— Чего? Да я там даже мужика никакого не помню! — Стоял и курил у выхода. Замолкаю и медленно выдыхаю: — Я поняла. И это была не улыбка, Егор, а гримаса отвращения, потому что дым летел мне прямо в лицо! — И я теперь тебя туда в новых трусах отпускаю, что ли? — он приподнимает бровь. — Я, что, дурак? Встает и поправляет пиджак за лацканы: — Поехали домой переодевать трусы. — Я могу пойти без них, — поднимаю взгляд и мило улыбаюсь. — Ты добиваешься того, что я запру тебя в подвале и никуда не отпущу, — Егор щурится. — Все, — шагает к двери, — поехали. Вместо эпилога — Разлюбил, — Маша Воронина пожимает плечами. — Но ведь год старался… — пытаюсь ухватиться за соломинку, — может, стоило ему, конечно, сразу сказать. Потом вспоминаю, как я собирала чемоданы в истерике, а Маша, несмотря на свою внешнюю мягкость, куда принципиальнее и тверже меня. Да и Виктор совсем не Егор. Егор открытый, громкий и эмоциональный. Виктор закрытый, сдержанный и от него всегда веяло какой-то холодной опасностью. Егор может в рожу дать за косой взгляд, встряхнуть за грудки и уточнить, что не так, а после потащит пиво пить. Виктор же отметит косой взгляд, запомнит человека и с этого момента начнется отсчет его косяков до предельного уровня. — Сразу бы сказал, то тоже бы ничего не вышло, — Маша раздраженно отставляет стакан с лимонадом и откидывается назад. Смотрит в окно. — Не пошла я с ним ни к каким психологам. — Почему? — тихо спрашиваю я. — Светить своим грязным бельем перед незнакомым человеком? — переводит на меня взгляд. — Обнажать душу и слушать в ответ, что я чем-то не угодила ему? И без гарантий, что все вернется на свои места? Он мог со мной поговорить… но решил, что я не заслуживаю доверия после стольких лет. Его право. Пусть ему его мозги вправляет его любимка, — поднимает ладони в защитном жесте, — я умываю руки. Я бы не влюбилась в Виктора. От его одного взгляда становится холодно и не по себе. Он собеседника взглядом режет. А Маша бы не влюбилась в Егора. Он для нее слишком диковатый балагур-дровосек. Мы разные. Егор смог продавить меня, толкнуть к психологу, а с Машей бы так не вышло. Она из тех женщин, которые требуют той любви, которая не знает потрясений, ошибок и скуки. Максималистка. Как и ее муж. Все или ничего. Никаких полутонов. Ты либо любишь без сомнений, лишних разговоров и ошибок, либо нет. Стоит ли мне делиться своим важным мнением на этот счет? Или просто улыбнуться и взять за руку? — Да говори уже, — Маша вздыхает. — Я же предполагала, на какую встречу я иду. На ту, на которой меня пожалеют и дадут советов. — Я лучше промолчу, а то обидешься. — Серьезно? — Маша мягко смеется. — Тогда я сама додумаю. Пусть будет, что ты считаешь меня стервой. — Не стервой, — качаю головой. — Максималисткой. Молчит, пробегает пальцами по граням стакана и тихо отвечает: — Возможно. — И ты была замужем за таким же максималистом, — тихо добавляю я. — Идеальная пара, — хмыкает. — Была. В глазах Маши пробегает темная тень тоски и она опять улыбается: — Да, была. Теперь бы стать идеальными разведенными. — Идеальные разведенные не любят. Оба не любят. — С другой стороны, — горько усмехается, — идеальная женщина, которой меня назвал бывший муж, любит один раз и на всю жизнь, — вытаскивает из бокала с лимонадом трубочку и делает несколько глотков. Потом опять смотрит в окно: — И все вокруг недоумевают… Как так? Воронины развелись? — смеется. — А когда только начали встречаться, все удивлялись тому, что мы вместе. — Я все же опять уточню… Если бы он поступил, как Егор… — Не поступил бы, — серьезно смотрит на меня. — А если бы сказал, что хочет другую, то разве это не равно тому, что любви нет? — Ты не права. — Раз не хочет, то пусть гуляет, — пожимает плечами. — Мы не поймем друг друга. — Нет, — качает головой. — Разные мы птички. Я приходила к нему без белья в офис. В одном плаще и красных туфлях, а у тебя это впереди, Инга. И это не в укор тебе. разные позы, секс в случайных подворотнях, машине, на крыше. Я отправляла почтой в письме свои трусики, — едва заметно щурится. — Ношенные. — Даже так? — шепчу я. — И трусики в конверте — это маленькая шалость среди остального, — не отводит взгляда. Сглатываю и чувствую себя девсвтенницей перед ленивой хищницей, и понимаю, что моя жизнь совсем не натягивается на ее жизнь. — А если… — Что? — приподнимает бровь. — Отправить сейчас трусики… — Зачем? — Не знаю, — подпираю лицо кулаками. — Чтобы подразнить? Маша опять смеется, мягко и бархатно, а затем ее смех резко обрывается, и она холодно говорит: — Нет. Бывших не дразнят. Я выше этого. И не в трусах, Инга, дело. Совсем не в них. — Ты хоть поняла в чем? Поддается в мою сторону, вглядывается в глаза и шепчет: — А какая разница? Я не буду в этом копаться. — Не хочешь и свои ошибки увидеть? Замолкаю. Кажется, я сказала лишнего. Я же хотела поддержать Машу, а вышла какая херня. — Я не хотела этого говорить. — Хотела, — Маша вздыхает. — Вскроются мои ошибки и что дальше? — Я не знаю, — хмурюсь. — Не знаю. Мне просто жаль. Понимаешь. Жаль. Красивая семья была.