– Постой. – Вот теперь она почувствовала, как по спине ее словно проползла холодная змея. – Ты хочешь сказать, что обманул меня? – Успокойся. Все нормально. Я не опасный. Но она уже вскочила из-за стола. В глазах ее стояли слезы. – Слушай, чего ты меня пугаешь? Думаешь, мне не хватило сегодня? Кто ты такой? Что, убивать меня пришел? Грабить? Давай начинай! Григорий, вместо того чтобы ответить ей, наклонился над сумкой, что стояла возле ног, взвизгнула «молния», сумка раскрылась, и он достал какой-то сверток. Протянул ей. – Вот, смотри. – Что это? – Открой и увидишь. Она дрожащими руками принялась разворачивать черный пластиковый пакет. Внутри находилась кукла с всклокоченными буклями и в шапке-треуголке и небольшая коробка из-под зефира в шоколаде, а в ней – фотографии. В воздухе произошло какое-то движение, словно Надя переместилась в другое измерение – так все это было странно и страшно. Запахло чем-то сладким, может, горячим какао или теплыми пирогами. На фотографиях была она, маленькая девочка, сидящая в песочнице в окружении таких же малышей – мальчиков. У нее в альбоме есть такие фотографии. Или вот – мама, с круглым животом, сидит в маленькой комнате, обои в цветочек, за спиной – круглый столик, ваза с розами. И эта фотография тоже ей знакома. Это мама была беременна ею, Надей. Еще несколько снимков, где она с мамой в парке, на детской площадке… Она успокоилась – это было первое чувство после того, как она развернула пакет. Григорий – не случайный человек, и он действительно был знаком с мамой. А то, что он намекнул ей о том, что она не должна вот так, запросто, впускать в свой дом посторонних – желание оградить ее от неприятностей. Что ж, он совершенно прав. И ей просто повезло, что Григорий не мошенник и не насильник. И что он просто хочет ей добра, потому и желает предупредить о том, как все это опасно. И ей даже оправдываться было бы глупо, она действительно поступила крайне неосмотрительно, когда впустила его к себе. – Откуда у тебя это? – А ты как сама думаешь? – Если ты был знаком с моей мамой, то только она могла дать тебе эти фотографии. Вот только не понимаю, зачем? – Скоро все поймешь. Он интриговал каждым словом, каждым лукавым взглядом, каждой улыбкой, и сейчас, в такой тяжелый для нее день, все это ей было так необходимо! – Вы разговаривали с мамой? Зачем она его об этом спросила? Ясно же, что говорили. И когда она показывала ему эти фотографии, наверняка рассказывала о своей единственной дочери, грустила, плакала, понимая, что скоро они расстанутся, что болезнь унесет ее в иной мир, откуда она уже вряд ли сможет помочь ей. Она бы и разрыдалась, если бы Григорий снова не улыбнулся ей своей потрясающей, легкой улыбкой. – У тебя была замечательная мама, и я просто не мог не прийти сюда, чтобы не поговорить с тобой о ней. Единственное, чего она не понимала – зачем маме понадобилось брать с собой в больницу фотографии. Хотя что же тут непонятного – она уходила и хотела видеть перед самым концом все то, что было ей дорого. Вот эти старые снимки. – Ты сказал, что и сам болен… – Оставим эту тему. Я поправлюсь. Надеюсь, во всяком случае. Ты же видишь, со мной все в порядке. Она смотрела на него, и ей в который раз показалось, что она где-то уже видела это лицо. И, как это часто бывает, когда пытаешься что-то вспомнить, память подбрасывала какие-то картинки, запахи, ощущения, то особое настроение, словом все, что может быть связано с этим воспоминанием. – Ты мне лучше скажи, зачем собралась замуж за этого мерзкого старикана? – Что-о-о? Ты снова за свое? – Разве ты не видишь, что это за человек? Ты совсем не умеешь разбираться в людях! – Кто тебе сказал? С чего ты так решил? – Ну, во-первых, это и так ясно, раз ты решила выйти за него замуж. Во-вторых, именно твоя мама рассказала мне об этом. – О чем? О ком? Да как она могла? – И про аборт рассказала, что переживает за тебя… Надя машинально закрыла лицо руками. Да что вообще происходит? И как мама могла так поступить? Зачем рассказала ему обо всем? Неужели у нее от болезни рассудок совсем помутился, чтобы делиться такими интимными вещами о своей дочери? – Значит, так, Григорий. Считай, что ты мне обо всем этом ничего не говорил, хорошо? Иначе я выпровожу тебя прямо сейчас, в ночь… Надеюсь, тебе есть куда пойти. Он совершенно неожиданно для нее взял ее руки, открыв ей лицо, красное, с зажмуренными глазами. – Ты не должна выходить за него замуж, поняла? – Хватит! – крикнула она, уже не зная, куда себя деть и что делать. – Это не твое дело! – Конечно. Это же не я собрался жениться на старухе. Ты – молодая, красивая девушка! Да ты вообще в своем уме? – У меня долги! – вдруг выпалила она и замотала головой, словно это могло развеять все ее нехорошие мысли. – Уходи! Все. Достал! – Долги есть у всех, но не все ломают свою жизнь подобными браками. Что он тебе пообещал? Вообще расскажи, что с тобой случилось? На-ка, выпей, может, тогда сможешь… И он напоил ее. Чистым, неотравленным коньяком. Она пила и плакала. Напряжение исчезло, и теперь она видела перед собой только красивого парня, который лез ей в душу, проникал своими вопросами в мозг, заставляя ее выкладывать ему всю правду. Но ведь разве не для этого она впустила его? Разве не этого ей хотелось – услышать мнение постороннего человека о ее планах? Он назвал ее полной дурой. А что еще она желала услышать? Все ее объяснения звучали как-то слабо, словно она и сама не верила в то, что говорила. – Да плевать на деньги! Подумаешь, не можешь смотреть в глаза тем, кому должна. Подумаешь, вернешь квартиру… Ей захотелось его ударить. Такое вот странное чувство. Словно она разделась перед чужим человеком догола, а он теперь смеется над ней. – Сколько тебе нужно денег? – Много, – буркнула Надя, отмахнувшись от него как от мухи. – Очень много. И вообще, это не твое дело! – Столько хватит? С этими словами Григорий распахнул сумку и показал ей наваленные как попало вперемежку с носками и майками пачки евро. Возможно, именно в тот момент она и протрезвела. Во всяком случае, чувство, похожее на страх, вызвало какую-то странную реакцию. Она просто онемела. Григорий же громко, весело расхохотался. – Это твое? – наконец спросила она. – А то чье же? – Закрой сумку, – потребовала девушка. Объяснять ему, что своими деньгами он дразнит ее, раздражает, было бы стыдно. – Ну ладно. Он выполнил ее просьбу. – Откуда у тебя так много денег? – От верблюда. – Он плеснул себе коньяку и выпил. – Ходят иногда по улицам верблюды и раздают деньги. Ты не слышала? – Дурак. Не смешно. Я тут перед тобой душу вывернула наизнанку, а ты… ты… – Давай уже, неси листок и ручку, пиши список тех, кому ты задолжала. Отдадим им деньги, и тогда тебе не надо будет выходить замуж за того паука. – Это как? – Очень просто. Не видишь, что ли? Куча денег! Расплатишься – и уедем. – Как это – уедем? Ты кто такой вообще, чтобы я с тобой уезжала? – Хорошо, сама уедешь. Просто я подумал, что лучше уж пускаться во все тяжкие в компании. – Ты это серьезно? Ты не разыгрываешь меня? Деньги не фальшивые? Она пыталась понять, что происходит. Еще вчера, ради того чтобы расплатиться с долгами, она готова была лечь в постель старика за деньги, по сути, продать себя. Это было условием. А что потребует от нее этот странный парень? – Но я не смогу вернуть тебе все это… никогда… Думаю, ты это понимаешь. – Не дурак. Все понимаю. Ей вдруг захотелось спать. Неожиданно. Она дышала ровно, глаза ее закрывались. – Не спи, Надя! Быстро вставай и пошли! Быстро, я тебе говорю! Это газ… Газ! Но она уже его не слышала.