– Куда ты меня повезешь? – Сюрприз… Давай, пойдем за мной. – Так точно, инспектор. Я просто надеюсь, что у тебя на примете нет ничего слишком изысканного, – весело сказала Лаура, указывая на невероятную розовую футболку с красным блестящим сердечком, которую Соня одолжила ей взамен испорченной блузки. – Нет, изысканным я бы его не назвал, – засмеялся Рикардо, не добавив ничего больше. * * * По дороге Меццанотте позвонил Фариду – предупредить, что приедет еще кое с кем и чтобы тот приготовил для него «его особое место». Он заметил, что Лаура пристально наблюдает за ним. Ему было интересно, понравится ли ей там. В некотором смысле это можно рассматривать как своего рода тест. Аличе, мягко говоря, не была большой поклонницей заведения Фарида – и все закончилось печально… Слушая рассказ Лауры о том, что произошло в пансионе «Клара», Рикардо не знал, что потрясло его больше – ее безрассудство или мужество. Он уже начал думать, что сильно ошибался, считая ее избалованным богатым ребенком. Вернее, может быть, им она тоже была, но в ней скрывалось куда большее. Первое, что поразило его в ней, была ее манящая красота, усиленная тем фактом, что Лаура, казалось, не осознавала ее в полной мере, не выпячивала ее и не пользовалась ею. Но за этим стройным, гибким телом, за нежным совершенством ее лица, за сиянием ее зеленых глаз скрывалось нечто большее. Эта девушка оказалась такой твердой и в то же время безрассудной, как мало кто другой. Рикардо предложил ей поужинать вместе, не задумываясь, потворствуя внезапному порыву. «Какого черта ты делаешь? – сказал он себе сразу после этого. – Вы с Аличе только что расстались». Если б, рассудил он, Лаура отказалась, это было бы понятно – но если она согласится, можно будет просто поговорить. Когда она неожиданно сказала «да», Меццанотте сразу вспомнил о пиццерии Фарида в нескольких кварталах от его дома. Он обнаружил ее вскоре после того, как поселился на Виа Падова, очень быстро став завсегдатаем этого места. На первый взгляд это был крошечный неприметный бар, но он был оборудован дровяной печью, и египтянин, прошедший стажировку в переулках Квартьери Спаньоли[26], готовил лучшие неаполитанские пиццы из всех, что делались в Милане. В помещении, где в основном пекли пиццу навынос, было место только для пары столиков и нескольких табуретов перед узкой лавкой, проходившей вдоль стены. Меццанотте тоже обычно брал пиццу домой, но если вечер был хороший, он иногда пользовался «специальным местом», предоставляемым Фаридом нескольким особым клиентам, в ряды которых он попал после того, как помог ему решить проблему с видом на жительство; тогда Меццанотте еще работал в полицейском управлении. Лишь заметив их приближение, египтянин отложил длинную деревянную лопату и пошел им навстречу. Он тепло обнял Меццанотте, пожал руку представившейся Лауре, а затем пробрался в заднюю часть зала. Когда они проходили через комнату без окон, используемую в качестве кладовой, Лаура бросила на Рикардо вопросительный взгляд, но в нем было не раздражение, а любопытство. Скрипучая дверь открывалась в маленький обшарпанный дворик, где в одном из углов цветущая глициния карабкалась по развалинам сарая, создавая пышную естественную беседку. Фарид украсил ее, развесив среди ветвей рождественские гирлянды, и поставил под ним стол, который в этот раз был накрыт на двоих, со свечой посередине. Меццанотте галантно подвинул стул, чтобы усадить Лауру, и сел напротив. Ночь полнилась ароматами лета, воздух был теплым и благоухающим, и в бархатной темноте были почти незаметны мусорные контейнеры, выстроившиеся на противоположной стороне двора, а в прямоугольнике неба над их головами даже проглядывало несколько звезд. – Ну, что ты думаешь? – спросил Рикардо Лауру. – Здесь просто восхитительно, – сказала она, оглядываясь вокруг с сияющими глазами. – Это напоминает мне сцену из мультфильма «Леди и бродяга». Знаешь, когда они едят спагетти в задней части ресторана… – Да, но предупреждаю: Фарид не умеет играть на аккордеоне, – заметил Меццанотте, заставив ее рассмеяться. И добавил, не сдержавшись: – Если я не ошибаюсь, та сцена закончилась поцелуем. Он глядел ей прямо в глаза, чтобы смутить ее. Однако ответный взгляд Лауры был настолько напряженным, что в конце концов именно Рикардо и отвел глаза. «Какого черта ты делаешь? – обругал он себя снова. – Перестань быть придурком и выброси эти мысли из головы». Ужин прошел приятно. Легкий ветерок охлаждал воздух и ласкал ветви глицинии, вызывая небольшие снегопады фиолетового конфетти. Лаура не притронулась к алкоголю – она заказала воду вместо пива и отказалась от лимончелло, предложенного Фаридом в конце трапезы, – зато отдала должное пицце, поглощая ее большими кусками, которые брала прямо руками, жонглируя брызгами помидоров и текучими нитями моцареллы. Меццанотте весело заметил, что она выглядит так, будто не ела неделю. Лаура рассказала ему, что у нее всегда был хороший аппетит, причем настолько, что когда в старших классах она начала получать первые приглашения на ужин от мальчиков, мама заставляла ее перекусить перед выходом, поскольку считала, что в гостях есть так, как она, совершенно неприлично. Это был единственный момент личного характера, проскользнувший в разговоре. В остальном Лаура говорила почти исключительно о своей волонтерской работе в Центре помощи, которой она была страстно и глубоко увлечена. Ни слова о своей личной жизни, очень мало о своих родителях и лишь несколько слов об учебе в университете. Скрытность добавляла ей таинственного очарования. На вопрос Меццанотте о том, не встречается ли она с кем-то, Лаура ограничилась лаконичным «нет». Когда она спросила его о том же самом, Рикардо был столь же краток, ответив «больше нет», что должно было означать недавнее расставание. Однако он не стал уточнять, что разрыв произошел менее двадцати четырех часов назад, поскольку подозревал, что это не принесет ему никаких очков. Он также попытался вернуться к истории с двумя брошенными детьми, но Лаура быстро сменила тему. В итоге, хотя Меццанотте и не отличался разговорчивостью, больше открылся именно он. Дело в том, что Лаура умела слушать, и у него создалось впечатление, что она действительно все понимает. Понимает даже то, о чем он ей не говорил. Перед ней было легко открываться. Рикардо рассказал ей о деле убитых животных, о проблемах, которые оно создало ему на работе, и о причинах, по которым его перевели из Мобильного отдела в «Полфер». Он даже упомянул о сложных и конфликтных отношениях с отцом, и о том, что его смерть сыграла важную роль в решении Рикардо поступить на службу в полицию. Он заставил ее смеяться до слез, рассказав ей несколько историй о своей короткой и бурной карьере рок-музыканта. Вскоре после одиннадцати часов Рикардо заметил, что Лаура то и дело подносит руку к виску; выражение ее лица было каким-то болезненным. – Ты устала? – спросил он ее. Она кивнула; вид у нее был бледный. Меццанотте проводил ее до машины. В Брера, перед воротами роскошного, увитого плющом современного здания, за входом в которое находился внутренний сад, похожий на кусочек леса, пересаженный в сердце города, Лаура порылась в сумочке и достала связку ключей. – Ну, спокойной ночи, инспектор, – сказала она непринужденным тоном. – И еще раз спасибо за то, что сегодня спас мне жизнь. – Да не за что, обращайся в любое время. Но, пожалуйста, зови меня Рикардо. Или Кардо, как делают мои друзья. – Кардо, – медленно повторила Лаура, как бы смакуя звук этого слова. – А тебе идет, между прочим. Снаружи чертополох[27] – та еще колючка, но сердцевина у него мягкая, а цветы яркие… Меццанотте изогнул бровь. – Почему у меня создается впечатление, что ты знаешь обо мне гораздо больше, чем следовало бы? – спросил он ее, но Лаура не ответила, прикрываясь загадочной улыбкой. В течение нескольких секунд они просто стояли на тротуаре и смотрели друг на друга. Свет уличного фонаря заставлял сверкать золотые искорки, испещрявшие изумрудную зелень ее глаз. Рикардо задавался вопросом, только ли он один ощущает это нежелание расставаться, как будто за сегодняшний вечер между ними протянулась невидимая нить, которую, чтобы уйти, он должен был разорвать. Однако оставаться там до бесконечности было нельзя, поэтому Рикардо прервал паузу, положив свою руку на ее и промурлыкав ей на ухо «спокойной ночи», а затем наклонился, чтобы расцеловать ее в щеки. Когда он переходил от одной к другой, на кратчайшие мгновения их лица оказались напротив друг друга, на расстоянии дюйма. Меццанотте почувствовал мгновенное желание поцеловать ее и попытался приблизить свои губы к губам Лауры, но, почувствовав, что она напряглась, пресек свое желание в зародыше и возобновил свой путь ко второй щеке. Все это было очень быстро, настолько, что посторонний взгляд не заметил бы ничего, кроме почти незаметного колебания в его движении. – Спокойной ночи, – пробормотала Лаура в ответ и, подмигнув, направилась к дому. Ее шаги были пружинистыми и грациозными. Вскоре она исчезла за воротами. По дороге домой за рулем своей «Панды», под аккомпанемент грубых, давящих нот «Hopeless Romantic» группы «Баунсинг Соулз», Рикардо прокручивал в голове события дня. Ну и дураком же он был! Повторяя про себя весь вечер как мантру, что не должен делать ничего подобного, он попытался поцеловать ее, но отказался, как только почувствовал, что она отстранилась. Однако в то мгновение у него было четкое впечатление, что она тоже хочет этого. Действительно ли между ними что-то произошло, или ему это только привиделось? I’m a hopeless romantic You’re just hopeless[28]. Рикардо пожал плечами. Бесполезно ломать себе мозги. Лаура была слишком молода и происходила из среды, далекой от его. В тот момент в его жизни уже было достаточно беспорядка, чтобы начать историю, которая с самого начала обещала быть очень непростой. * * * Погрузившись по самый подбородок в большую джакузи в ванной комнате ее родителей, отделанной лавовым камнем, Лаура вспоминала сегодняшний день – пока энергичные струи пузырьков массировали ее тело, снимая напряжение и усталость, а две таблетки тахипирина, которые она приняла, наконец-то избавили ее от головной боли, мучившей ее с момента посещения пиццерии. Несмотря на все пережитые опасности этого дня, ее мысли постоянно возвращались к Рикардо Меццанотте. Лауре казалось, что она никогда не была так рада видеть кого-то, как в тот момент, когда он выломал дверь. И дело не только в том, что Рикардо сразу же бросился ей на помощь. Будучи полицейским, он согласился разобраться с этим делом без привлечения властей и нашел способ сделать так, чтобы мучители Сони тоже не остались безнаказанными. Если б не он, Рикардо. Кардо… Лаура провела приятный вечер в его обществе, сразу почувствовала себя непринужденно, как это редко случается с малознакомыми людьми. Во время ужина она не устояла перед искушением прощупать его эмоции. Это было все равно что заглянуть в жерло кипящего вулкана. В конце концов, то, что он рассказал ей, отчасти объясняло, откуда взялись эти гнев, страдание и разочарование, которые Рикардо держал запертыми внутри. Он был измученным человеком, переживающим трудные времена. Она чувствовала в нем и другие вещи, которые делали его еще более привлекательным, несмотря ни на что… На мгновение, когда они прощались, ей показалось, что он собирается поцеловать ее, и, хотя какая-то часть ее страстно желала этого, Лаура испугалась. Возможно, она не так его поняла, потому что в итоге ничего не произошло… Лаура глубоко вздохнула. В любом случае, лучше выбросить все это из головы. Кардо был старше ее и принадлежал к совершенно другому миру. В ее жизни сейчас творится такой беспорядок, что нежелательно вступать в отношения, которые были бы, по меньшей мере, очень сложными. 10 – Доброе утро, синьорина. Пожалуйста, входите. Женщина, открывшая ей дверь, выглядела намного старше семидесяти лет. Довольно высокая, худощавого телосложения, спина согнута, седые волосы коротко подстрижены. Ее лицо представляло собой паутину морщин, из центра которой на Лауру смотрели большие темные глаза, полные безграничной грусти. Белая блузка, бежевая юбка, голубая шаль на плечах. Никаких украшений, кроме интересного и, казалось, очень старого ожерелья, сделанного из крышек от бутылок, соединенных вместе два на два, чтобы сформировать простенькие цветные шарики. Эстер Лиментани указала на два толстых войлочных прямоугольника на полу в прихожей. – Если не возражаете, воспользуйтесь ими. Знаете, я только что отполировала… Лаура шла за ней по короткому коридору, осторожно скользя в этих тапочках, которые возвращали ее в далекие дни детства, когда бабушка Аврора брала внучку в гости к своим друзьям. Ее провели в небольшую гостиную, обставленную мебелью из темного дерева и украшенную несколькими картинами в золоченых рамах. Перед французским окном, выходящим на балкон, стояли два кресла и небольшой диван, перед которым находился низкий столик, поставленный на потертый персидский ковер. Ажурные кружевные занавески заслоняли солнце, погружая комнату в бесцветный полумрак. – Присаживайтесь. Я только что приготовила чай, если хотите, – сказала своим тоненьким голоском синьора Лиментани, чинно восседая посреди дивана. На маленьком столике стоял поднос с заварочным чайником и двумя фарфоровыми чашками, блюдце с печеньем, сахарница и серебряный молочник. – С радостью, спасибо. Лаура села в одно из двух кресел и, оглядываясь по сторонам, стала ждать, пока синьора Лиментани нальет чай. Все в этой комнате говорило о несчастье и одиночестве: и тусклый свет, и маниакальная тщательность, с которой все содержалось в чистоте и порядке, и полное отсутствие фотографий, свидетельствующих о существовании семейных связей и привязанностей. Если Лаура когда-либо сомневалась в том, что дом может стать зеркалом души его обитателя, ей придется снова задуматься над этим. Девушка чувствовала, как удручающая печаль женщины окутывает ее стеклянный колокол, словно плотное одеяло тумана. Удержание ее на расстоянии потребует дополнительных усилий. – Я еще раз благодарю вас за то, что вы согласились встретиться со мной, синьора Лиментани, – произнесла Лаура, принимая чашку из ее рук. – Простите, напомните мне, как вы вышли на меня? – Да, конечно, – ответила она, сделав глоток чая. – Я проводила исследования в архиве ИСЕИ для университетской работы, когда наткнулась на документы о брате и сестре Фелнер, Лии и Амосе. По ряду причин я увлеклась их историей, а поскольку информации об обстоятельствах их смерти не хватает, я хотела бы выяснить, что с ними случилось. В поисках выживших, которые были депортированы в один день с ними и могли знать их, я обнаружила ваше имя… Эстер Лиментани откусила от печенья и положила его обратно на блюдце чашки, которую держала другой рукой. – В Институте еврейских исследований проводят похвальную работу. Они были очень добры ко мне, когда связались со мной, но я сказала им, что они совершают ошибку. – В каком смысле? – спросила Лаура, наморщив лоб. – В своем списке они включили меня в число выживших в Холокосте, но это неправильно. В Освенциме я тоже умерла, как и все, кого я знала и любила. Вернувшись из лагеря, я уже не была Эстер, а только ее тенью, пустой оболочкой. Мою жизнь с тех пор уже нельзя назвать жизнью, она была лишь пустой чередой безрадостных и бессмысленных дней. – Синьора Лиментани, у меня… у меня нет слов, – пробормотала Лаура с комком в горле. – Нет слов для того, чтобы выразить весь тот ужас, через который мы прошли, – со вздохом ответила пожилая женщина. – Но вы ведь здесь не для этого… Скажите, что именно вы хотели бы узнать от меня? Лаура кивнула, пытаясь совладать со своими эмоциями. – Брат и сестра Фелнеры. Вы были ровесником Амоса и знали его, верно? На мгновение губы Эстер Лиментани сжались в гримасу, как будто она почувствовала небольшой укол боли. – Да. Мы учились вместе в одном классе последние несколько лет, до… до того, как нас забрали. И это правда, нас погрузили в один поезд. Но, простите, я не знаю, что стало потом с ним и его сестрой. Лаура изо всех сил старалась скрыть свое разочарование за улыбкой.