— Ты… просто обычный мужик, у которого встало на молодуху. Егор оставляет чашку, оглаживает бороду, глядя на меня, и цыкает. — Следующим шагом в нашей психотерапии будет то, что я дам тебе разрешение оприходовать эту девку? — вскидываю бровь. Егор опять громко цыкает. Он выражает мне свое несогласие. — А что? Ты же этого хочешь? — шепчу я. — Нет, я этого не хочу, — цедит сквозь зубы. — Не хочу. Мне не надо от тебя разрешения на любовницу. Опять смотрю на Алину. Занята своими делами, что-то листает в телефоне, улыбается, закусив губы и даже краснеет. — Посмотри на нее внимательно, Инга. — Чтобы что? Чтобы восхититься ее молодостью, гладкой кожей и оленьими глазами? И согласиться тем, что она красивая? — Ты согласна, что она красивая? Медленно выдыхаю. Да к черту. Даже если Алина плюнула в мой кофе, я его выпью. У меня в горле пересохло. — Ответь на вопрос. Делаю несколько глотков. Сладко, пряно и с нотками печеной тыквы. — Да, — отставляю кружку с рафом и прижимаю к губам салфетку. — Красивая. Я уже самое страшное в своей жизни услышала. Ниже падать некуда. — Никого не напоминает? — Егор проводит пальцем по краю чашечки, не спуская с меня взгляда. — Нет. — Точно? — Да что это за вопросы? — поскрипываю зубами. — Да на тебя она похожа, Инга, — шипит Егор. — На тебя. Ты такой же ссыкухой была, когда мы первый раз встретились. Я вновь молча перевожу взгляд на Алину, которая увлеченно пялится в смартфон, привалившись попой к стойке. Из общего у нас — только темные волосы. — Нет, — смотрю на Егора. — Не похожа. Ты сейчас пытаешься отмазаться. — Я тот человек, который мажется? — Егор приподнимает бровь. — Серьезно? Я говорю гоп, Инга, и прыгаю. Я вообще невероятно удивлен тем, за кого ты меня держишь. — Ты привел меня к той, к которой у тебя… — Во-первых, милая, — поддается в мою сторону. — По твоей просьбе, — щурится, — Во-вторых, я тебя лишил возможности жрать мне мозги с вопросами “кто она?” и возможной слежки с попытками выяснить, кто эта роковая сука. С моим мужем всегда сложно спорить. Он в очередной раз прав. Я бы не оставила вопросов “кто она?” и самоедства. С молодостью очень тяжело бороться на равных. И дело даже не в гладкой коже, упругой заднице. Задница у меня тоже очень неплохо. Я за собой слежу. Дело в самоощущении и отношении к миру. Да зассунь сейчас меня в тело двадцатилетки и это не отменит меня. — И знаешь, — подхватывает чашечку за тонкую ручку двумя пальцами, прищурившись, — надо сказать, что это был верным решением. Ты теперь знаешь мою тайну. Теперь это не тайна, и у меня нет чувства вины, что я от тебя что-то скрываю. А раз не скрываю, то… — пожимает плечами. — Как-то все это уже не заводит. — То есть можно сказать, что я опять все испортила? — недобро щурюсь я. — Лишила тебя флера игривости, как мама подростка? Егор вздыхает и делает глоток кофе. — Все, ты потерял эрекцию? — задаю я каверзный вопрос. — Остыл? Глава 16. Сама себе враг — Да, вопрос падает, — говорит Егор. И вот тут я замечаю в его глазах очень нехорошую тень, которую я списывала на множество причин. На усталость, на заботы о бизнесе, на тревоги о сыновьях. Но сейчас я ее чувствую иначе. Обреченность? Тоска? Читать про кризис мужчины в сорок лет — это одно, а коснуться его — совсем другое. В первом случае можно поумничать, повздыхать и советы раздать. Во втором… Во втором случае ты сама окунаешься в растерянность, недоумение и страх. — У меня нет таких возможностей, чтобы стать молодой, Егор… Усмехается. И это тоже очень нехорошая усмешка, которая в нем проскальзывает тогда, когда с собеседником приходит “Да что с тобой говорить? Ты меня не слушаешь?” И он прав. Я его не слушаю, закрываюсь, выставляю иголки и хочу с ним разосраться в пух и прах, что прийти к разводу. Но что решит развод? Я просто хочу, чтобы ситуация рванула, ударила по голове и чтобы я преисполнилась гневом, за которым бы я спряталась как за щитом перед реальностью. Да, я хочу гнева и ненависти. Потому что они понятны. Потому что они дадут мне право ничего не решать с моим мужем, за которого я вышла по большой любви. Господи, да я готова сыновьями пожертвовать и их спокойствием, лишь бы не заглядывать в темные уголки Егора. Да, он жестко рубанул правдой. Оглушил ею. Прошелся по женскому самолюбию и гордыне, но у всего есть своя цена. Меня всегда восхищала его честность, принципиальность и категоричность, но честным и категоричным нельзя быть только в одних вопросах, а в других — юлить и быть деликатным. Да и деликатность тоже делает больно, если она касается такого вопроса, как секс. Я прокрутила в голове все возможные сценарии, и во всех мы приходим к тому, что я кричу, обижаюсь и закрываюсь. И да. Я сейчас понимаю, что лучше прямо и открыто. Если Егор смог сказать такую некрасивую о нем правду, которая повлекла и с моей стороны отвратительную честность, то он видит во мне человек, которому можно довериться и которому можно показать, что ты у края. И что нужна протянутая рука. И у края не будешь словоблудить и подбирать осторожные речи. И неужеля я, жена, мать и женщина проиграю фантазиям и мужскому бунту? Моя зрелость проиграет юности? В молодости быть красивой и подтянутой — не достижение. Моя грудь, что выкормила двух прожорливых близнецов, проиграет молодым сиськам? Моя промежность, которую я натренировала на сжатие и разжатие, проиграет писюхе, не знавшей родов? Моя плавность и гибкость, которую я обеспечиваю ежедневными занятиями йогой и диетами, проиграет желанию новизны?! То есть какая-то сучка за стойкой в кофейне может милой улыбочкой взбудоражить моего мужа, а мне легче с этим согласиться, поплакать и постенать о несправедливости этого мира? — Ух ты ж, — Его щурится, — ты, похоже, готова меня кастрировать. Мой муж скучает по молодости. Он оглядывается назад. Я прячу руки под стол, и через ткань юбки начинаю приспускать трусики. Кидаю взгляд на Алину, но она не замечает ничего вокруг. Привстаю, ныряю под юбку и торопливо стягиваю трусики. Присаживаюсь на край стула и поправляю юбку. Егор приподнимает бровь. Трусики я ему не показываю. Сминаю их в комок и прячу в сумку. У меня же домашнее задание не показывать белье мужу, а я отличницей всегда была и к домашним заданиям относилась серьезно. А затем я невозмутимо возвращаюсь к кофе. Егор молчит, его зрачки расширяются.