– Продолжайте, Алиса. Если вы согласны, работа в «Новостях» обеспечена для вас со следующего месяца. Вы удивительно усовершенствовались в изображении позы, в чем прежде были слабы. Мисс Лойс, наша художница для отделки рисунков, в будущем месяце выходит замуж. Вам придется начать с этого, а потом, если представится случай, можете «прыгнуть» и повыше. Алиса кивнула выразительно. – Давайте мне работу и как можно скорее. Мне все равно, что это такое, но я хочу работы и как можно больше. Это не только потому, что хочу использовать свою энергию, но я уже истратила на уроки и другое все, что могла. – Я позабочусь. Вы не из тех, которые выпрашивают. – Бродрик обрезал сигару и, не говоря ни слова, рассматривал тонкий профиль хозяйки. В первый раз еще он заметил, что она потеряла тот небольшой запас мяса, который покрывал ее мелкие кости, и что румянец вспыхивал на ее щеках, цвета слоновой кости, только в минуты, когда разговор возбуждал ее. Но несмотря на все, она была красивее, нет, более привлекательна, чем прежде, потому что в ее лице было больше глубины. И несмотря на свою нежность и тонкую восторженность, для его критического мужского вкуса она была слишком нетерпелива и слишком склонна, во время умственной работы, безудержно проявлять свою личность. Ее веки были слегка опущены, что могло означать утомление, но придавало истому и таинственность ее странным оливковым глазам. Румяный рот, с короткой верхней губой, на его вкус, был слишком мал, но в чертах лица появилась большая определенность, а четкость овала должна была восхищать даже ее собственную артистическую душу. Она была скорее маленькая – к ее огорчению, но удлиненные линии ее домашних туалетов создавали манящее впечатление, а гибкая грация современной моды очень шла к ней. Сегодня на ней было легкое платье фасона «бабочки». С тех пор, как она была не в состоянии носить дорогие ткани, она выучилась находить замечательные сочетания даже в бумажных. Цвет американской розы великолепно гармонировал с узкой бархатной лентой вокруг ее тоненькой шеи. В ту минуту, когда она была как бы поглощена рассматриванием горящих углей, она казалась в состоянии полного безразличия, если бы не ее беспокойные руки. Бродрик заметил также темные круги под глазами. «Бедный ягненок, – подумал он, – она уже прошла через это, но не без жестокой борьбы. Но как ее жаль». Когда он зажег спичку, она встала и, выдвинув ящик, взяла коробку русских папирос. – Я храню их здесь, чтобы не шокировать мою мать, теперь я не часто позволяю себе дорогие привычки, но сегодня буду праздновать и курить весь вечер. Как весело, что вы снова здесь, Джимми. Я слышала, что вы помолвлены. Это правда? Кажется, вы бросили всех других. Мистер Бродрик покраснел и казался таким робким, каким только мог быть блестящий, испорченный репортер. – Ну, нет, не совсем, – допустил он, – пришлось много хлопотать, но я не могу распоряжаться своим временем. Но, надеюсь-да-я думаю, что теперь близка тихая пристань. – Прекрасно, Джимми, прекрасно. Некоторое время и он также смотрел на тлеющие угли, и глаза его смягчились. Тогда, еще раз, он отбросил от себя, вызванный им прелестный образ. Никаких безумств в Эльсиноре, с его больфемовской загадкой, которую надо распутать во славу «Нью-Йоркских новостей». – Алиса, – сказал он, вытягивая свои длинные ноги с видом полной невинности и довольства. Я хочу конфиденциально поговорить с вами о миссис Больфем. – Он подождал и, когда метнул свою стрелу, вдруг взглянул ей прямо в глаза. – Я пришел к заключению, что это она его убила. – Джим Бродрик! – Алиса вскочила, ее глаза яростно горели сердитым блеском. – О, вы, газетчики! Как это отвратительно! – Почему? Садитесь, дорогая. Кто-нибудь ведь сделал это. Нет? Как говорят наши друзья немцы. И без сомнения, этот «кто-нибудь», это тот, кто больше других хотел от него избавиться. – Но не миссис Больфем. Я ручаюсь за миссис Больфем. Скорее я заподозрю свою собственную мать. – Нет, друг мой, вы это не сделаете. Миссис Кромлей прелестна в своем роде, но она откровенно не стесняется своих пятидесяти лет. Она не та красивая женщина, которая выглядит на целых десять лет моложе, чем имеет право. Видите. – О, но… – Продумайте все это. Когда-то вы сказали, что подозреваете в натуре миссис Больфем неизмеримые глубины, или что-то подобное, присущее вашему полу. И вы были испуганы странным преображением ее лица не менее двух раз за две недели. Конечно, ваше изображение ее, выступающей в зале Загородного клуба, было изображением на все готовой женщины. – Милой, хорошо воспитанной женщины, оскорбленной поведением пьяного животного – ее мужа. Да неужели вы думаете, что хоть одна из нас может прожить жизнь, не обращаясь от времени до времени в фурию по вине своего мужа? – Без сомнения. Но, видите ли, смерть этого «животного» произошла так скоро вслед за сценой превращения выразительного лица леди, которое вы обессмертили на своем рисунке. И ни один вновь появившийся чёрт не будет больше похож на чёрта, чем тот, который вылез из-под обломков ангела. Когда взрыв происходит среди вас – женщин, таких кротких и строго сдержанных, они немедленно после пролетевшего циклона склеивают себя, накладывают заплаты и производят все это так же быстро, как налетает сам циклон. Но это зловещее лицо, одно из целой коллекции, всё-таки на минуту выплыло из своих тайников, и вы видели его. – O, o! – Я проследил каждого подозреваемого, из которых на многих подозрение не падает вовсе… По-моему, есть только двое, на которых оно может пасть. – Кто другой? – Дуайт Рош. На этот раз глаза Алисы не вспыхнули. Под проницательным взглядом репортера она, видимо, взяла себя в руки, но прокусила длинный мундштук папиросы, которую держала в зубах. – Что заставляет вас думать так? – спросила она, бросая в огонь окурок и зажигая другую папиросу, по-моему, вы заблудились где-то в дебрях. – Он влюблен в нее. – В кого? – В леди, которая так своевременно, если не сказать несколько сенсационно, овдовела в прошлую субботу. – Он не влюблен. Почему? Как вы нелепы сегодня, Джим. Она на тысячу лет старше его. – Сколько ей лет? – Сорок два. Мама посылала ей торт в день ее рожденья в прошлом месяце. – Рошу тридцать четыре. Что значат восемь лет для неподходящей партии наших дней. Не говоря уже о незначительной разнице в годах, она кажется моложе, чем он. И когда женщина так прелестна, как миссис Больфем, так интересна своим проницательным умом и тонким намеком на какую-то тайну… – Вы сумасшедший, положительно, сумасшедший. Прежде всего у него не было случая узнать, интересна она или нет – если бы это было так, весь Эльсинор звонил бы об этом. И – ах! – Что? – Ничего. – Говорите, что? Это ваше дело доказать, что он невиновен, если вы можете. – В тот вечер он был в Бруклине. На следующий день я встретила его у Коммеков и слышала, что он это говорил. – Да, это то, что он старательно говорит каждому. Может быть, он может доказать это, а может быть и нет. Но это всё-таки не то, о чем вы думали. – Я испугалась, что вы неправильно меня поймете. Но, хорошо, конечно, он может доказать, что был в Бруклине. Случайно я узнала, что в субботу, возвращаясь из клуба, он зашел к Больфемам, но пробыл там несколько минут. Я ушла из клуба вслед за миссис Больфем, так как пробыла там долго и вечером обещала помочь матери. Я приехала на автобусе, из которого вышла на углу улицы Даубарна, чтобы закончить с Гарриет Белл наши обсуждения относительно возможности для миссис Больфем потерять ее влияние в обществе из-за сцены в клубе – немногие из членов согласились бы вторично присутствовать при такой сцене. Кроме того, многие из новых богачек злобствуют на нее за ее влияние и охотно оттеснят ее на задний план. Выйдя из автобуса, я поговорила совсем недолго и быстро пошла к Авеню. Как раз, когда я повернула за угол, я увидала Дуайта Роша, он хлопнул калиткой и почти побежал к дому. Казалось, что он почему-то торопился. Я стояла возле наших ворот, когда он прошел обратно, без сомнения надеясь успеть к поезду 7:10, на Бруклин. Вот. – Никто не будет счастливее меня, если удастся представить первоклассное алиби для Роша. – Кто, кроме вас, подозревает его? – Никто. И насколько это зависит от меня, никто и не будет подозревать. Сказать вам правду, сейчас я так стремлюсь к полному обелению моего друга, как если бы стремился узнать самую большую новость для газеты. Но если это сделал не он, то значит – она. И если в такое время он устремился к ней, значит, он был вне себя, без сомнения, просил ее бежать с ним, добиться развода. – Какая полнейшая бессмыслица. – Может быть. Но если это был подходящий случай для нее, я думаю, она не колебалась бы и минуты, чтобы всадить пулю в Больфема. Сама мысль об убийстве, как вы можете себе вообразить, вовсе не так страшна, если есть удобный случай его проделать. Многие из нас когда-нибудь испытывали это побуждение, но трусость или стечение обстоятельств предостерегали нас. Даю слово, что это сделала она. Сначала она предусмотрительно заготовила стакан отравленного лимонада для Больфема, когда он зайдет домой перед отъездом, затем что-то помешало – пока это только предположение – и она нашла более подходящим стрелять и убила. – Как? Если все это правда, это какой-то дьявол. – Конечно, нет. Только женщина, доведенная до отчаянья. Одна из тех, кроме того, которая слишком долго сдерживалась. Супружеские ссоры – надежная защита, и я понимаю, почему она допускала его разгул. Но ее побуждения меня не заботят. Для меня довольно поступка. Психология потом, когда буду писать статью в воскресном номере. Но вы видите сами, если не указать на нее и как можно скорее, то укажут на Дуайта Роша. – Но никто ведь его не подозревает. – Еще не подозревает, но весь город занят только этим. И так как они почти готовы отбросить мысль о политическом убийстве, так же, как и наемного убийцу и девиц-тангисток, то очередь за правдой, но пока они ее взвалят на надменную голову своего идола, они легко откопают мужчину, который в нее влюблен, хотя и безнадежно, без всякого сомнения. Тогда выплывут тысячи мелочей, которые, наверное, вспомните и вы, без всякого усилия. – Действительно, тогда в клубе, она обратилась к нему, минуя людей, которых знала долгие годы. В тот вечер она виделась с ним, хотя бы несколько минут. О, это слишком ужасно. Миссис Больфем, леди Эльсинора! И как она была добра к нам всем в эти тяжелые годы, как постоянно помогала нам. Я не отрицаю, Джим, что потому сказала вам это, что немного ревновала ее. Рош мне нравился, он интересный и изящный мужчина, а я была так одинока, и он вдруг перестал посещать меня… и, видя его восторг при встрече с ней в тот вечер и как они оба едва передвигались вдоль Авеню, будто каждая минута была им драгоценна… Я всегда думала как отвратительно, когда замужняя женщина оттирает девушку, ведь это так неестественно – но я не могу слышать обвинений ее в убийстве. О, как ужасно говорить об этом! – Она, виновная или невиновная, выпутается, пусть это вас не заботит. И нет другого способа спасти Роша. Если это поможет делу, ревнуйте побольше. Он женится на ней сейчас же, как только позволят приличия. – Не верю, что он хоть каплю думает о ней. И не верю, что она выйдет замуж за него или за кого-либо. – Да, да, она выйдет. Он из тех, кто добивается, чего хочет; и поверьте мне, он сходит с ума по ней, а она в том возрасте, когда пылкий и решительный любовник заставляет терять голову. В этом нельзя ошибиться. Кроме того, теперь ей захочется, как можно скорее переменить фамилию. – Джим Бродрик, знаете ли вы, что намеренно играете моими чувствами женщины, Даже больше, играете на том, что в них есть низкого? Всегда я считала вас более тонким дипломатом. Не могу вас благодарить за то, что вы осчастливили меня своей откровенностью. – Моя милая девочка, полное отсутствие дипломатии это и есть мой дар вам. Я хочу вытянуть для моей газеты – и для вашей тоже всю эту великолепную историю и спасти нашего общего друга. Я только пытался доказать вам, что миссис Больфем вовсе не божественное, а самое обыкновенное человеческое существо и заслуживает небольшого наказания за свое преступление. Конечно, она недостойна, чтобы ей в жертву был принесен Дуайт Рош. – Но если он докажет свое алиби? – А предположим, что это невозможно? Это было в субботу вечером. Вполне вероятно, что он не застал человека, которого хотел видеть. У меня мрачное предчувствие, что он вовсе не был в Бруклине и не был в состоянии думать о делах, хотя ни на один миг я не допускаю, что он был вблизи Больфемов или знает, кто это сделал, если, конечно, миссис Больфем не созналась ему. Она очень умна и не склонна, как дурочка, разыгрывать райское неведение она должна знать, что подозрения собираются вокруг нее и, зная его ослепление, несомненно, посоветовалась с ним. В действительности Бродрик не думал ничего подобного и только рассчитывал на эффект своих слов. И девушка вспыхнула до корней волос, потом побледнела и сидела мрачная. – Тогда он должен возненавидеть ее, – прошептала она. – Только не Рош. Это возможно с другим и не потому только, что он глубоко чувствует и ничто, кроме времени, не может излечить подобного ему, но и потому, что он в глубине души – рыцарь, романтик. И помните, влюблен до безумия и, как мне кажется, впервые. Он вообразит ее мученицей и немедленно примется за работу, чтобы отклонить от нее подозрения. И если он не докажет свое алиби, то, в случае плохого исхода, взвалит вину на свои плечи. – О, неужели в наши дни мужчины – тоже Дон Кихоты? – Мы не слишком основательно переменились со времени, когда были протоплазмой. – Но почему это рыцарство, эта сильная страсть, эта первая любовь такого человека, все это вызвано женщиной возраста миссис Больфем. Почему? Когда это право девушки? Я не говорю – мое. Не думайте, что я собака на сене – стараюсь ею не быть. Но свет полон девушками, не только глупенькими созданиями, подходящими для мальчишек, но девушками за двадцать лет, блестящими, общительными, дельными, настоящими спутницами для мужчин. Почему все это? Это проклятие, это неестественно. – Да, это так, – сочувственно сказал Бродрик. – Да, но если бы человеческая натура не была похожа на перепутанные электрические провода, полные противоположных токов, жизнь, пожалуй, была бы совсем неинтересна. Возможно, что это дело сродства душ, предназначения, фатума – только не выдавайте меня, но это так. Вы также не можете объяснить смерти полезного человека в цвете лет, милого ребенка, необходимой семье матери или ужасной смерти, от рака, пожилой женщины, которая прожила, главным образом для других, примерную жизнь. Не пытайтесь объяснить загадку человеческих страстей… Миссис Больфем действительно прекрасна и более свежа, чем восемнадцатилетние девушки, день и ночь отплясывающие фокстрот. Но всё-таки его надо спасти и от нее и от ареста. Хотите ли помочь мне? – В чем будет заключаться моя помощь? – Собирайте дальнейшие доказательства против миссис Больфем. – Не могу и не буду, если бы даже могла. И вы думаете, что я могла бы способствовать доказательству преступления любой женщины? – Вы сделали бы это, будь вы закоренелая, настоящая корреспондентка. – Отлично, значит, я не такая и никогда ею не буду. Ищейку изображайте сами. – Даже больше, чем вы думаете, но мне нужна ваша помощь. Я не говорю, что вы отправитесь в рощу искать обрывки ее платья, или что можете и будете втираться в ее доверие, чтобы вырвать признание. Но я хочу от вас напряжения ума и изобретения способов, которые направили бы меня на более очевидные следы, чем те, которые у меня есть сейчас. Подумайте, нет ли у вас под рукой чего-нибудь теперь? – Нет. – А что означает этот тон? – У вас очень чуткое ухо. – Только не у меня. Скажите сразу – нет. – Он встал и взял шляпу. – Пока не важно. Продумайте все это. Вы скажете через один-два дня. Помните только, глядя на всходы моего небольшого посева, что вы помогаете мне спасти хорошего товарища и придавить ногой змею, убийцу. Уф! Тут ничего нет бесчестного. Покойной ночи. Она не встала, когда он уходил, а сидела возле потухшей печки, думая и плача, пока ее не позвала мать.