Он густо покраснел, как краснеют люди с плотной светлой кожей лица, и, когда взглянул на нее, его жесткие голубые глаза утратили свой блеск. Невероятно, что она могла так не понимать его. – Для меня это было достаточно серьезно. Я потому только держался вдали от вас, что говоря, как говорил я… но я не могу вам этого объяснить. Я только напомню вам, что предложил послать за мной, если вы будете в затруднении. – Я помню. – Инстинктивно она почувствовала упрек. – Я еще ни к кому не обращалась. – Благодарю вас. – Сказали ли вы только из вежливости, что стремились увидеть меня? Он колебался, хотя и решил, что ее надо предупредить. Кроме того, он убеждался, что она сама начала замечать опасность. – Вы читали газеты и видели сегодня корреспондентов. Конечно, вы догадываетесь, что они надеются на сенсационный процесс, с вами в качестве героини. – Как могут мужчины, люди, быть подобными бессердечными животными? – Спросите публику. Даже те слои общества, которые себя считают избранными и не притрагиваются к бульварной прессе, пожирают ее в случае действительно сенсационного процесса в высшем обществе. Но теперь это безразлично. Давайте обсудим дело. Они хотят обвинить вас в убийстве. Как они это сделают – это вопрос. Скажите мне точно, что они говорили и что заставили сказать вас? Миссис Больфем дала ему такой обстоятельный отчет об интервью, что он смотрел на нее с удивлением, только его непреклонное американское лицо стало еще бледнее. – Какая превосходная свидетельница была бы из вас. – Минуту он смотрел на ковер, затем вскинул глаза так, как это делал Бродрик. – Скажите мне, – мягко сказал он, – скрыли ли вы что-нибудь от них. Вы знаете, насколько вы можете довериться мне, но я должен быть в состоянии советовать вам, что можно и чего нельзя говорить на случай самого худшего. – Вы думаете, если меня арестуют…На миг она потеряла самообладание и с ужасом взглянула на него. Он нагнулся и дотронулся до ее руки. – В деле, вроде этого, возможно все. Но вам нечего бояться. Теперь, скажите мне… – Вы думаете: я это сделала? – Я знаю, что не вы, но думаю, что вы что-то знаете. – Это не раскроет тайну. Он был убит выстрелом из рощи в ночь, темную, как пропасть, и нам надо считаться только с этим. – Позвольте мне судить самому. – Хорошо. Я загасила свет наверху и, так как была взволнована, смотрела в окно, ожидая, когда Давид будет приближаться. Мне так хотелось, чтобы он скорее пришел и ушел. В это время я взглянула по направлению к роще и увидела, как кто-то крадется меж деревьев. – Да? – Он привстал с расширенными зрачками и вздрагивающими ноздрями. – Дальше, дальше. – Я сказала вам, что я нервничала, взволнованная ужасной сценой в клубе. Мне хотелось какой-то перемены, приключения. Я быстро сбежала вниз и вышла через кухонную дверь – ключ от второй прихожей, по субботам, всегда у Фриды – желая следить за вором. Конечно, я принимала этого человека за вора и знала, что Дэв придёт через одну-две минуты. – Много ли времени прошло с тех пор, как он позвонил по телефону? Ему пришлось идти от Коммеков, и вышел он не тотчас. – О, много спустя; тогда я была уверена, что он появится через одну-две минуты. Вот, это может казаться вам невероятным, но тогда я чувствовала, что возбуждение от опасности облегчит меня. – Я вас прекрасно понимаю. – Рош говорил с беспечностью человека, уверенного, что любовь и полное понимание женщины вполне естественный вывод. – Но… но это не будет подходящим рассказом для присяжных из мелких фермеров и торговцев. Что они поймут о нервах, вроде ваших. Но продолжайте. – Хорошо, тогда я постаралась пройти в рощу так, чтобы тот человек не увидал и не услыхал меня. В этом я уверена. Он довольно долго двигался туда и сюда; и я думала, что он искал место, откуда ему проникнуть в дом. Потом я услыхала Дэва, который пел на улице Даубарна, потом увидала его в полосе света от фонаря. После этого все произошло так быстро, что я едва ли помню настолько ясно, чтобы описать вам. Человек, недалеко от меня, пригнулся. Не могу сказать, что я думала тогда, думала ли я, что он хочет выстрелить, или почему именно я не закричала… Даже раньше, чем я успела подумать обо всем этом, он выстрелил, и Дэв упал. – А как же относительно второй пули? Вы уверены, что в роще не было никого больше? – Может быть, там их была целая дюжина. Потом я слышала, как кто-то бежал. Возможно, что он был и не один. – Был ли у вас револьвер? Он говорил очень мягко. – Не бойтесь сказать мне. Вы могли выстрелить случайно или нечто более глубокое, чем ваше сознание, могло повелительно толкнуть вашу руку. Но Миссис Больфем, подобно всем неискренним людям, была упорно скрытна, и, если это больше соответствовало ее целям, она разрешала себе не говорить правды. Она вздрогнула совсем по-женски. – Я никогда не держу револьвера дома. Если бы он и был, то, конечно, незаряженный, только чтобы пригрозить взломщику. – О, да. Я только хотел сказать, что это очень счастливо для вас, но не знаю, имеет ли это значение. Если бы в тот вечер вы взяли с собой револьвер, заряженный или нет, и сознались в этом – едва ли до этих пор вы бы избежали ареста, даже, если бы ваш был 38-го калибра. Но если бы вы признались, что вышли невооруженной, в темную ночь, преследовать человека, – это заставило бы на всю вашу авантюру посмотреть как на бесцельное безумие. Было очевидно, что он думает вслух. Она резко прервала его. – Но вы верите мне? – Верю каждому вашему слову. Чем больше ваши поступки отличаются от поступков других женщин, тем естественнее они мне кажутся. Но я думаю, что вы бесспорно правы, скрывая весь эпизод. Он ничего не доказывает, но обвиняет вас. – Но он может обнаружиться. Вот почему я обратилась к вам, а не потому, чтобы репортеры меня напугали. Фрида была дома, когда я вернулась. Мне показалось, что я слышала какой-то звук, и я окликнула ее. Об этом я рассказала Анне, и она незаметно выспросила Фриду и уверилась, что та ничего не слыхала, потому что, хотя она и пришла рано, но у нее болели зубы, и она так мучилась, что не услышала бы выстрела даже под своим окном. Тогда я отбросила эти опасения, но сейчас же после ухода репортеров она пришла ко мне и сказала, что видела, как я вернулась, и пыталась шантажировать меня, требуя пятьсот долларов. Я сейчас же заставила ее сознаться, что она не видала меня, но что она слышала, как я ходила – нет сомненья. Я, вполне логично объяснила ей, что зашла, чтобы напиться воды, и что звала ее, так как мне показалось, будто кто-то трогал дверь, но если эти репортеры доберутся до нее… Его лицо было полно ужаса. – Это плохо, плохо. Между прочим, почему вы не побежали к Больфему? Это показалось бы вполне естественным. – Я вдруг страшно испугалась. Думаю, я знала, что он умер, и не хотела приближаться. Я побежала, как собака бежит в свою конуру. – Это было достаточно по-женски. В первый раз он улыбнулся, и голос, незаметно сделавшийся допрашивающим, снова смягчился. – Вы были в ужасном положении, пока не вернулись, это не было ошибкой, инстинкт подсказал верно. Если бы вас нашли нагнувшейся над ним, хотя и без оружия… – Во всяком случае, думаю, что было бы лучше, если бы я подошла к нему. Конечно, если бы я любила его, я должна была бы сделать именно это. Ho я бросилась от него прочь, как только могла скорее. – Хорошо, не будем обсуждать то, что могло бы быть. Если только никто не докажет, что вы выходили из дому, весь эпизод может быть скрыт. Если вас арестуют по вымышленному обвинению, а окружной прокурор более проницателен, чем репортеры, вы должны придерживаться вашего рассказа. А почему вы не сказали репортерам, что Фрида вернулась домой, приблизительно, в то же время, когда стреляли? – Я забыла. Тогда дом был полон народа, и многие из соседей сидели здесь. Я так мало обращала на нее внимания, как будто она была деревянной куклой, на которую она похожа. – Думаете ли вы, что она могла убить? – Хотела бы так думать, но она не могла попасть домой прежде меня. А шаги слышались по направлению к переулку, позади усадьбы. – Она одна из самых легких танцорок в том зале, где постоянно бывает по субботам. Я делал некоторые наблюдения на свой риск, но не могу найти связи между ней и Больфемом. – Он даже не взглянул бы на нее. – Нельзя это сказать наверное. Мужчина часто кажется суровым там, где больше всего уступает. Но, по-видимому, вздыхателя у нее не было, хотя она и жила в стране уже четыре года. Она дружила с семьей Старого Голландца и вертелась возле молодого Конрада, хотя он обручен с кем-то другим. Вся молодежь любит танцевать с ней. Зал она оставила неожиданно и побежала домой – очевидно, вследствие жестокой зубной боли. Если она спряталась в роще, с целью убить Больфема, она могла вернуться домой раньше вас. Во всяком случае, что она делала на лестнице? – Я не спрашивала ее. – Она могла слишком запыхаться или устать, чтобы ответить вам. А шаги, которые вы слышали, могли быть шагами сообщника, человека, стрелявшего из другого револьвера. – Но я увидала бы, как он бежал передо мной. – Это не обязательно, было темно, вы растерялись, могли быть в нерешительности дольше, чем думаете, пока бросились домой. Некоторые, во время сильных волнений, подвержены столбняку. Где она? Я думаю, мне надо повидать ее. Он нервно ходил по комнате, пока миссис Больфем пошла в кухню. Фрида с вязаньем сидела возле печки. Получив приказание прийти в гостиную, она почти закрыла свои маленькие глазки, но последовала за миссис Больфем и смело взглянула на Роша, стоявшего среди комнаты, хотя он и казался большим и страшным. – Я адвокат миссис Больфем, – сказал он без всяких предисловий, – она послала за мной, так как вы пытались шантажировать ее. Что вы делали на лестнице, когда услышали, что Миссис Больфем была в кухне? Вы ушли из танцевального зала незадолго до восьми, а это могло быть не более, как пять минут девятого. Фрида собрала свои крупные губы в жесткую линию. – Вы не хотите мне отвечать. Ладно, если вы не хотите объяснить мне, вы скажете завтра перед Верховным Судом. Или я добьюсь приказа на ваш арест, как убийцы Давида Больфема. – Мой бог! – Лицо девушки сделалось почти багровым. Она подняла спицы своего вязанья с угрожающим жестом, который был даже драматичен. – Я не сделал это. Она сделал. – Что вы делали на лестнице? – Хотела греть воду для мой зубы. – Холодная вода прекрасно помогает от флюса. – У меня зубы никогда не болели, как этот. Я была моей комнате много минут прежде, чем шла вниз. Потом, когда я уже на лестнице, я слышу – идет миссис Больфем. – Она ведь объяснила вам, что вы слышали. – Нет, не объяснил. Я это думал, когда говорил прежде, теперь нет. Она запыхалась. – Я была испугана, вмешалась миссис Больфем с такой быстротой, что Рош бросил на нее взгляд восхищения. Перед ним была женщина, которая постоит за себя при перекрестном допросе свидетелей. – Сначала мне послышалось, что кто-то пытается войти в дверь, а потом, что кто-то крадется по лестнице. – О, да, голос Фриды не выражал убежденности. – Ученые дамы могут думать очень быстро. Но я скажу – она вышел дверь, кухня дверь. Всегда я брал ключ от прихожей. Она знайт это. Когда она не знайт – я уже дома, она выходит дверь кухня. Если день, она идет в прихожий дверь. – Как жаль, что вы не хлопнули дверью, когда входили. Это было бы вполне естественно, раз вы так спешили. – Рош говорил насмешливо, но был глубоко взволнован. Невозможно было понять, говорила ли она правду или тщательно разученную историю. – Конечно, если всю эту историю вы расскажете полиции, вы сами испытаете серьезные затруднения. – И она тоже. – Миссис Больфем вне подозрений. Не мое дело предупреждать вас или отменять постановления закона, о которых вы, вероятно, ничего не знаете. – Кое-что знаю. Вчера я сказал господину Краусс, он сказал, если я говорил следователь – ничего не знаю, много лучше хватал леди пятьсот доллар и ехал домой. – О-о-о. Это Старый Голландец так вам советовал? Думаю, что лучше всего открыто арестовать вас завтра утром. Превосходно, миссис Больфем уже оправдана. Вы можете идти. С минуту она смотрела на него глазами, метавшими огонь, подобно батарее на вершине форта, потом покачнулась и убежала в кухню. – Это заставит ее скрыться сегодня, ее друзья спрячут ее. Самый факт ее бегства убедит полицию и репортеров в ее виновности. Это отлично для вас. – Он говорил с мальчишеским задором, лицо сияло, утратив всю свою суровость. – Но если она не виновна?