Пока она не найдет ответы и на эти вопросы, время не придет. Ни для любви, ни для чего-то другого. 11 – Хорошо, давайте попробуем рассмотреть дело с самого начала. Что мы знаем и особенно то, чего не знаем, – сказал Меццанотте, стоя рядом с белой маркерной доской с маркером в руке, в маленькой глухой комнате, которую уборщики отдела использовали как кладовку. Он сложил в углу веники, щетки и моющие средства, превратив комнату в штаб своей небольшой следственной группы. На стенах уже висели фотографии, карты и заметки. – До сих пор я всегда все продумывал сам, а теперь мне нужно, чтобы вы помогли мне взглянуть на все эти вещи с разных точек зрения, заметить детали, которые я упустил, – продолжил он, обращаясь к Колелле и Минетти, расположившимся на двух табуретах вокруг небольшого столика, который вместе с металлическим стеллажом составлял единственную мебель в комнате. Когда комиссар Далмассо объяснил, что может выделить ему в помощь максимум двух человек, причем не на полный рабочий день, а только до тех пор, пока нужды службы не потребуют направить их в другое место, Меццанотте не колебался. Конечно, один был ужасно неуклюжим, а другой – еще неопытным, но оба они неплохо соображали, и вообще Рикардо чувствовал необходимость окружить себя людьми, которым можно было доверять. Его выбор пал на них, несмотря на то что несколько других агентов сообщили ему о своей заинтересованности, даже те, кто еще несколько дней назад сторонился его как чумы. По возвращении после короткой госпитализации инспектор обнаружил, что климат в отделе значительно изменился. Спасение ребенка и подтверждение того, что Рикардо был прав насчет Призрака, начали разрушать стену враждебности и недоверия, которую возвели вокруг него коллеги. Однако все их рукопожатия, похвалы и прочие выражения одобрения его не особо радовали. Он чувствовал себя так, словно вернулся во времена Убийцы с кольцевой дороги. Больше всего ему было приятно видеть, как терзается от зависти Карбоне, глядя на его внезапную популярность. Колелла рассказал Рикардо, что, пока тот находился в больнице, суперинтендант чуть не разругался с двумя коллегами, которые отчитали его за фарс с чучелом кота. Его идиотская шутка в итоге обернулась против него самого. Не то чтобы это было заметно или имело хоть малейшее значение в закутке без окон, но был уже поздний вечер. Несмотря на то что их смена закончилась, а Меццанотте, все еще выздоравливающий и принимающий антибиотики, чувствовал себя разбитым, он хотел еще раз подвести итоги первого дня своего официального руководства расследованием. Несмотря на все усилия, результатов пока не было. Колелла был направлен в диспетчерскую, чтобы просмотреть записи с камер наблюдения. Он нашел еще пару записей, на которых Призрак рыскал по ночному вокзалу, но ни из одной из них невозможно было извлечь никаких новых зацепок. Был проведен первичный осмотр территории подземелий. Всего десять человек на одну смену – вот и все, что мог предоставить ему Далмассо, хотя, разумеется, Меццанотте просил больше людей и на больший срок. Во главе с Минетти – Меццанотте координировал действия по радио из офиса – полицейские по ходу дела выгнали нескольких бомжей, засевших внизу, но в остальном вернулись ни с чем. Комиссар пообещал инспектору, что проверит, есть ли предпосылки для проведения нового рейда на следующей неделе, однако Рикардо опасался, что такими темпами они ничего не добьются. Подземная часть вокзала слишком велика, и требовалось гораздо больше человеческих ресурсов. Была усилена патрульная служба. Все офицеры получили фоторобот Призрака, сделанный полицейским фотографом по описаниям Меццанотте, и были проинструктированы показать его любому, кто мог предоставить информацию. На тот маловероятный случай, если Призрак прятался не на вокзале, сообщение о розыске было также разослано по полицейским участкам города. Пока что результаты были нулевые – по всем направлениям. Меццанотте нужно было что-то, что помогло бы ему совершить прорыв в расследовании, какая-то новая зацепка, новое следственное озарение… Он с нетерпением ждал отчета о результатах экспертизы на местах нападения на женщину и ее сына и последующей погони за преступником – и искал Амелию, которую попросил сообщить ему все, что она узнает о Призраке или подземельях в целом. Однако старой ведьмы нигде не было. Никто из известных болтунов и выпивох не видел ее уже некоторое время и не знал, что с ней случилось. Да, Амелия выбрала очень неудачное время для исчезновения… – Итак, подведем итоги, – начал Меццанотте, время от времени прерываясь, чтобы сделать запись на доске. – Последние полтора месяца или около того наш подозреваемый убивал все более крупных животных в честь африканского божества воинов, а затем разбрасывал их трупы на вокзале в качестве предупреждения тем, кого он считает своими врагами. Поскольку угрозы пока не возымели действия, он решил провести человеческое жертвоприношение. Что мы знаем об этом человеке, которого на Центральном вокзале называют «Призраком» из-за его зловещей внешности, а также потому, что он всегда появляется ночью? Почти ничего; а то немногое, что знаем, путано и противоречиво. Возраст предположительно от сорока до пятидесяти, о судимостях сведений нет; по внешнему виду, он один из многих изгоев, живущих на вокзале, но, похоже, никто его не знает; он практикует воду, но сам при этом белый. У него есть убежище или логово где-то в подвальных помещениях, где проводятся жертвенные церемонии. Я подозреваю, что он живет там, внизу, и не со вчерашнего дня. Он слишком легко движется по этим галереям, а стало быть, знает их в совершенстве. Несмотря на то что пока все говорит об обратном, я убежден, что он состоит в некоей банде или секте… – Извини, Кардо, – вмешался Колелла, – но как ты можешь утверждать, что он не просто одинокий шизик, действующий под влиянием черт знает каких фантазий? Призрак – психопат? Шизофреник? Сумасшедший? Пока он боролся с ним, Меццанотте смотрел прямо в его пылающие глаза, наполненные какой-то яростной экзальтацией… – Именно потому, что Призрак, по всей вероятности, сумасшедший, я и не думаю, что за всем этим стоит он один. Подумайте об этом. Тайные ритуалы, требующие редких экзотических ингредиентов, заброшенная дверь, превращенная в секретный проход, старая фреска, написанная кем-то, кто явно умеет рисовать… Как это может быть работа одного человека, тем более выжившего из ума? Настала очередь Минетти взять слово. – Не то чтобы я был экспертом, инспектор, но я слышал, что нигерийская мафия использует ритуалы воду, чтобы подчинить себе проституток, которых она эксплуатирует. Не может ли он быть частью этого? – Я тоже думал о чем-то вроде этого. Но вынужден огорчить тебя: в этом районе никогда не гнездились нигерийцы… И потом, насколько мне известно, белых среди своих партнеров они не держат. Но рискну предположить, что это может быть менее структурированная банда, состоящая из людей разных национальностей, включая и нигерийцев, которая, возможно, сформировалась прямо здесь… Второй вопрос в том, с кем у них вражда. Конкурирующая банда, претендующая на территорию? Могут ли эти люди в военном снаряжении, которых видели преследующими Призрака в коридорах дневного зала, быть причастны к ней? – Не знаю, я просто предполагаю, – оживился молодой агент. – Но что, если это не две группировки, а одна, которая разделилась на две фракции из-за внутренних дрязг? – Да, не исключено; я об этом не подумал… Отличное замечание, Минетти. – А я вот кое-чего не понимаю, – вмешался Колелла. – Если в основе всего лежит конфликт из-за контроля над подземными территориями, почему Призрак оставляет мертвых животных на поверхности? Разве не логичнее было бы оставлять их там, под землей? «Да, почему?» – устало подумал Меццанотте. – Ты прав, черт возьми; на самом деле это не имеет смысла. Кстати, если они используют подземелья в сомнительных целях, им не стоит рисковать привлечением нежелательного внимания… Поздравляю, Филиппо, ты только что разрушил нашу реконструкцию фактов. Он уныло смотрел на то, что записал на доске. Это была сборная солянка из вопросов без ответов, диких гипотез и противоречивых фактов. Прокурор Рицци был прав, оценивая их знания по делу как туманные. Возможно, только сам Призрак мог бы объяснить, как все есть на самом деле. Им обязательно нужно было поймать его, и лучше бы поторопиться. Хотя комиссар Далмассо, продолжавший недооценивать проблему, сказал, что, по его убеждению, Призрак вышел из игры и, осознав, что издеваться над людьми – это совсем другое дело, чем издеваться над животными, запаниковал и бросился бежать, Меццанотте, напротив, был уверен, что Призрак повторит свою попытку. Он мог быть сумасшедшим, но ничего не боялся. Если он действительно считал, что находится под защитой Коку, бога, дарующего непобедимость в бою, то никакие препятствия не могут его остановить. И чтобы помешать ему найти новую жертву, усиленного наблюдения на вокзале было бы недостаточно. А найти ее среди отчаявшихся людей из «Отеля Инферно» или тех, кто обитал внизу, ему не составило бы труда, даже не высовывая носа из подземелья. * * * Меццанотте знал, что сегодня тот самый день, с момента как открыл глаза утром, хотя, учитывая все, что произошло за последнее время, даже не задумывался об этом – по крайней мере, сознательно. Как и каждый год, это осознание проявилось в виде узла, болезненно сжимавшего его желудок. Потянувшись, он выключил будильник, встал с кровати и скользнул в душ, где пробыл очень долго. Вернувшись в свою комнату, с полотенцем, обернутым вокруг талии, достал из глубины шкафа темный костюм – любой, кто знал Рикардо, удивился бы, настолько мало тот ему подходит. В конце концов, не он его покупал, и он точно знал, сколько раз надевал его: это был уже шестой. Ему пришлось несколько раз переделывать узел на галстуке перед зеркалом, прежде чем он смог сделать это правильно. Затем Рикардо перешел на мини-кухню, где приготовил мокко и поставил его на плиту. В ожидании, пока поднимется пенка, он отправил со своего мобильного телефона два текстовых сообщения с одним и тем же текстом: «В восемь?» Поискал в шкафу чистую чашку. Не найдя, достал одну из тех, что были сложены в раковине вместе с кучей грязной посуды и столовых приборов, и ополоснул ее под проточной водой. Не успел он допить свой кофе, как пришли два ответа: «Хорошо» и «Отлично, увидимся там». Рикардо сделал последний глоток, бросил чашку обратно в раковину и вышел из дома. * * * В то утро в доме Кордеро царила необычная суета. Двое слуг-филиппинцев сновали туда-сюда между входом и лифтом, таская сумки и чемоданы, Энрико нервно мерил шагами комнаты, не отрывая от уха мобильный телефон, делая один звонок за другим, чтобы уладить последние деловые вопросы перед отъездом, а взволнованная и сияющая Соланж постоянно поднималась и спускалась по винтовой лестнице, соединяющей два этажа квартиры, чтобы достать одежду и различные аксессуары, без которых, как она вспомнила в последний момент, совершенно не могла обойтись. Ее энтузиазм был подлинным. Наконец-то ей удалось уговорить мужа взять отпуск: пять дней на эксклюзивном курорте в Коста-Рике, со всеми удобствами, но изолированном, где, как заверила ее подруга, практически нет мобильной связи, так что Соланж была уверена, что никто им не помешает. Сидя на кухонном табурете в футболке на два размера больше и доходившей ей до середины бедра, Лаура бездумно ела хлебцы, макая их в чай, не обращая внимания на суматоху за дверью. Ее мысли были в другом месте. Она много думала об этом – и теперь знала, что делать. Всю свою жизнь Лаура считала «дар» своим несчастьем, с которым ей приходится жить как с врожденной болезнью, уродством или чем-то в этом роде. Она всегда пыталась избежать этого ценой возведения барьера между собой и миром, и этот барьер мешал ей жить полной жизнью. Но потом, когда она испугалась, что ее особые способности не такие уж и особые, ее одолела тревога. Ведь это означало бы, что она безумна. И не только это. Лаура чувствовала себя потерянной, словно перенесла ампутацию; смотрела в зеркало и не узнавала себя. Возможно, она никогда не сможет до конца понять этот «дар» или научиться полностью его контролировать, возможно, он будет продолжать причинять ей боль и создавать проблемы, – но, к лучшему или худшему, он был ее частью. Важной частью, которая помогла определить ее, сделать такой, какая она есть… – Нам пора. Лаура пришла в себя. В дверях кухни появились ее родители. Втиснутая в облегающее платье яркого цвета, в широкополой соломенной шляпе и солнцезащитных очках, усыпанных блестками, Соланж выглядела как настоящая пин-ап-модель 1950-х годов. – Хорошо. Развлекайтесь, – сказала Лаура, вставая, чтобы попрощаться с ними. – Уверена, что, пока нас нет, ты не хочешь, чтобы Ана и Хуан приходили хотя бы на несколько часов в день? Только чтобы прибраться и приготовить тебе что-нибудь поесть… – Нет, мама, – ответила Лаура, когда они расцеловались в щеки, лишь слегка касаясь друг друга. – Я прекрасно справлюсь сама. Пусть они тоже воспользуются возможностью устроить себе маленький праздник. – Как пожелаешь, – сказала ее мать, пожимая плечами. – Будь умницей и береги себя. – И учись, – добавил ее отец, обняв ее. – Очень не хотелось бы таких оценок в дальнейшем. Лаура смотрела, как они уходят. Еще до того, как за ними закрылась входная дверь, она снова задумалась. С тех пор, как девушка начала посещать Центр социальной помощи, она сильно изменилась – открыла в себе силу, большую, чем когда-либо могла себе представить. Она не обязана жить затворницей, у нее много дел. Прежде всего, поскольку Лаура была наделена определенными способностями – хотя, возможно, точнее было бы сказать, была ими одержима, – она могла использовать их, чтобы сделать что-то хорошее, тем самым придавая смысл всем страданиям, которые они ей причиняли. Благодаря волонтерству Лаура обнаружила, что может использовать их для помощи другим людям, и это занятие принесло ей такое удовлетворение, что она поверила в то, что нашла свое истинное призвание. Теперь «дар» заставил ее почувствовать давнюю боль, которая десятилетиями неслышно доносилась из глубин Центрального вокзала и носителями которой были эти маленькие брат и сестра. Какой бы страх это в ней ни вызывало, Лаура не могла избежать встречи с ним. С тех пор как увидела звезды Давида, носимые детьми на рукавах, она не решалась попытаться подойти к ним; но если, как ей казалось, дети действительно чего-то хотели от нее, она должна была попытаться понять, что именно. Лаура знала, что у нее нет выбора, нет смысла избегать их. На этот раз она последует за ними, куда бы они ее ни повели. Она готова пойти до конца. * * * Над «Монументале» нависло молочное небо. Меццанотте шел по широким аллеям, затененным величественными деревьями, некоторые из которых были вековыми. В его ушах звучал хруст гравия под ногами. Как и в предыдущие разы, прежде чем Рикардо нашел верный путь, он заблудился в бесконечных просторах надгробий и мавзолеев, скульптур и часовен, построенных в самых разных стилях – одни внушительные и роскошные, другие мрачные и торжественные, третьи решительно экстравагантные. Перед строгим черным мраморным надгробием уже стояли двое мужчин. «Вот они, – подумал Меццанотте, приближаясь. – “Три мушкетера” снова воссоединились, как делают каждый год…» Он остановился между Вентури и Карадонной, поприветствовал их кивком, на что они кивнули в ответ. Хотя здесь был похоронен его отец, Рикардо, как всегда, чувствовал себя в этом месте посторонним, незваным гостем. Все трое долго молча смотрели на темное надгробие. Под выцветшей фотографией, на которой комиссар Меццанотте был изображен с зажатой между губами сигарой и с угрюмым взглядом, который Рикардо был способен выдержать не больше чем при жизни, золотыми буквами были выгравированы только его имя и две даты – 1942–1998. Из металлической вазы у подножия могильной плиты торчал букет живых цветов, несомненно принесенный Вентури, единственным верующим среди них, для которого подобные жесты действительно что-то значили. – Никаких новостей нет, не так ли? – спросил Рикардо заместителя квестора, хотя почти не сомневался в том, каким будет ответ. – Нет, Кардо, – ответил Вентури. – Конечно, расследование убийства полицейского никогда не закрывается официально, но дело Альберто практически закрыто, и оно останется таковым, если только где-то не появятся новые зацепки, на что, признаюсь, уже никто не рассчитывает. Рикардо знал это. Сегодня была пятая годовщина смерти его отца, а обстоятельства его убийства были столь же туманны, как и в день, когда оно произошло. Десятки полицейских обошли все возможные места, не найдя абсолютно ничего. Ни улик, ни подозреваемых. Он знал это очень хорошо, потому что досконально изучил документы следствия. Прошло еще несколько минут; затем Карадонна, необычайно молчаливый сегодня, объявил, что, к сожалению, ему нужно уйти. Лицо у него было осунувшееся, а под глазами – мешки, словно он уже долгое время не высыпался. – Что случилось, Томмазо? – спросил у него Меццанотте. – Вид у тебя хреновый. Карадонна растянул губы в неубедительной пародии на улыбку. – Не волнуйся, Кардо, это все ерунда… Но тебе придется меня простить. На работе завал, только и всего. Дам тебе, пожалуй, совет – не будь идиотом, не начинай свое дело. От этого одни расстройства – и куча обязанностей. Он несколько поспешно обнял Рикардо и отправился в путь. – Подожди меня, я тоже иду, – отозвался Вентури. – Через полчаса у меня встреча с квестором. А ты что будешь делать, Кардо? – Думаю, я побуду здесь еще немного. – Если хочешь, я останусь с тобой… – Нет, нет, не волнуйся. – Ты уверен? – Да, идите. Оставшись один, Меццанотте присел, положив руку на гладкий холодный мрамор, и закрыл глаза. Почему год за годом он продолжает приходить сюда? Перед могилой отца Рикардо испытывал лишь угрызения совести и стыд. Что, это именно то, что он искал? Эти визиты напоминали ему обо всем том, что осталось нерешенным между ними – теперь уже навсегда, – и об обещании, которое он дал на этой самой могиле. Обещание, которое не смог сдержать.