– Плохо, плохо, – ворчал сосед Бродрика, – смотрите, что за нервы. Можете вы подействовать на них? Она даже не моргнула ни разу. Две служанки, предшественницы Фриды в хозяйстве Больфемов, удостоверили, что семейство состояло только из трех лиц – хозяина и хозяйки и одной служанки. Садовник приходил по утрам, три раза в неделю. Нет, ни одна из старых, запасных комнат не была меблирована заново, и гости у Больфемов не оставались ночевать. Обвинение вступало в силу и, согласно обычаю, мистер Рош, приблизившись к решетке, просил, чтобы дело было прекращено. Судья постановил, что оно будет продолжаться, и тотчас же, после полуденного перерыва, были вызваны первые свидетели защиты. Это был мистер Коммек, который энергично удостоверил, что гармония в отношениях между покойным и его прелестной женой была полная, что миссис Больфем отнеслась к эпизоду в клубе, как к случайному, что свойственно и другим выдержанным и вдумчивым женам, что разговор в его доме по телефону доказывал окончание грозы, пронесшейся над их семейным счастьем, и что покойный, совершенно довольный, покинул его дом, распевая во все горло. Он часто замечал шутливо, таков уж был его характер, – веселый и шутливый – что наверное умрет в «сапогах на ногах». Нельзя себе представить, чтобы мистер Коммек мог облегчить свою душу этим ценным свидетельством без многократных и возмущенных прерываний со стороны окружного прокурора. Его: «Не относится к делу», «не доказано», «не существенно» звучали в зале суда, подобно хору в опере Жильберта и Сюливана. Мистер Гор, похожий на осу человек, с черными, цепкими глазами и скрипучим голосом, становившимся гнусавым на высоких нотах, добился, чтобы большая часть этих показаний была вычеркнута, но это случилось не раньше, чем хитрый Рош, приподнявшись на носках, быстрый и нервный, как кровная беговая лошадь во время большого состязания, своими ловкими и быстрыми вопросами, положительно, вбил их в сознание присяжных. Было необычайно важно установить сразу общее благоприятное настроение в пользу подсудимой, особенно при таком составе присяжных, упорных и провинциальных. Когда судебный процесс изображается на сцене, неизбежно вводят в него драматические эпизоды, но в действительном процессе об убийстве в таких случайных эпизодах нет надобности – тот факт, что человеческое существо борется за свою жизнь, достаточно драматичен сам по себе. Когда сидит на скамье подсудимых довольно молодая и красивая женщина, интерес настолько полный и напряженный, что неожиданного вторжения одной из случайностей, сделавшихся узаконенными в театре, не требуется. Истинная драма слишком логична в своем поспешном развитии, чтобы допускать не относящиеся к делу внешние эффекты. Трое остальных мужчин, бывших у мистера Коммека в тот вечер, были допрошены и подтвердили его рассказ. Они все сохраняли выражение изумления, как будто сама мысль, что благородная и изящная миссис Больфем могла снизойти, хотя бы мимолетно, до того, чтобы принять участие в домашнем скандале, была столь же невероятна, как и мысль, что Давид Больфем мог чем-нибудь довести до ярости любую женщину. – Клянусь Юпитером, – прошептал мистер Бродрик мистеру Уэгстафу из «Утреннего Знамени», – представьте только, какова была бы линия поведения защитника, если бы ее поймали на месте преступления с окровавленными руками и она выставила бы в защиту временное помрачение рассудка, вызванное всем известными склонностями этого животного – ее мужа. Великолепная тема для карикатуры: Давид Больфем на небесах, с цинковым сиянием на голове, обеленная правосудием миссис Больфем, траур и все такое! Дневное заседание было оживлено показаниями нескольких дам, участниц игры в бридж в день неприличного поведения мистера Больфема в клубе. Они удостоверили, что хотя миссис Больфем, вполне естественно, отказалась снова приняться за игру, тем не менее, в ее поведении не было ничего, что намекало бы на кипящие страсти. Миссис Баттль, представлявшая собой весьма внушительную фигуру на свидетельском месте, мотала головой и торжественно уверяла с нежной восторженностью, что миссис Больфем одно из тех редких и изысканных существ, которые, по своему темпераменту, не способны к какой-либо страсти. Ее быстрое возвращение домой было вызвано скорее ее деликатностью, чем даже огорчением. Карандаш дрожал в руках мисс Кромлей, когда она слушала эти показания. Публика не получила верного изображения женщины, так преданно защищавшей священные права дружбы и интересы Эльсинора. Ни одна из дам не свидетельствовала более энергично, чем миссис Беском, жена устраненного судьи, которая неожиданно добавила, что она сама была так подавлена, что тоже сейчас же покинула клуб и когда ее быстроходный автомобиль обгонял маленькую машину доктора Анны Стейер, она видела, как миссис Больфем спокойно болтала, без малейшей тени недавнего волнения. Печальная складка в изгибе рта миссис Больфем почти исчезла при этом удивительном показании. Она вспомнила, что какой-то экипаж обогнал их и что тогда она задавала себе вопрос, заметил ли кто-нибудь ее крайнее волнение. Она сдерживала мускулы лица, но ее глаза бессознательно следили за миссис Бэском с выражением изумления и благодарности, когда та оставляла свидетельское место. Прокурор обернулся к журналистам с короткой саркастической улыбкой, и Бродрик покачал головой, пробормотав мистеру Уэгстафу: Можете вы побить их? И еще говорят, что женщины не стоят друг за друга. – Для общей игры, не дурно, я думаю, – возразил юный корреспондент, украшение «Знамени», успевший уже влюбиться в прелестную суфражистку. Судья встал, и дневное заседание было окончено. Большой процесс «Народа против миссис Больфем» был прерван до следующего утра. 30 Миссис Больфем прошла обратно через тоннель, более обнадеженная и гордая, чем можно было предположить по ее манерам изваяния. – Мне даже кажется, что у меня хватит мужества взглянуть на свои изображения в газетах, – весело говорила она Рошу, который сопровождал ее, я не решалась раскрыть газету, начиная с понедельника. – Лучше не надо. – Рош также был в приподнятом настроении. – Поддерживайте, как можете, бодрость духа. Остальное Мало значит. Менее, чем через неделю, вы будете свободны. Впечатление, созданное вашими преданными друзьями, подчеркивает глупость обвинения. – Я ни разу не взглянула на присяжных, – гордо созналась миссис Больфем, – и не посмотрю. Все, что я заметила, – это, что все они жевали смолку и что тот, кто сидел надо мной, постоянно фыркал. – Это Хаустон. Вероятно, он расположен в вашу пользу из-за вашей дружбы с доктором Анной. И он как раз из более сознательных. Мне думается, что никто из них не расположен к жестокости, так как в свободное время им очень хорошо в Парадиз-Сити-отеле. У каждого отдельная комната, с прекрасной кроватью, и три раза в день обильный и изысканный стол. Если они не заболеют несварением желудка, то будут склонны к милосердию на общих основаниях. Это я смастерил им такую жизнь. Гор все время стоял за то, чтобы их посадить в гостинице в Добтоне, где они стали бы похожи на голодных псов. Я добился своего только напоминанием, что многие присяжные из этого класса людей часто идут в состав жюри только ради возможности отдохнуть и пожить спокойно, и если о них не заботиться, они могут заболеть, что заставит суд начать процесс снова. Для вас это хорошо. Они были в приемной, в тюрьме, она стояла, с откинутой назад головой и светящимися глазами. Как только они вошли, она сняла свою тяжелую шляпу с крапом и поправила руками придавленные волосы. Рош, очень взволнованный и нервный, сделал быстрое движение вперед, как бы желая схватить ее руки. Но только позднее она пришла к заключению, что в эту минуту пропустила и отбросила возможность снова зажечь пламя, которое, как ей казалось, хотя ей и хотелось сомневаться, едва теплилось. Тогда она не думала о Роше и воскликнула счастливым голосом: – Какое удивительное ощущение сознавать, что посчастливилось создать себе таких друзей! Ах, как они лгали! И как убедительно. На минуту я взглянула на дело, как посторонний и была глубоко поражена, как слабо обосновано обвинение. Вот и они. Я чувствую, будто никогда прежде не любила их. – И она побежала к дверям, чтобы впустить гордое трио, принесшее сегодня, ради дружбы, самую благородную жертву. Миссис Больфем обняла и поцеловала их и вытирала их слезы возбуждения в то время, как Рош, ничтожная роль которого в только что разыгравшейся драме быстро была забыта, сбежал вниз по лестнице и вышел из тюрьмы. Он встретил Алису Кромлей, когда она собиралась занять место в автобусе на Эльсинор; она вышла обратно и в очень теплых выражениях поздравила его. – Ваш ум работает с молниеносной быстротой, – сказала она с искренним восторгом. – Я знаю, это только начало, представляю, что будет потом. Была ли миссис Больфем в восторге? – От показаний своих друзей. Я, кажется, не в их числе, – ответил он мрачно. Бывают побуждения, рождающиеся от неожиданной случайности и слишком сильные, чтобы простые смертные могли им воспротивиться. – Идемте со мной, поужинаем дома вместе, – сказала мисс Кромлей, с непроизвольной теплотой. – Вы кажетесь таким усталым, а мама пообещала мне цыплят из Мэриленда и вафли. Кроме того, я хочу показать вам свои наброски, я так горжусь, что зачислена в состав художников. – Приду, быстро ответил Рош. 31 Следующий день также был занят допросом свидетелей защиты. Доктор Ликуер, которого иногда приглашали к Больфемам на помощь доктору Анне и который также считался старым другом семьи, удостоверил, что, насколько ему известно, между мужем и женой никогда не было ссор. На самом деле миссис Больфем была единственной в своем роде по терпению; также никогда не казалась подавленной и не любила слез. За ним следовала женщина, бывшая у Больфемов прислугой за всё, в течение трех лет. Она их оставила, чтобы вознаградить беззаветно преданного ей лудильщика. После нее и до Фриды была целая серия неопытной прислуги. Миссис Фигг, с увлечением, восторжествовавшим над нервами слушателей и над всеми грамматическими затруднениями, показала: что, хотя она и догадывалась, что мистер Больфем был почти такой же, как и все мужья, особенно за первым завтраком, – миссис Больфем была очень уступчива. Она никогда не видела ее в бешенстве. Да, она была требовательная хозяйка, конечно, и разборчивее других и никогда не сидела в кухне с прислугой, чтобы сплетничать, и вы не могли бы быть запросто с ней, как с кем угодно, но уж это ее фасон. Конечно, гордая и будто, как немая. Она была ужасно экономна, но добрая хозяйка, потому что не ругалась и не подглядывала, раз она убедилась, что девушка ей подходит, и ни капельки не скупилась, что касается вечерних и послеобеденных отлучек. Она сама убирала свою комнату и вытирала пыль в комнатах внизу. Нет, револьвера она не видала – не в ее привычках заглядывать в ящики столов. Нет, никакой ревности она не заметила или дурного настроения и так далее и считала решенным делом, что миссис не знала о проделках мистера или мало об этом беспокоилась. Таких, как он, множество. Обвинитель рычал и трубил все время, пока длился этот мирный рассказ, но миссис Фигг всё-таки не обратила на него внимания. Она была великолепно «натаскана» и, как загипнотизированная, смотрела прямо в блестящие голубые глаза Роша. Другие мелкие свидетели заняли время после полудня, и снова миссис Больфем вернулась в тюрьму с блестящими глазами. Журналистки были полны гордости, журналисты без всяких комментарий покинули зал суда, но все их поведение изображало величественное и спокойное презрение. – Чудно, чудно, – восклицал Коммек, усаживаясь возле Роша, за столом, под опустевшей ложей присяжных. – Но я бы хотел, чтобы доктор Анна была способна дать показания. Она на целую голову выше любого из нас, в глазах этих присяжных. Она лечила детей и успокаивала жен чуть ли не у всех их. Она не оставила бы камня на камне. – Ей очень скверно, не так ли? – спросил Рош. – Удастся ли вообще добиться ее показаний, если вещи примут плохой оборот? – Пока идет не плохо. Что же касается Анны, на нее в этом деле нельзя рассчитывать, да и в остальном, пожалуй. Вчера я был в госпитале, так как и сам думал о ней. Вчера ей стало несколько лучше, но теперь опять плохо. И вот, знаете, что бы вы думали, мне удалось открыть? Эти проклятые журналисты просто висят там, повсюду. Этот чёрт, Бродрик… Рош сидел выпрямившись, глаза его горели. – Но, наверно, ему не удалось повидать ее? Не думаю, чтобы миссис Диссосуэ допустила какую-нибудь поблажку. – Можно побиться об заклад, что ему не удалось повидать Анну; как раз теперь они ни на минуту не оставляют ее одну, как вначале. Но у этого Бродрика точно клин засел в голове, что миссис Больфем созналась Анне, а бедная, старая «Док» забросила револьвер где-нибудь среди болот. У Роша вырвалось восклицание отвращения. – Не могу понять Бродрика, он добился процесса, но совсем не похоже на него, чтобы он так преследовал женщину. – Все это я говорил ему и думал, что он замолчит. Но из его случайных замечаний я заключил, он боится: если обвинение не будет очень хорошо закреплено за Энид, то кто-то другой, невиновный и о ком он гораздо больше заботится, может оказаться под подозрением. Догадываетесь ли вы, о ком он думает? Рош оттолкнул стул и вскочил. – Боже мой, нет! Один процесс, это все, что может вместить мой мозг. – Он почти уже вышел из опустевшей залы суда, когда Коммек решительно схватил его за плечо. – Знаете, Дуайт, – начал он с заметным замешательством. – Подождите минуту. Я как раз хотел вам сказать, что подумал о вас, когда Бродрик старался увильнуть от меня. Есть много вещей, если оглянуться назад. Рош направил свой жесткий, голубой взгляд прямо в лицо Коммека; сверлящий, но добродушный взгляд последнего дрогнул на минуту. – Вы думаете, я это сделал? – спросил Рош. – Ну, нет. Не совсем, то есть я уверен, если бы вы это сделали, то только потому, что вбили себе в голову, что домашняя жизнь Энид была ужасным адом, или потому, что он тогда напал на нее. И никто не знает лучше меня, как легко кровь может броситься в голову в вашем возрасте и когда тут замешана красивая женщина. Если бы я додумался до этого раньше, то позаботился бы, чтобы арестовали вас, хотя бы только, чтобы защитить Энид. Но раз дело зашло так далеко и так как ее, конечно, оправдают, а вы не выдержали бы показаний – пусть все остается, как оно есть. Вот, хорошо.… могу сознаться вам: Энид доверила Полли, что вы предложили ей переменить ее имя на ваше, как только процесс будет окончен. И если бы вы были влюблены в нее все это время, как я и догадываюсь, ладно, – Дэва ведь нельзя вернуть обратно. Я ведь жил на западе, там не редкость пристрелить человека, если кто до безумия влюблен в женщину и все такое, одновременно. Дэв был моим другом, но я, кажется, понимаю. Рош резко увернулся от руки, дружески положенной ему на плечо. – Я просил миссис Больфем выйти за меня замуж, но она вовсе не согласна. – А всё-таки она об этом думает. Не тревожьтесь, женщины – чудные создания. Попытайтесь еще раз, когда она будет нежно настроена. С ней теперь это случается чаще, чем прежде, и вы как будто достаточно остаетесь одни. – О да, почти ежедневно, все десять недель. Коммек прищурил глаза, и его лицо, обычно спокойное и приветливое, стало суровым и угрожающим. – Вы ее не любите, – вскрикнул он. – Да, так же, как многие другие проклятые дурни, вы рискнули даже жизнью для женщины и только для того, чтобы разочароваться в ней, когда пришлось видеть ее слишком часто. Но, клянусь небом, вы женитесь на ней. Они стояли на верху винтовой лестницы круглого зала. Несколько репортеров все еще торчали внизу под телефонной будкой. – Тише, – решительно сказал адвокат, – я хочу жениться на миссис Больфем, если она примет предложение, сделанное мной в день ее ареста. Я не сказал ничего, что разрешило бы вам выскочить с заключением, что больше я уже не хочу этого. Но, клянусь вам, если когда-нибудь вы посмеете угрожать мне… – и он так автоматически поднял свой кулак, его скорбное лицо было так напряжено и бледно, его глаза так болезненно напоминали горящие угли, что Коммек поспешно убежал. – Хорошо, хорошо, закричал он с первого поворота лестницы. – Не думайте, что я мог бы… и все, что было сказано между нами – священно. До скорого! 32