– Но ведь он один из друзей Дэва. – Именно он настаивает на этом. Подчеркивает, Что преисполнен справедливым негодованием, так как вы убили его дорогого, старого друга. Верит окружной прокурор. Я только что встретил его, он был переполнен змеиным шипеньем и «неопровержимым фактом», что вы единственное лицо из всех, на кого падало подозрение, имевшее причины убить… О, не надо, не надо. Миссис Больфем не выдержала. Она вытянула руки вдоль стола и уронила на них голову. Не раз в своей жизни она пользовалась слезами, как дипломатическим средством, но в первый раз, после детских лет, рыдала так искренно. Она чувствовала себя в тисках, погибшей, заброшенной. – Анна больна, – крикнула она. – Анна, мой истинный друг – единственная, которая что-то значит для меня. Моя жизнь была счастлива, теперь все изменилось. Я знаю, что ужасные вещи должны случиться со мной. – Нет, пока я живу, этого не случится. Я слышал о болезни доктора Анны по дороге в Нью-Йорк. Доктор Ликуер был в поезде. Вы… вы должны позволить мне занять ее место. Я предан вам сердцем и душой. Вы, конечно, знаете это. – Но вы не женщина. Я ищу женщину-друга, сильную, как Анна. Все остальные, о, да! Они преданы мне, были преданы, но как-то вдруг я перестала рассчитывать на них. Кроме того, скоро они поверят в мою виновность. Я всех их ненавижу. Только Анна могла понять и поверить. Рош неловко, слегка коснулся нежной массы ее волос. Вдруг он понял, что его вера в ее полную невиновность, во всяком случае, стала менее устойчивой, чем была. Она созналась ему, что в тот вечер была в роще и следила за вором. Как глупо было бы поверить, что она пошла безоружная. Он читал обстоятельный отчет свидания репортеров с Фридой и молодым Краусом. Хотя пишущие заботливо избегали прямого утверждения, что роковой выстрел сделала миссис Больфем, читатель представлял ее себе прицеливающейся из одного из револьверов – так велика сила опытного и злобного пера. Когда он с удивлением подумал о своем неожиданном подчинении этому душевному возбуждению, то задумчиво задал себе вопрос: не естественно ли допустить, что у нее был револьвер, что выстрел раздался, так сказать, помимо ее воли, когда она увидала это низкое животное, одиноко стоявшее перед ней, и что пуля, проникшая в ненавистную цель, была пулей из ее револьвера. Если это так – что сделала она с револьвером? Он сел и решительно положил свою руку на ее. – Я должен что-то сказать вам. Это то, что Фрида забыла сказать репортерам, но сказала в Верховном Суде. При помощи двух-трех специальных уловок, я вытянул это у Гора. Вот в чем дело: она сказала в Верховном Суде, что при ежедневной уборке, наверху, она видела револьвер в ящике стола, возле вашей кровати. Хотите ли, – скажете ли вы мне? Он почувствовал, как ее рука стала неподвижной, но ответила она без тени недавнего волнения. Я уже говорила вам, что у меня не было револьвера. Это совсем в ее духе – шпионить за мной. Удивительно, как она додумалась до этого! – Она в восторге от своей важной роли. Предполагаю, что ее подкупили, чтобы заставить рассказать все это. – В таком случае, ей нечего бояться сказать еще что-нибудь и, без сомнения, перед процессом последуют другие сенсационные выдумки: она проснулась в ночь после убийства и слышала, как я замуровывала его в стену, или видела, как я заряжала его утром в день убийства. – Да, неизвестно, где может остановиться это воображение низкого разбора, раз оно разбужено. При таком умственном развитии, память перестает работать, и ее место заступает сбивчивая беспорядочность личных или подсказанных внушений, которые заботливо подбираются опытным юристом в связный рассказ. Но я почти хотел бы, чтобы в ту ночь у вас был револьвер и чтобы теперь вы сказали, где его найти. Я заброшу его куда-нибудь в наших болотах. – У меня не было револьвера. – Даже теперь она не могла ему довериться вполне, хотя и знала, что он был готов для ее оправдания рискнуть своей профессиональной репутацией. Он неожиданно оставил эту тему. – Между прочим, как раз перед отъездом из Нью-Йорка, я рассказал Бродрику и двум другим корреспондентам историю о покушении Фриды на шантаж, подчеркивая факт, что вы всегда пили перед сном стакан воды из фильтра. Они сделали кислые физиономии, но это – новость и потому будет напечатано. Многое говорит в вашу пользу, особенно заявление Фриды у следователя, что она ничего не знает о происшедшем. Таким образом она признается, что нарушила присягу. Также и то, почему она не ответила, когда вы ее окликнули, если она была на лестнице. Есть вещи, удовлетворяющие Верховный Суд, но которые не пройдут в Суде Присяжных. Но вы должны, вы должны доверять мне. Она хмуро посмотрела на него. Но сейчас же глаза ее смягчились, и она слабо улыбнулась. Все женское в ней откликнулось на традиционную силу и власть мужчины. Она прекрасно знала чувствительность мужского тщеславия и опасалась не дать ему пищи или нанести резкий удар. Иногда она сожалела мужчин – они по собственному желанию вменили себе в обязанность завоевать мир, но, чтобы мужество не покинуло их, им надо как можно чаще напоминать, как они удивительны – одна из многих милых слабостей, которой редко посовестится воспользоваться женщина. Когда она взяла его за руку, то была и мила и женственна. Лицо ее вспыхнуло, и слезы смягчили большие серо-голубые глаза, которые могли смотреть так по-девичьи холодно. – Я знаю, вы выручите меня. Не думайте ни минуты, что я в этом сомневаюсь. Только эта уверенность дает мне возможность выдержать процесс. Но я боюсь этой пытки в тюрьме и гласности – мое доброе имя волочат в грязи. – В тот день, когда вас оправдают, вы можете переменить свое имя на мое. И вдруг ей стало ясно, что это было бы умно, и одновременно она созналась, что он обладал тем, что принято называть очарованием и увлекательностью. Кроме того, глубокая преданность – даже не такого увлекательного члена господствующего пола – была бесконечно ценна в ее тревожном положении. Может быть, еще в первый раз в жизни она испытала чувство глубокой благодарности и улыбнулась ему такой улыбкой, что у него захватило дыхание. – Только вы могли утешить меня в потере Анны. Но не говорите мне ни слова о будущем, я не могу выдержать этого контраста с настоящим. Обещаете? – Хорошо! – Хотите ли вы, действительно, помочь мне? – достаньте в аптеке что-нибудь усыпляющее. Завтра я снова буду сама собой, но для этого должна заснуть. – Я достану, – сказал он обычным голосом, так как любовь, обострив один из его инстинктов, притупила другие. – Но обещайте лечь рано и не видеться ни с одним из репортеров. Все они расположились лагерем вокруг здания суда. Она вскрикнула от отвращения. – Сколько бы я ни жила на свете, не увижусь ни с одним из них. Они ответственны за все это. Я ненавижу их. – Хорошо, порошок будет у вас через десять минут. Ах, да, между прочим, не дадите ли вы мне письменное разрешение провести ночь у вас в доме? Я хочу посмотреть бумаги вашего мужа, может быть, найду там какое-нибудь указание, где искать его тайного врага. Он мог получать угрожающие письма. Разрешение властей я получу без затруднения. Без малейших подозрений она написала пропуск в свой дом. В девять часов, в тот же вечер, он вошел в дом Больфемов, решив до утра найти револьвер. Он знал, что полиция неизбежно должна прийти для обыска на следующий день. 21 Алиса Кромлей устраивал у себя в студии завтрак-пикник для четырех журналисток. Она была рада отвлечься от своих мыслей и забавлялась их предположениями. Ни одна из них, иначе, как в газетных изображениях, не видала миссис Больфем, и сначала они склонны были обвинять её, но когда Алиса принесла им фотографию, они тотчас же отвергли первоначальное мнение, так как это было прелестное лицо благородной и спокойной женщины, без тени жестокости, предрасполагавшей к убийству. Сейчас же они прониклись к ней любовью и поклялись защищать ее со всей доступной им ловкостью, а мисс Кромлей пообещала прибегнуть к своему влиянию, чтобы обеспечить свидание новых поклонниц с миссис Больфем. Прежде, чем завернуть карточку для ее неизбежного путешествия в Нью-Йорк, Алиса минуту изучала ее, задавая себе вопрос, не ошиблась ли она в том, что видела сегодня утром. Никто не относился к миссис Больфем с большим обожанием, чем она, даже в последние годы, когда она была занята в столице. – Какая же ваша теория, – спросила мисс Остин из «Вечерних Новостей». – Говорят, многое знают люди, бывающие в клубе Эльков, но они не хотят говорить. Не думаете ли вы, что это сделала одна из, «таких» девчонок? Или, может быть, какая-нибудь женщина из Нью-Йорка, выследившая его здесь, женщина, которую раньше никто не видал, – она могла улизнуть в поджидавшем ее автомобиле. – И да и нет, – сказала мисс Кромлей равнодушно. – Я слышала столько теорий, возникавших и отброшенных, что сбита с толку, почти так же, как полиция. Джим Бродрик говорит, что обыкновенно самое простое предположение – самое правильное. И он считает признание виновной миссис Больфем естественным разрешением загадки; но мне пришлось узнать ее лучше, чем мог это сделать он, и я лучше знаю и нашу общину. Трое или четверо мужчин и одна или две женщины могли быть заподозрены с одинаковым основанием. Возможно, – она похолодела, дыхание ее прервалось, но неудержимый импульс заставил ее облечь в словесную форму безумное предположение, возможно, что это сделал мужчина, влюбленный в миссис Больфем. – Но, кто это, кто, – допытывались корреспондентки, возбужденные больше, чем с самого начала «возникновения всей истории» одной только возможностью такого красивого объяснения тайны. Даже мисс Остин, пренебрегавшая писанием истерических статей и бывшая воспитанницей «Колумбийской школы журнализма», чуть не вскочила с места, а мисс Лоретта Ли, три раза в неделю рыдавшая в защиту пятидесяти тысяч женщин, кричала без всякого стеснения: – О, прелестно, как очаровательно! Право, дорогая мисс Кромлей. Алиса, кто, кто этот человек? – О, что касается имени, не имею ни малейшего понятия. Миссис Больфем всегда скорее презирала мужчин и, если бы даже поддавалась на их ухаживания, не была способна позволить компрометировать себя или завлекать на тайные свидания. Но, конечно, она красива, еще моложава по внешности – значит, есть возможность. Только переберите имена всех холостых мужчин общины. – О, он ведь мог быть и женатым. Алиса старалась победить дрожь в голосе. – Но в таком случае была бы жена, с которой надо считаться, и он никогда не решился бы убить и ее или даже развестись с ней. Нет, я не придерживаюсь вашей теории. Это больше похоже на безрассудный поступок необузданного холостяка, еще молодого и заблуждающегося. У вас есть своя теория. Давайте ее нам. Начинайте «объяснения». Мисс Остин говорила настойчиво. Она заметила подавленное волнение их хозяйки и была убеждена, что намек был брошен не случайно. Она также чувствовала какую-то неуловимую перемену в своей старой сотруднице. Она, может быть, слишком уважала себя, чтобы пачкать свое перо дрязгами, но ее молодое воображение разыгралось, рисуя себе необычайные возможности, как молния на проволочных заграждениях. Вспышка, вызвавшая у Алисы Кромлей это смятение мыслей, выражалась в мрачном блеске ее странных оливковых глаз, но она делала отчаянные усилия казаться незаинтересованной и даже скучающей. – Нет, у меня нет определенной теории. Понятно, он не может быть одним из здешних мужчин. Миссис Больфем всех их знает с детства. Возможно что она встретила кого-нибудь в Нью-Йорке. Я не знаю, посещала ли она дансинги – она ведь не танцует – но могла быть там с миссис Гифнинг или миссис Фру и встретить кого-нибудь, кто в нее влюбился. О, вы не должны так серьезно относиться даже к самой моей идее. – Хм, – сказала мисс Остин, – это кажется неправдоподобным. Человек, которого она изредка встречала в кафе… Она не из тех женщин, что сводят мужчин с ума при случайной встрече – не тот тип. И я не представляю себе мужчин, посещающих кафе и влюбляющихся до того, что готовы на убийство. Нет, если в деле замешан мужчина – он здесь. Если не в самом Эльсиноре, то в графстве. И он из тех людей, кто знал ее уже давно и достаточно часто ее видел, чтобы от простого удивления перед этой холодной красотой перейти к безумному желании обладать ею. Алиса разразилась звенящим смехом. – Право, я удивляюсь, Сара, что Вы еще не стали знаменитостью, как писательница фантастических историй. Неужели вы еще долго будете изнывать над прозаической работой журналистки? Два моих рассказа уже приняты в этом месяце одним из главных сборников – я думала, вы это знаете, но, называя журнализм прозаическим, вы узко смотрите. Там взращиваются почти все те зародыши вымысла, которые впоследствии наполняют популярные сборники. Но если вы не скажете, Алиса, я узнаю сама. Если не я, то Джим Бродрик. Но, клянусь своими глазами, я опережу его. Однако мы должны спешить к поезду, девочки. Они пересекли переднюю, и, когда проходили мимо отворенной двери в комнату Алисы, мисс Лоретта Ли восторженно вскрикнула при виде причудливости ее тонов, напоминавших свежесть леса. Алисе не оставалось ничего другого, как попросить их войти. В то время, как три журналистки подробно осматривали комнату и завидовали ее собственнице, мисс Сара Остин решительно направилась к столику, где стояла фотография Дуайта Роша. Когда-то он дал ее миссис Кромлей, и Алиса, желая отстранить от своей матери все бесполезные волнения, все еще не придумала логичной причины, чтобы убрать ее. – Кто это у вас тут? – спросила проницательная юная реалистка. – Лучше не говорите, что не это тайная причина вашего бегства из нью-йоркской печати. Хотя я прощаю вам, так как это именно тот тип, которым я больше всего восторгаюсь. Современный Самсон, которому Далила обстригает то незначительное количество волос, которое оставил его парикмахер. Но это тот самый старый Самсон, который ищет свою старую Далилу. – Право, Сара, вы кажется инсинуируете, что я – Далила. Это уж слишком. – Алиса обняла мисс Остин за талью и улыбалась дразнящей улыбкой. – Не удивительно, что ваши газетные статьи так едко реалистичны. Стеснения, которым вы подвергаете ваше воображение, совсем не обычны для наших дней. Это только мистер Дуайт Рош, юрист, хорошо известный в Брабанте, хотя он и пробыл здесь всего около двух лет. – Мне казалось, вы говорили, что вся ваша молодежь местного происхождения? – О нем я забыла. – Ха, а он женат? – О, нет. И к тому же он родился и воспитывался в Ронсервиле и только уезжал на запад в какой-то колледж или университет и практиковал там несколько лет. – Сколько ему лет? – Что-то вроде тридцати четырех. – Уезжал на много лет? Вернулся вполне новым человеком? Наверное, считается здесь хорошей партией – кажется умным и созданным для успеха такой сосредоточенный и властный тип всегда достигает его. – Он очень редко появляется в обществе, и возможно, что никто еще не овладел этой достопримечательностью. – Интересен ли он, как собеседник, или, может быть, у него другая специальность? – Кажется, что так. Но он больше дружил с моей матерью, чем со мной. Это фотография моей матери. – О, значит, он одобряет немолодых женщин. Похоже на то, тип этого рода никогда не даст себе труда поинтересоваться девушкой. Попробуйте понять такого. Да неужели? Алиса, вы должны знать, был ли он знаком с миссис Больфем? Алиса снова была равнодушна, хотя должна была сурово забрать в руки свои нервы. – Не больше, чем с другими, если не меньше, так как миссис Больфем никогда не говорила с молодежью и даже как-то не привлекала её. Отдаете ли вы себе отчет в том, дорогая, что вы спрашиваете меня, мог ли мистер Рош совершить убийство? – Эта челюсть и эти ноздри свидетельствуют о том, что он мог бы. Это одно из железных, но страстных лиц, а когда такие люди… – О, действительно… – Руки Алисы опустились, и на ее изящном лице появилось отвращение. – Мистер Рош слишком закаленный человек, чтобы так увлечься, если бы он и был способен на такое низкое и трусливое убийство. Он джентльмен и так же предусмотрителен и уравновешен, как другие люди его класса. Пожалуйста, направьте полет вашей фантазии в другую сторону. – Ни за что. Я хочу знать точно, как он провел каждую минуту в тот вечер. – А вы хотели бы видеть мистера Роща на электрическом стуле? – мрачно спросила мисс Кромлей. – О, великий боже, нет. – Мисс Остин побледнела. – Я как-то не верю в смертную казнь в наши дни. Нет, я не стану говорить, если даже разоблачу его. Но как интересно было бы знать… Я напишу исчерпывающую статью – вымышленную – об этом. Но это глубокое проникновение в жизнь, в эти страшные пропасти человеческого сердца – без этого ни один писатель не станет великим. – Хорошо, не тратьте времени, стараясь найти преступника в этом образцовом гражданине. Вы можете направить журналистов по его следам, можете очернить его имя, но не найдете ничего. Лучше отыщите в Нью-Йорке женщину, вероятную убийцу Больфема. – Это наполовину не так интересно. Что-то вроде интрижки в меблированном доме. Нет, я за мистера Роша, и когда у меня будет доказательство, я сумею вырвать признание, но в своем мозгу я вырою маленькую могилку, где похороню его секрет, с тем, чтобы потом откопать снова и бросить в плавильник, через который проходят жизненные факты, претворяясь в фантазию. Помогите мне, дорогая! – Вы говорите, как литературный людоед, но я знаю, вы не думаете того, что говорите. Прощайте, мои девочки, заглядывайте сюда и после окончания процесса. Она поцеловала каждую из них, и мисс Лоретта наивно воскликнула: – Вы потеряли свой прелестный темный румянец, который был у вас еще так недавно, дорогая. Вы более, чем всегда, похожи на старую слоновую кость – слоновая кость и оливки. Удивляюсь, что художники не пишут с вас. Наверное, все молодые люди Эльсинора влюблены в вас. Выходите замуж, дорогая, выходите. Я двенадцать лет занимаюсь этой игрой. Покажите мне претендента в мужья, и я так быстро подцеплю его, что он никогда не узнает, что именно так поразило его. Практикуйтесь, дитя, пока еще «не начали всерьез».