– Никуда ты не отчалишь без меня, Эй Джей! – Даже если это сделал я, Банни? – Особенно в этом случае! Раффлс наклонился и взял мою руку. В глазах его бегали шаловливые огоньки, но светилась и настоящая нежность. – Я почти захотел быть тем, кем ты меня считаешь, чтобы ты имели больше поводов быть таким верным мне! Однако должны были уже показаться огни Дувра, – добавил он, резко оборвав попытку откровенности, и даже встал, высунув голову в окно, чтобы осмотреть окрестности, пока мы катили мимо маленькой станции. Впрочем, едва платформа исчезла, он уже вернулся на место, бледное лицо уставилось на меня, и настоящая паника горела в его глазах, как корабельные огни в море. – Боже мой, Банни! – воскликнул Раффлс. – Боюсь, дальше Дувра мне не добраться! – Что? Что опять случилось? – Я увидел, кто выглянул посмотреть наружу так же, как я, через одно купе! – Маккензи? – Да! Я прочитал это по его лицу. – То есть, он преследует нас? – Бог знает! Необязательно – они следят за портами после примечательных убийств. – Детективы высшего класса из Скотланд-Ярда? Раффлс не отвечал, он был занят. Он начал выворачивать на сиденье содержимое карманов. Через секунду я увидел фальшивую бороду. – Это для тебя, – сказал он, и я поднял ее. – Я завершу твой облик, – пока что он занимался своей внешностью, глядя в овальное зеркало и опустившись на колени на подушках, чтобы быть поближе к отражению. – Если он идет по нашему с тобой следу, Банни, то ехать с нами в одном поезде и вагоне это как-то чересчур! Но возможно, все не так плохо, как мне казалось. У него пока не может быть достаточно сведений. Если он всего лишь следит за нами, пока остальные роют в Лондоне, мы его проведем. – Думаешь, он видел тебя? – Когда выглянул? Слава богу, нет, он тоже смотрел в сторону Дувра. – А до того, как мы тронулись? – Нет, Банни, вряд ли он сел на поезд раньше, чем на Кэннон-стрит. Я припоминаю, там на перроне была какая-то суматоха. Но у нас были закрыты шторки, слава богу! Конечно, мы закрыли их опять, но по замедлению хода поезда я понял, что мы уже скользим по железнодорожным стрелкам к радостной толпе встречающих. Раффлс отвернулся от своего зеркала, а я одновременно с ним – от своего, и моему искушенному взору предстал совсем не Раффлс, а какой-то благородный негодяй, один из тех, что пленяли все взгляды даже в те довоенные дни в Лондоне. – Это гораздо лучше анонимной маскировки, – сказал Раффлс, быстрыми движениями обрабатывая меня при помощи содержимого карманной косметички. – Я всегда походил на него, и вчера очень успешно подделался под него в банке, так что сейчас это не составит труда. Что же до тебя, Банни, если тебе натянуть шляпу и засунуть конец бороды в эту твою походную кормушку, ты сойдешь за его бедного родственника или бессовестного кредитора. Ну вот, приехали, мой друг – пора явиться мистеру Маккензи из Скотланд-Ярда! Костлявый детектив был первым, на кого мы наткнулись на перроне; его жилистая, но узловатая в суставах фигура более чем зрелых лет первая, однако, выскочила из поезда, почти сшибив тщедушного мальчика-посыльного с телеграммой, в которую Маккензи впился одним глазом, притом пристально следя обоими за высаживающимися пассажирами. Не могу сказать, планировалось ли нам миновать его незамеченными. Это было возможно, но мы даже не попытались; Раффлс немедленно ухватил тигра за усы и приветствовал Маккензи галантным кивком. – Вечер добрый, сударь! – ответил шотландец с хитрой улыбочкой. – Могу предположить, что вы тут забыли, – сказал Раффлс, вытаскивая и прикуривая «Салливан» под носом у законника. – В самом деле? – осведомился тот, подслащивая скепсис почтительным оскалом. – Да, и я не должен вставать между вами и убийцей Дэна Леви, – добавил «сударь», завершая разговор кивком, но Маккензи к моему ужасу сделал шаг за ним – впрочем, всего лишь, чтобы показать Раффлсу телеграмму. И на борт он за нами не последовал. Наша маскировка не последовала за нами через Пролив. Глухой ночью на верхней палубе (когда все, кроме нас, разошлись) Раффлс показал мне как избавиться от бороды; сам он уничтожил усишки и бородку одним незаметным движением и наконец поведал мне, в чем дело, хотя и не без нажима с моей стороны. – Я боюсь только одного – что в Кале ты захочешь повернуть назад, Банни! – О нет, ни за что. – И ты согласен со мной объехать свет, если можно так сказать? – До самых дальних уголков, Эй Джей! – Теперь ты понимаешь, встречи с кем и чем я избегаю на самом деле? – Да. Теперь расскажи, чем Маккензи с тобой поделился. – Всего лишь содержанием телеграммы, – сказал Раффлс. – В ней было написано, что убийца Дэна Леви сдался полиции! Очередь непристойных ругательств слетела с моих губ; впрочем, даже многие более приличные люди могли бы отреагировать так же спонтанно в этих обстоятельствах. – Но кто это был? – Я бы тебе сказал и раньше, если бы ты не подозревал меня. – Это было не подозрение, Раффлс. Это был всего лишь ужас перед подобным предположением, хоть в глубине сердца я даже и не боялся. Теперь рассказывай. Раффлс проследил взглядом за огоньком сигары, прочертившим изящную дугу между морем и звездами по борту. – Это был тот самый несчастный маленький иностранец, которого мы встретили на Джермин Стрит, и который прятался ночью в саду Леви. В конце концов они встретились. Но он вовсе не стрелял, Банни; вот почему я не услышал ничего. Дело было сделано при помощи узкого клинка, как это принято у южных народов. – Прости господь обоих бедолаг! – заключил я. – И еще тех двух, – сказал Раффлс, – у которых куда больше прав на прощение. Глава XIX. Апология В один из худших дней прошлого года, а именно в первый день игры между Итоном и Хэрроу, я вошел в двери хаммама, что на Джермин Стрит, в поисках лучшего прибежища для ботинок, промокших настолько, что в любой клуб путь им был заказан. Их принял в привратном дворике латунного цвета малыш восточных кровей, и я, негодуя на дыру, некстати возникшую в одном из носков, проследовал внутрь, где тут же обнаружил, что я вовсе не единственный, кто спасается от дождя. Бани, если откровенно, были забиты посетителями. Но, поискав, я обнаружил диван в верхнем алькове, который меня вполне удовлетворил. Конечно, диван был не единственный, но в отличие от своих предшественников я был более привередлив относительно выбора соседей и не случайно повесил свою одежду напротив аккуратно сложенного новенького сюртука и брюк. Это привело к примечательной случайности. В ходе последовавшего физического разложения моего тела на составные части, я приметил мелькавшее поблизости полузнакомое розовощекое лицо; но с приходом известных лет мне приходилось мириться с наступающей близорукостью так же, как с начинающимся ожирением, а в душных комнатах бани очки начинают съезжать с носа. Так что до той поры, пока я, туго спеленутый, не расслабился на диване, я не узнал Е. М. Гарланда в обладателе свежего лица и безукоризненного гардероба напротив. Рыжие усики убили в нем Аполлона, да и на выбритом подбородке проступала приметная рыжина; но признаюсь, до того я не наблюдал более изысканной внешности среди людей неинтеллектуального рода занятий; а его карий глаз блестел как всегда, и пожатие сильной руки вратаря было неожиданно сердечным, когда он, в свою очередь, опознал меня. Он заговорил о Раффлсе без малейшей нерешительности или осторожности, а о моих опусах, посвященных Раффлсу – как будто ни в них, ни в их предмете не было ничего, достойного порицания, при этом он демонстрировал лестное для меня знание моих благочестивых летописей. – Но я, конечно, все это воспринимаю с долей скепсиса, – сказал Тедди Гарланд, – вы ведь не станете меня убеждать, что в самом деле были такими отчаянными пройдохами. Я не могу представить, как вы карабкаетесь по веревкам, или протискиваетесь через окошко кладовки – даже если это действительно забавно! – добавил он, побуждаемый запоздало проснувшимся чувством такта. Действительно, тогда в это было уже сложно поверить. Я понимал, что он хотел что-то ввернуть про мои телесные объемы, достигнутые к сорока, и что Тедди только что с честью вышел из положения. – Что ж, – продолжил он, – если бы вы только описали противостояние Эй Джея и Дэна Леви, я про всю ту войну, которую наш друг выиграл ради меня и моего бедного отца, вот это было бы дело! Мир увидел бы, что за человек он был! – Я боюсь, мир всего лишь увидел бы нас именно такими, какими мы были, – сказал я, и до сих пор думаю, что проявил тогда примерную деликатность; но покрасневший Тедди молча лежал несколько минут. У атлетов есть свое, особое тщеславие. Впрочем, этот его превозмог. – Мандерс, – начал он, оставив свой диван, и подсаживаясь ко мне, – я даю вам мое беспрекословное разрешение рассказать всему свету о делах моей семьи и о том, что это была за битва, и что Раффлс сделал для всех нас! – Возможно, он сделал больше, чем вам известно. – Не скрывайте ничего. – Эта дуэль была длиннее, чем вы думаете. Он сам однажды назвал ее «партизанской». – Тогда напишите об этом книгу. – Но я уже написал про него все, что собирался. – Тогда, во имя Святого Георгия, я напишу книгу об этом сам! Это была ужасная угроза. К счастью, ему не хватало сведений, о чем я ему прямо и заявил. – Даже я не все знаю! – добавил я, но не добился ничего, кроме вежливого недоверия. – Например, я не знаю, где были вы, – сказал я, – всю первую половину дня, когда должен был состояться матч, но пошел дождь. Гарланд начал улыбаться, как только вполне осознал мое неожиданное признание. – То есть Эй Джей так и не сказал? – воскликнул он, все еще не веря. – Нет, он не раскрыл вашей тайны. – Что, даже другу, то есть вам? – Нет. Мне было, конечно, интересно. Но он отказался рассказывать. – Что за человек! – пробормотал Тедди с толикой вдохновения, которая заставила мое сердце дрогнуть. – И что за друг! Что ж, Мандерс, если вы не напишете об этом, придется мне это делать. Так что я расскажу вам, где был. – Должен заметить, мне до сих пор любопытно.