– Вы видели что-то другое, но боялись рассказать, так как ходили разговоры, Что ваш отец нанял убийцу. – Какая ложь, вскрикнул молодой Краус. – Конечно, я знаю это и вся печать тоже. Это была дикая фантазия полиции. Но тем не менее вы думали, что было бы не плохо пролить свет на все дело. Это так, не пытайтесь отрицать. Вы видели нечто, что могло направить следствие по верному пути. Вот, что это такое? Пятьсот долларов перед вами, если вы скажете правду. Знаете, мне нужна только правда. Я не из тех представителей печати, которые платят за лживые показания – таким образом ваша честь не затрагивается, а также и вы сами. Некоторое время Конрад обдумывал услышанное. Он был педантичен и честен и хотел быть уверенным, что не испытает неловкости, когда поместит желанные пятьсот долларов в земельные участки Эльсинора, и старался убедить себя, что правда всегда правда, будь она оценена на деньги или нет. Он так долго взвешивал – за и против, что Брус был готов проявить нетерпение, когда Краус, наконец, решился. – Да, я кое-что видел, но не хотел говорить. Они могли сказать, что я был замешан или лгал, чтобы защитить Фриду. – Вот именно, ведь невозможно предположить связь между ней и Больфемом. Конрад продолжал, как будто бы Брус не прерывал его. – Я видел, как Фрида вошла в боковую дверь. Вдруг я увидел, как открылась дверь из кухни и, так как я вглядывался, то узнал, что это была не Фрида – это была миссис Больфем. Она закрыла за собой дверь и прокралась сзади меня к черному двору, за кухней. Я наблюдал за ней и видел, как она вдруг повернула и пошла по направлению к роще. Она не производила ни малейшего шума. – Как вы узнали, что это не была Фрида? – Фрида пяти футов и трех дюймов, а это была высокая женщина, выше меня, а во мне пять футов восемь дюймов. Я много раз видел миссис Больфем, и хотя не мог видеть ее лица, так как оно было закрыто темным шарфом, я узнал ее по росту и по походке. Конечно, я наблюдал, зачем она вышла. Несколько минут спустя я услышал, как Больфем, распевая, как сумасшедший, каким он и был, своего Типперэри, повернул с улицы Даубарна, потом я услышал выстрел. Я сообразил, что Больфем получил, что ему предназначалось, и не стал дожидаться дальнейшего. Я пробирался осторожно одну-две минуты, потом пробежал позади четырех усадеб, пересек улицу и добрался до автобуса. Но Фрида слышала, как миссис Больфем вернулась. Она была совсем запыхавшаяся и, когда услышала движение на лестнице, позвала, как я думаю, прежде чем сообразила, и спросила Фриду, не слыхала ли она чего-нибудь. Но Фрида очень осторожна. Она слышала выстрел, но стояла неподвижно у стены, услышав голос миссис Больфем, и ничего не ответила. Потом мы посоветовали ей пока хранить полное молчание. – И вы думаете, что это дело рук миссис Больфем? – Кто же другой? Я не очень огорчусь, если она отправится на электрический стул, так как за убийство мужа женщина должна нести предельное наказание, хотя бы даже это был Больфем. – Этого нечего опасаться, но у нас будет шикарный процесс. Вы повторите завтра свой рассказ перед Высшим Судом и до вечера получите свои пятьсот долларов. Теперь вы должны идти со мной и дать возможность поговорить с Фридой. На меня она и не смотрит и, кроме того, верно уже в постели. Но я должен предупредить, что и на ее долю придется сотни две, если она даст показания. – Но ее арестуют за умолчание. На допросе у следователя она показала, что ничего не знает. – Флюс объяснит ее молчание. – Может быть, рассказать вам и то, что сегодня вечером – теперь уже вчера – она приходила к нам и рассказала отцу, что адвокат Рош пугал ее, говорил, что она может быть обвинена в убийстве и что лучше всего ей скрыться. Но папа посоветовал ей идти домой и не бояться, так как бояться нечего. Он знал, скройся она – и он снова будет под подозрением, так как девушка близка к нашей семье, и понятно, полиция бросилась бы за ней по горячим следам. И так как она славная, рассудительная девушка, она послушалась совета и вернулась домой. – Отлично, продолжайте. Я не из «Утренней Газеты», но обещал своим мальчикам статью, если во время добуду «данные». Он снова нанял автомобиль, который они оставили на углу улиц Даубарна и Садовой. Войдя в усадьбу Больфемов через калитку для поставщиков, они пробрались к заднему входу. Переулочек, позади поля, принадлежавшего к имению, был весь в рытвинах и ямах и слишком далеко от дома, чтобы рискнуть идти по нем в темную ночь. Они были задержаны дежурившим сыщиком, но, когда причина их появления была спешно объяснена, он присоединился к ним и даже влез на выступ окна, стараясь пробудить мисс Эппль от ее юного и добродетельного сна. Их соединенные усилия продолжались часа три и этим объяснилось, почему, «потрясающая» новость появилась только в дневном издании газеты, вместо того, чтобы возбудить утренние аппетиты нескольких миллионов читателей. Интервью с Фридой, которая окончательно проснулась, когда причина непристойного вторжения была разъяснена заслуживающим доверия Конрадом, и которая выторговала себе пятьсот долларов, объясняло, почему миссис Больфем провела ночь на четверг в тюрьме графства, находившейся в Добтоне, за зданием суда. 19 Когда шериф Добтона и его понятые явились арестовать миссис Больфем – жену их старого товарища по оружию – всё, что они могли сказать, это что окружной прокурор прислал приказ об ее аресте немедленно после показаний перед Верховным Судом Фриды и Краусов – отца и сына. Что это были за показания, они не могли бы сказать, если бы даже знали, но что они были значительны и достаточно обоснованы, чтобы обеспечить ее обвинение Верховным Судом, было вполне очевидно, хотя и ужасно. Они приехали как раз в тот момент, когда миссис Больфем собиралась ехать на ланч к миссис Коммек. Фриду увезли задолго до того, когда надо было начинать приготовления к завтраку. Мистер Кромб, шериф, захлопнул дверь перед возмущенными репортерами-женщинами, хотя и менее безжалостными, но столь же усердными в обслуживании своих газет и желавшими получить материал для статьи «общечеловеческого значения», на которую рассчитывала публика. Миссис Больфем и ее друзья, увидев полицию, поспешили уйти в приемную. Миссис Баттль громко плакала, Алиса Кромлей, пришедшая незадолго, вместе со своей матерью, вдруг упала в кресло, в углу комнаты и зажала рот руками. Ее глаза, полные ужаса, не отрывались от лица миссис Больфем. Остальные дамы проливали потоки слез, когда шериф, не менее их огорченный, объяснил причину прихода и прочитал приказ об аресте. Одна только миссис Больфем была спокойна. Она проявила исключительность своей натуры и так овладела своими потрясенными нервами, что они как бы притупились. Только слегка она почувствовала весь драматизм положения, зато чувствовала очень остро всю особенность своего положения среди этого маленького мирка и знала, что в минуту страшного переживания, предназначенного ей судьбой, от нее ожидали мужественного и достойного поведения, как от женщины, которая приводила в восторженное состояние тем, что была на целую голову выше толпы. И она была на высоте положения. – Не беспокойтесь только, – сказал Кромб, похлопывая ее по плечу, хотя никогда прежде он не осмелился протянуть ей руку и часто «сожалел Дэва». – Они лгут – эти немчуры – по той или иной причине, но на самом деле ничего не знают, и мы скоро разоблачим их. – Я не беспокоюсь, – холодно сказала миссис Больфем, – но совершенно естественно возмущаюсь унизительным арестом и возможностью провести хотя бы одну ночь в тюрьме. В чем же в действительности меня обвиняют? Шериф сморщился и кашлянул. – Хорошо, вероятно, это убийство. Это гадкое слово, но слова ничего не значат, когда они лишены смысла. – Прямое обвинение, – взвизгнула миссис Гифнинг. Кромб кивнул головой. – И нельзя взять на поруки? – Глаза миссис Фру дико блуждали. – Ничего не поделаешь. Миссис Больфем поспешно встала. В этой комнате, насыщенной возбуждением, была страшная опасность заразы. Она поочередно поцеловала каждую из своих приятельниц. – Конечно, все объяснится, – ласково говорила она им, – только мужчины могли поддаться на такую интригу, и, наверное, в Верховном Суде множество немцев, их ведь так много в графстве. У меня будет великолепный защитник, друг Дэва, мистер Рош. Я уверена, что в тюрьме мне будет отлично. Как все это мило и необычно-ново! Несмотря на громадное самообладание, она вздрогнула, когда эта картина промелькнула перед ней. – С вами будут обращаться, как с королевой, – поспешно вмешался шериф. Он гордился ею и почувствовал колоссальное облегчение, что все пять миль до Добтона ему не придется ехать с истеричной особой. Вас поместят в личных комнатах смотрителя. Предполагаю, вы будете иметь возможность все время видеться с вашими друзьями. Полагаю, нам лучше двигаться. Миссис Больфем уже уходила из комнаты. Ее глаза встретились с испуганным и недоумевающим взглядом Алисы Кромлей, и один из тех темных инстинктов, которые возникают в нашем подсознании, подобно воспоминаниям о старых переживаниях, вызванных умственным напряжением, заставил ее импульсивно протянуть руку и привлечь девушку к себе. – В вашем расположении я всегда уверена, шепнула она. Не пойдете ли вы наверх, помочь мне уложиться? Алиса последовала без размышления. Удар был слишком неожиданный. Она так плохо представляла себе, что власть закона достаточно сильна, чтобы тронуть женщину, подобную миссис Больфем, и еще менее верила, что она преступница. На миг она забыла свое ревнивое недружелюбие и помнила только, что лучший друг ее матери и друг ее собственных детских лет был в ужасном затруднении. Миссис Коммек уже мчалась впереди и, когда они вошли, уже тащила из большого шкапа к кровати две коробки для платьев. Ее лицо пылало и носило следы слез, но она была одной из тех домовитых и деятельных женщин, которые возбуждаются автоматически от каждого происшествия и действуют тогда, когда другие раздумывают. – Рада, что и вы пришли, – сказала она Алисе, – откройте ящики, я вытащу все необходимое. Конечно, нелепое обвинение будет снято через день-два, но всё-таки… Ну, а если они все там, в Добтоне, идиоты, мы можем снова прийти сюда и уложить чемодан. Тащить его сейчас было бы бессмысленно. Сэм перевернет небо и землю, чтобы взять ее на поруки. Только надевайте ваше лучшее платье, Энид, и наденьте вуаль, чтобы они, там, не могли вас «щелкнуть» моментально. Пока она лепетала без умолку, миссис Больфем, ум которой еще никогда не работал с большей ясностью, прошла в ванную комнату и вылила содержимое одного, очень невинного пузырька в раковину умывальника. Она боялась Бродрика больше, чем окружного прокурора, который, в конце концов, был другом ее мужа и фактически питался политическими крохами от этой расточительной, но заботливой руки. Она вспомнила, что всегда была приветлива с ним (по желанию своего мужа, так как смотрела на него, как на ничтожество), когда он обедал у них, и была уверена, что тайно он будет ей покровительствовать, каков бы ни был его прямой долг. Кроме того, он был из тех, кто шипел при одном упоминании о Краусе, и охотно, особенно с начала войны, вышвырнул бы его из общины. Миссис Больфем была блестящей представительницей того типа, который пользуется непоколебимым восхищением и преданностью своего пола и потому соответственно доверяла своим друзьям. Она вызывала в женщинах лучшие чувства так же, как и они в ней. И потому ей не пришло в голову ни закрыть за собой дверь, ни оглянуться назад. Алиса Кромлей стояла перед письменным столом и, взглянув в зеркало, видела, как Миссис Больфем вылила что-то из пузырька и выполоскала его. Подозрения Бродрика, касавшиеся стакана с лимонадом, вспыхнули в уме молодой художницы, и с этой минуты, она поверила в виновность миссис Больфем. Хотя руки ее дрожали, она достала из ящиков, пахнувших лавандой, строго целомудренное белье главы Эльсинора и, как только коробки были уложены, поспешно прикрепила Миссис Больфем ее вуаль и приколола ее так крепко, что не было возможности обменяться новыми поцелуями. Она не представляла себе конечной цели этого, но не могла поцеловать женщину, которую подозревала в убийстве и которую, весьма возможно, она будет принуждена выдать. Вдруг сделавшись молчаливой, будто у нее на совести ныло собственное преступление, которое надо было скрыть, она пошла с миссис Больфем к карете, чтобы помочь ей избавиться от толпившихся корреспонденток, из которых она узнала многих. Они по очереди надоедали ей, решив извлечь какой-нибудь материал для статьи в утреннем выпуске. 20 С быстротой вихря, миссис Больфем была доставлена в Добтон; ей казалось, что сама она – центр этого смерча. Вслед за их автомобилем неслись три экипажа с представителями прессы, которые высадились перед Судом в Добтоне, чтобы успеть приготовить свои камеры. Другие корреспонденты, мужчины и женщины, стояли перед запертыми воротами тюрьмы, некоторые с аппаратами в руках. Но еще раз читатели были принуждены удовольствоваться возбуждающей статьей, иллюстрированной только фигурой высокой черной мумии. Миссис Больфем прошла мимо них, до боли стиснув руки под своей вуалью, хотя спокойная и равнодушная по внешности. Женщины были в восторженном возбуждении, мужчины удивлялись, но одобряли ее не более, чем всегда. Их «настоящая» женщина плачет, когда находится в затруднении, и краснеет и дрожит, когда мужчина избирает ее утехой своей жизни. Смотритель и его жена, только недавно переехавшие в свою новую квартиру, оставили ее не только безропотно, но даже с необычайным волнением – что за благословенная перспектива не слышать дьявольских криков пьяниц и не видеть угнетенных грешников из финансового мира. Двери со звоном закрылись, миссис Больфем поспешно поднялась по лестнице и была все еще достаточно спокойна, чтобы вскрикнуть от удивления и поблагодарить жену смотрителя, миссис Ларк, когда увидала, что на столе и подоконниках стояли цветы. – Я так и предполагала, что вы выдержите все это, – сказала миссис Ларк с гордостью. – Будьте, как дома. В мгновенье ока я приготовлю завтрак. Миссис Коммек и миссис Гифнинг приехали с ней вместе, а Коммек и еще некоторые из мужчин появились почти немедленно и с бледными, взволнованными лицами стали уверять ее, что сделают все, чтобы взять ее на поруки. Пока она делала усилие, чтобы проглотить свой завтрак, зазвонил телефон, и ее неподвижное лицо немного оживилось, когда она узнала сильный и уверенный голос Роша. Из раннего выпуска дневных газет он узнал в Нью-Йорке новости и телефонировал в Добтон, где ему подтвердили его непосредственные опасения, а также и то, что она была заключена в тюрьму графства. Он советовал ей не терять присутствия духа и обещал быть у нее в четыре часа. Тогда она попросила своих друзей уйти, чтобы немного отдохнуть и, если возможно, заснуть. Они знали, как серьезно будет ее совещание с защитником. Когда осталась одна, первое, что она сделала – схватила трубку телефона, стоявшего на одном из столиков, и вызвала приемную доктора Анны Стейер. Как только ее арестовали, она смутно сознавала необходимость увидеть самого старого и верного из своих друзей. Пока она ждала, чтобы ее соединили с центральной станцией, она ощутила словно легкий толчок при мысли, что она полагалась на эту сильную, безыскусственную женщину больше, чем это допускал ее спокойный самонадеянный ум. На звонок телефона ответила ассистентка доктора Анны и, услышав голос миссис Больфем, не выдержала и громко заплакала. – О, не волнуйтесь, – нетерпеливо сказала миссис Больфем, – мне ничего не угрожает. Соедините меня с доктором. – О, это не только из-за вас. Бедная, бедная доктор Анна! Ей нездоровилось уже давно, а сегодня утром она свалилась окончательно, я послала за доктором Ликуером, он определил тиф и перевез ее в госпиталь Брабанта. Последнее, что она сказала, скорее прошептала, это, что хотела бы быть уверенной, что не наделала вам хлопот и что очень скоро вы про это услышите. Миссис Больфем повесила трубку, которая почти упала из ее дрожащих рук. Она похолодела от ужаса. Анна больна и тогда, когда ей особенно недостает ее. Суеверный страх проник в ее сознание, и ей чудилась зыбь разъяренного и неотвратимого прилива. Может быть, он поджидал все эти годы, чтобы опрокинуть преграды ее размеренной жизни и смести ее в хаос. Она нахмурилась и старалась привести в порядок свои мысли. Неужели счастье изменило ей? Неужели сама судьба была против нее? Когда она подумала о Дуайте Роше, то испугалась снова. Может быть, и с ним случится что – нибудь? Разве это невозможно? Ежедневно люди гибнут под мчащимися автомобилями, а он так рассеян, когда идет по улице. Она вскочила и металась взад и вперед в этих двух комнатках ее нового жилища, зная, что ей необходимо спокойствие, и недовольная собой. Она восстановила свое умственное равновесие, так редко поддававшееся воображаемым страхам, но бодрость покинула ее, и она сидела, закрывши лицо руками, когда Рош быстро вошел. Он был поражен, когда она подняла лицо; оно казалось старше, но гораздо более привлекательным. Ее ненарушимое спокойствие по временам раздражало даже и его, хотя она и была для него истинным идеалом леди. Смотритель, отперев дверь, оставил их вдвоем. Рош сел и взял обе ее руки своими теплыми, успокаивающими руками. – Вы нисколько не должны пугаться, – сказал он, – прежде всего вы должны помнить, что господствует политическая партия вашего мужа и они положительно смеются над вашим арестом. Теперь они уверены более, чем когда-либо, что это дело какого-нибудь политического врага. Больфем делался все более и более резким, и у него было много врагов, даже в среде своей партии. Они нажмут все пружины, чтобы освободить вас и конечно, они могут это сделать. – Ho какое показание послужило причиной моего ареста? Что говорили Верховному Суду эти ужасные люди? Неужели я никогда не узнаю это? – Почему же, все это уже есть в дневной газете, так как один из репортеров допросил их раньше, чем Верховный Суд. Входя в комнату, он снял плащ, теперь пошел и достал из кармана номер «Вечерних Новостей». Она рассматривала его, закусив губу. Он содержал не только рассказ, который предприимчивый Брус извлек из Фриды и Конрада-младшего, но подтверждал уверения девушки, что друг семьи, адвокат Рош, предостерегал ее и советовал скрыться и что онa ходила за советом к Краусу-отцу. Но про ее шантаж не говорилось ни слова. – Итак, читатели газет уже уверены, что убийца – я. Без сомнения, и я сама скоро уверюсь в этом. Как это ловко проделано. Она говорила спокойно, но с очевидной горечью. – Вероятно, меня подвергнут допросу, чтобы было как можно больше гласности. Это не забудется никогда. Вы думаете, это правда, что Краус видел меня? – Бог знает! Он снова встал и нервно ходил по комнате. И я хотел бы знать это наверное. Это вопрос глубочайшей важности. От этого зависит, сознаться вам или нет, что вы выходили из дома. Верховный Суд и Гор верят этому, у молодого Крауса честное имя. Фрида всегда вела себя хорошо. А кроме того, в состав суда входят шесть немцев. Надо позаботиться, чтобы ни один из них не попал на процесс. Гор хочет верить.