощь, а она просто собиралась отшить его? Конечно, она не была экспертом по психопатам, но сколько из них пахли так вкусно, что вам хотелось откусить от них кусочек? Первые полчаса Тесса вообще не могла сосредоточиться на фильме. Она слишком остро ощущала тепло его дыхания на своей шее и то, как он произносил определенные слова. Она попыталась угадать, откуда он родом. Был ли у него акцент жителя Нью-Джерси? Нью-Йорка? Со временем это уже не имело значения, потому что его голос начал сливаться с фильмом. И вскоре Тесса обнаружила, что полностью погрузилась в историю, которая разворачивалась перед ней. Фильм был рассказом о любовном наваждении. Бетти, красивая бродяжка, соблазняет Зорга, незадачливого разнорабочего, который живет в ветхой пляжной хижине. По мере того, как их любовь развивается, усиливаются и приступы саморазрушительной ярости Бетти. Обнаружив, что она ошибалась насчет беременности, Бетти садистски выколола себе глаз и оказалась в психиатрической больнице в кататоническом[3] состоянии. В заключительной любовной сцене Зорг душит Бетти подушкой, подводя историю к подобающему французскому завершению. Почти через три часа после начала фильма пошли титры. Тесса посмотрела вниз и заметила, что ее пальцы сжимают руку переводчика. – Боже! Прости! – сказала Тесса, резко ослабляя хватку. – Долго я так сидела? – Не знаю, – ответил мальчик. – Рука онемела где-то час назад. Она чувствовала себя безнадежно смущенной. – Почему ты ничего не сказал? – Не знаю, я просто предположил, что ты успокаиваешь меня. Это очень грустный фильм. – Это история любви, – сказала Тесса как ни в чем не бывало. Он нахмурился: – Да, но ведь не все истории любви грустные. – Хорошие точно. Увидев, что он засомневался, Тесса решила доказать свою точку зрения: – «Ромео и Джульетта», «Анна Каренина», «Грозовой перевал», «Английский пациент». Список можно продолжать бесконечно. Именно окончание отношений – их распад – всегда делает историю любви запоминающейся. – А «Гордость и предубеждение»? Или «Джейн Эйр»? Они хорошо закончились, – сказал он. – Только потому, что писатели решили закончить их истории любви преждевременно, до того, как все стало мрачным. – Это интересная уловка… чтобы не признать свою неправоту. – Да брось, – сказала Тесса. – Только представь, если бы Леонардо Ди Каприо выжил в конце «Титаника». – А это обязательно? – Джек Доусон. Безработный игрок без гроша в кармане, обладавший – в лучшем случае – незначительным художественным талантом. – Я признаю, что его техническое мастерство было дилетантским, но он спас жизнь Розы! – Только после того, как охмурил ее и отбил у жениха! И бедняжка Роуз была так взбудоражена этим парнем, что действительно поверила, что он подарит ей жизнь, полную страсти и приключений. Умоляяяю тебя. Больше похоже на крайнюю нищету и бесчеловечную неверность. – «Титаник 2». Если считаешь первую часть провалом и ждешь продолжения. Тесса расхохоталась, застигнутая врасплох его сообразительностью. Когда титры фильма подошли к концу, в кинозале зажегся свет. И в тот момент засверкали пронзительные зеленые глаза мальчика. Тесса никогда не видела ничего подобного. Это были глаза, в которых не было и намека на неуверенность, но все же они светились волнением перед всем неизвестным, что ожидало впереди. – Ну, я надеюсь, мои услуги переводчика тебя устроили? – Более чем, – сказала Тесса. – Если я когда-нибудь стану послом во Франции, ты будешь моим помощником. Он улыбнулся, затем просунул руки в свой винтажный тренч. Когда он встал, Тесса сделала то же самое. Она последовала за ним по проходу, продолжая разговор. – А где ты научился так хорошо говорить по-французски? – спросила она. – На самом деле у меня не было выбора, – сказал он. – Мой отец – профессор-лингвист. Когда я родился, он начал разрабатывать новый способ преподавания иностранных языков, и я был его лабораторной крысой. К тому времени, когда мне исполнилось двенадцать, он научил меня бегло говорить на французском, португальском, испанском и итальянском. – Ты, наверное, шутишь. Ты когда-нибудь их путаешь? – Только когда вижу сны. Мои сны совершенно хаотичны. Кто-нибудь задаст мне вопрос по-испански, но я отвечу на него по-французски, а потом они ответят мне на итальянском. Серьезно, мне немного жаль свое подсознание. Сны и так достаточно трудно понять – представь, что все в твоем сне говорят на разных языках. К этому времени они прошли через вестибюль и вышли на улицу. Тессе нравилось выходить из кинотеатра на яркий дневной свет. Казалось, что последние несколько часов она провела в тайном укрытии от реальности. Перед ними наконец проснулась Вентнор-авеню. Улицы были расчищены, и машины осторожно передвигались по обледенелой дороге. – У тебя там довольно старая машинка. – Теперь парень смотрел на камеру Тессы, которая висела у нее на плече. – На цифру не снимаешь? Тесса покачала головой. – У пленки динамический диапазон выше. К тому же мне нравится запах химикатов в проявочной. Пары сводят меня с ума. – Примерно как меня твои глаза. Ее сердце затрепетало. Неужели он только что сказал то, что она услышала? Ответ пришел, когда его лицо покраснело от смущения. – Черт, – сказал он. – Это вышло слишком слащаво. – Нет, – настояла она, но потом решила подколоть его. – Ну, может, немного? – Клянусь, в моей голове это звучало идеально. – В таком случае, дай мне представить ту версию… – Тесса закрыла глаза, сделала несколько глубоких вдохов для драматического эффекта, затем резко открыла их. – Что, так плохо? – спросил он. – Да, совсем плохо.