— Мелкие говнюки, — шепчет Егор. — Я в школе таких говнюков избегала, — медленно выдыхаю я. — Избегала, но сама таких родила. — Я каждый раз в корзину для белья со страхом лезу. Что на этот раз? Собачье говно, грязь, мазут? И сколько раз я просила не бросать свои грязные джинсы к постельному белью? — Они мне так несколько рубашек испоганили. — Да помню я, — поскрипываю зубами. — Помню. — Мелкими вечно орали по поводу и без, — Егор накрывает лицо ладонью. — Истерика на истерике. Я встаю, подхожу к кровати и сажусь рядом с Егором: — Теперь ночами они дерутся. И как дерутся ведь! До разбитых носов и синяков, — смотрю перед собой. — Я иногда хочу сбежать от них. Вот еще одно страшное признание. И когда я его проговариваю, то мне даже дышится легче. — Они еще не поняли, но они крупно влипли, — Егор почесывает бороду, а затем смотрит на меня. — Так не пойдет, Инга. Они уже не малыши. У нас будут новые правила в доме. — И ты ждешь от меня поддержки? — Да, — Егор кивает. — Поддержки и соблюдения новых правил. — Домострой? — приподнимаю бровь. Глава 22. Я согласна на тирана — Пап, мы сожалеем, — тянет Паша, а Саша втаскивает в гостиную пылесос. Насупленный, злой и дергает пылесос за трубу. — А ну, хорош психовать, — мрачно отзывается Егор. — Сожалеют они. Не будет уборки дома, то можете попрощаться с приставкой. — Да блин… — Не то слово, — отвечает Егор. — Лучше бы в школе остались, — Саша сует вилку от пылесоса в розетку. — Вот, — Егор кивает. — Мозги, кажется, начали работать. — Да мы все поняли, — Саша смотрит на него исподлобья, — прогуливать плохо. — Вы зря тянете время. Я возвращаюсь на кухню. Надо трем упрямым мужикам приготовить сытный обед, а то они совсем слетят с катушек, если после отцовско-сыновьего противоборства хорошенько не пожрут. Вот были бы у меня девочки… Отгоняю от себя эти мысли. У меня замечательные сыновья. Немного с гонором, но и отец у них совсем не мямля, поэтому выдыхаем. Признания в родительском страхе и усталости должны быть дозированными. — Никогда бы не подумал, что можно так агрессивно пылесосить, — на кухню входит Егор и закатывает рукав рубашки. — А ты не жестишь? — оглядываюсь и отрываю несколько бумажных полотенец. — Не переломятся. — Я бы их в школу сейчас отправила, чтобы… — замолкаю. — Чтобы что? — Чтобы, — промакиваю плоские куски мяса полотенцами, — чтобы было меньше проблем. Понимаю, что мне легче и привычнее пойти по пути наименьшего сопротивления. Чуток пожурили сыновей, вытянули из них “мы поняли” и дальше живем до новых сюрпризов. С ворчанием и тихим раздражением. Сейчас же от нас потребуется больше контроля, стойкости и родительской непробиваемости. — Просто, — Егор обнимает меня сзади и шепчет на ухо, — позволь мне побыть домашним тираном. Замираю с салфеткой над кусками мяса, когда Егор ведет бедрами, имитируя медленную и глубокую фрикцию. — Что ты делаешь? — шепчу я, а мою шею щекочет его жесткая борода и жаркий выдох. — Не сейчас… — А что я такого делаю? Обнимаю жену. — Но как ты ее обнимаешь? Егор замолкает и медленно выдыхает, и я чувствую его раздражение. Оно отстраняется. Это наша борьба. Не только его. Разворачиваюсь к Егору, хватаю его за запястья и тихо говорю: — Подожди… Поднимаю взгляд и шепчу: — Мне сложно. — Я вижу, Инга, — щурится. — Со мной… — сглатываю, — часто так? Сколько раз я не замечала ласку мужа, отмахивалась от него и находила множество причин, чтобы ускользнуть из его рук? — Часто. Ну, я сама знала ответ на свой вопрос, но все равно, блин, обидно. Нарастает желание психануть, спрятаться и ничего не решать. Вся эта взрослая жизнь слишком сложная. И за нее надо постоянно бороться, и смотреть на свои неприглядные стороны. — Я могу… — Что? — Сделать то, чего я бы хотела. — Да, — Егор хмурится. У меня от волнения дрожат руки, в горле пересыхает, и я медленно выдыхаю. Казалось бы, столько лет в браке. Столько друг о друге знаем, а открываться куда сложнее, чем в начале отношений. Близость может отдалять двух человек. Это так нелогично. Касаюсь жесткой бороды Егора, целую его в шею, вдыхаю запах его парфюма и острого пота и прижимаюсь к нему всем телом, уткнувшись лицом в его грудь. На выдохе обнимаю и расслабляюсь, прислушиваясь к его сердцебиению. Когда Егор обнимает меня, я закрываю глаза. Он тут. Он рядом. Муж и отец. Наши вдохи и выдохи сплетаются в одно дыхание, и под волной нежности я тянусь к Егору. Обвиваю его шею руками и целую. Неторопливо и глубоко. Его борода касается моей кожи, и сейчас она не кажется мне колючей и жесткой. Отстраняюсь, вглядываясь в потемневшие глаза Егора и кладу ладонь на его щеку. А он стал другим. Годы его изменили. И ведь изменят еще. Я хочу увидеть в его волосах и бороде седину, а вокруг глаз и на лбу глубокие морщины. — Па, — раздается голос Саши, — пылесос заглох.