Томпсон поссорился с Фредом Лундином, недовольным, что с ним не проконсультировались при назначении Карла Фитцморриса начальником городской полиции. В свою очередь, Томпсон был недоволен монополией Лундина на политический патронаж и разбазаривание общего фонда избирательной кампании в тщетной попытке переизбрать неугодного и особенно шумного окружного судью. Мэра не заботили разговоры общественности, что он всем был обязан Лундину. Томпсон был в ярости из-за разгоревшегося скандала по поводу взяточничества в Департаменте образования города Чикаго, в ходе которого было разоблачено много влиятельных лиц, в том числе Фред Лундин и его племянник Виртус Ромм. Несмотря на запущенное состояние управленческого аппарата, к июню 1921 года Томпсон сформировал список кандидатов, единственной явной рекомендацией к которому была лояльность по отношению к нему. Ассоциация адвокатов, активные реформаторы, общественность, даже газета American Херста[66] (единственная сколько-нибудь серьезная поддержка прессы, которой обладал мэр) – все открыто выразили осуждение. Пресса предрекала сокрушительное поражение и предупреждала: вся страна будет наблюдать за выборами мэра Чикаго в 1923 году, чтобы убедиться, что заявления 1921 года не были пустым звуком. Похоже, Томпсон мог остаться не у дел. У Торрио не было возможности предвидеть, как отразится на бизнесе смещение старого мэра и становление новой администрации. Его операции, находящиеся вне досягаемости городских реформ, приобретали все больший смысл. Кроме того, на повестке дня стояло спасение губернатора Лена Смолла[67]. Прокатившаяся волна помилований сделала его фактическим действующим сотрудником Джона Торрио, а политическая грамотность помогла обеспечить спокойную работу в сельских районах, подконтрольных федеральной власти. Теперь губернатор попал в беду. В июле 1921 года Смоллу были предъявлены обвинения в коррупционной деятельности в военное время в должности казначея штата. Суть обвинения заключалась в том, что Смолл разместил государственные депозиты в банке Grant Park Bank – учреждении, существовавшем только в воображении двух братьев Кертис и их единственного государственного вкладчика. Затем этот воздушный банк переводил деньги обратно под 2 % годовых (хотя в связи с войной процентные ставки резко выросли). В целом, как утверждали государственные аудиторы, за четыре года эта схема отбила по меньшей мере $819 690 и 31 цент. Торрио отрядил в Уокиган[68], где должен был состояться суд над Смоллом, целую армию громил и взяткодателей. Купленный и запуганный суд присяжных оправдал губернатора (на основании двух голосов «против», поданных по открепительным талонам), который позднее не остался в долгу перед Джоном. Политика на выборах в городской совет в феврале 1921 года показала всем бандам Чикаго, что Торрио прав в необходимости объединения и совместной работы. Энтони Д’Андреа[69] – расстриженный священник и явный фальшивомонетчик, бросил вызов олдермену Джону Пауэрсу[70] из девятнадцатого округа. Д’Андреа проиграл во всех предыдущих предвыборных кампаниях, но сумел стать президентом чикагского отделения Unione Siciliana[71]. Эта организация занималась благотворительностью, служившей прикрытием для гангстерской деятельности, в масштабах всей страны. Имея за спиной такое прикрытие, Д’Андреа представлял серьезную силу. Джон Пауэрс предложил Д’Андреа пост в окружном комитете, однако Верховный суд штата заблокировал его кандидатуру из-за судимости, и Д’Андреа объявил войну. В конце сентября 1920 года на крыльце дома Пауэрса взорвалась бомба. После этой акции Д’Андреа объявил о намерении баллотироваться на пост олдермена на выборах 22 февраля 1921 года. «Почему итальянцы не должны представлять собственную нацию в городском совете? – громкогласно спрашивал кандидат. – В девятнадцатом округе в основном живут итальянцы. Это дает хорошие шансы, тем более ирландцы на моей стороне». Он оказался кругом не прав. У Пауэрса была армия поклонников благодаря эффективному решению различных вопросов, связанных с трудоустройством и политической власти. Итальянцы любили Джанни Паули и стояли за него горой. Несколько взрывов, перестрелок и ожесточенных побоищ не помешали Пауэрсу одержать победу с перевесом в 435 голосов. Для Д’Андреа наступило время расплаты. Пол А. Лабриола, муниципальный судебный пристав и глава партийного избирательного участка демократов, отклонил все апелляции, касающиеся пересмотра результатов. По рассказам Лабриолы, еще до выборов Амматуна Сальваторе[72] (более известный под кличкой Самуз) и Фрэнк Гамбино[73] в союзе с Братьями Джанна[74] – главными боевыми силами Д’Андреа – выходили на него с прямыми угрозами, продолжавшимися и после окончания избирательной кампании. «Бандиты хотят меня достать», – жаловался Лабриола своему другу из полиции. 8 марта 1921 года, через две недели после выборов, трое вооруженных людей поджидали Лабриолу с восточной стороны его дома на Вест-Конгресс, 735, еще двое – с западной, на углу Холстед-стрит. В 9 утра он вышел на улицу и отправился на работу. Казалось, Лабриола узнал одного и, кивнув, собирался начать разговор, однако они сразу открыли огонь. Всего в Лабриолу попало девять пуль. Услышав стрельбу, жена пристава выбежала наружу и, увидев тело мужа, упала в обморок. У нее осталось двое детей, а Лабриоле было только тридцать девять лет. Среди стрелков были Амматуна и Гамбино, а также Джон Гаудино и Анджело Джанна, самый молодой, опасный и грубый из всех братьев Джанна. Пятого стрелка опознать не удалось. Симмертичный ответ не заставил себя ждать. К часу дня газеты уже опубликовали историю убийства Лабриолы. Четверо мужчин купили газету у мальчика на углу улиц Гарибальди-Плейс и Тейлор и пошли по Гарибальди, обсуждая убийство. Где-то между улицами Тейлор и Полк они зашли в магазин сигар Гарри Раймонди, который везде, кроме Маленькой Италии, звал себя Рэймондом. Раймонди и Д’андреа были друзьями, однако в борьбе между ним и Пауэрсом он занимал сторону последнего. Первая пара проверила магазин. В магазин вошла вторая двойка, купить по сигаре. Когда Раймонди потянулся за мелочью, бандиты выхватили револьверы: одна пуля попала в левый висок, еще две – в грудь. Д’Андреа назвал оба убийства прискорбными и выразил непонимание: «Я ничего об этом не знал и удивляюсь, почему мое имя причастно к этим событиям». Пауэрс назначил вознаграждение $2500 долларов за успешное расследование убийств, процитировав при этом олдермена Боулера: «Это хуже, чем в Средние века». Устроенная бойня и в самом деле несколько попахивала средневековой готикой и, казалось, будет продолжаться, пока число жертв не вырастет до немыслимых размеров. Возможно, Д’Андреа и не нес прямой ответственности за случившееся, он расплакался и отказался от дальнейших политических интересов в 19-м округе. Но было поздно. В середине апреля Авраам Вульфсон, живущий на первом этаже дома, принадлежащего Д’Андреа, обнаружил в почтовом ящике две записки (Д’Андреа жил в этом доме на третьем этаже с женой и тремя дочерьми). В первой записке говорилось: «Он убил других людей, сделаем с ним то же самое. Месть». Вторая содержала инструкцию: «Арендатору первого этажа, Сауз-Эшленд, 902. Даем пятнадцать дней на переезд. Мы взорвем этот дом и убьем всю семью Д’Андреа. Он убил других людей. Мы делаем то же самое. Убирайтесь и спасайте свои жизни. Месть». Полиция посчитала записки розыгрышем; Д’Андреа решил, что это происки банды Black Hand, на которые не стоит обращать внимания. Вульфсон, агент по продаже недвижимости, переехал до 1 мая 1921 года. Около двух часов ночи 11 мая, после долгой карточной игры в ресторане Амато, телохранитель и водитель Д’Андреа высадили его возле дома и уехали. Д’Андреа успел пройти девять шагов, от тротуара до крыльца, когда из окна пустующей квартиры слева прогремели выстрелы – цели достигли тринадцать пуль. Д’Андреа упал на землю, но перед смертью успел выхватить пистолет и выстрелить в пустое окно. Убийцы проникли в здание через заднее окно подвала. Один испачкал руку в угольной пыли и оставил следы на стене. Убегая к ожидавшей машине, они оставили обрез и шляпу с $20 и запиской «На цветы». Телохранитель Д’Андреа, Джозеф Лапица, был убит примерно через месяц из-за подозрения в предательстве босса. Джозеф Синакола, близкий друг Лапицы, пообещал отомстить за убийство. Его застрелили 6 июля 1921 года на пороге дома. Убийства с обеих сторон продолжались все лето и осень. В общей сложности погибло около тридцати человек. Несмотря на свидетельские показания, никто не был осужден. После убийства Д’Андреа, один из партийных соратников заявил, что это событие положит конец гангстерским войнам: «Последователи имеют возможность отомстить за его смерть, но сомневаюсь, что станут этим заниматься. Потеряв мощную политическую защиту Д’Андреа люди потеряли и часть отваги». Хотя он оказался неправ в прогнозах, в его рассуждениях был здравый смысл. Попытка Д’Андреа сместить Пауэрса дала отличный урок всем чикагским гангстерам и позволила Торрио продемонстрировать важность политического господства в городе. Даже самая опасная банда убийц, братья Джанна и сообщники, понимали, что без влияния Д’Андреа не смогут даже приблизиться к людям, за спинами которых стоит сильный олдермен. Без защиты Д’Андреа у них не было шансов. Власть означала все. В этой неопределенной ситуации, с учетом падения мэра Томпсона, никто не знал, чего следует ожидать и какие политические силы смогут обеспечить защиту. В этих условиях преступный мир Чикаго должен был объединиться. Торрио нашел правильное комбинационное решение. Мелким дельцам он предлагал работу и физическую защиту, а крупным и независимым предпринимателям – сотрудничество, гарантированные поставки и защиту рынка сбыта. Членам будущего альянса следовало уважать территорию друг друга. Никто не мог посягать на границы влияния и сбывать нелегальный товар в нарушение правил, установленных главарем территориальной банды. Следовало обеспечить коллективное соблюдение договоренностей. Хотя банды и имели право покупать пиво и другую выпивку у любого источника (или производить собственный алкоголь, как Драггэн и Лейк), Торрио был готов поставлять необходимое по разумной цене, а измученные жаждой покупатели платили за все. У Торрио был и более ценный товар – опыт и связи, столь необходимые в бутлегерстве на местах. Предложение подобного рода носило сложный и постоянный характер, но было значительно выгоднее, чем раздача взяток отдельными бутлегерами при каждом случае поимки. Контрабанда должна была стать более открытой, как бордельный бизнес Торрио, не имеющий неприятностей с полицией. По крайней мере, он понял, как будет обеспечивать непрерывную работу создаваемого механизма. Торрио не требовал и не настаивал, а уговаривал и рассуждал. И победил. Второй год сухого закона Чикаго встретил, имея твердую основу для проведения преступных комбинаций на местном уровне. Глава 6 Взлет Капоне Расцвет чикагской преступности достиг апогея. К 1921 году океаны пива изливались из восьми пивоварен, подконтрольных Торрио. Объемы росли так быстро, что 6 января 1921 года три парня Джона объединились для создания фирмы грузоперевозок World Motor Service Company. Этот подход позволял обойти закон об изъятии транспортных средств: респектабельные владельцы бутлегерских грузовиков клялись, что понятия не имели, для каких целей использовалось транспортное средство, и его возвращали обратно. К 1922 году местные бутлегеры сумели полностью обеспечить огромный спрос на алкоголь, продолжающий расти. Чикагский референдум о внесении изменений в 18-ю поправку, разрешающих пиво и вино, прошел с результатом пять к одному. Конечно, он не имел законного веса, но горожане, образно говоря, проголосовали собственными пересохшими от жажды глотками. Одной из обязанностей Аль Капоне было приобретение грузовиков для дела Торрио, которое люди, вовлеченные в него, называли «предприятием» (особенно после того, как во главе стал Аль Капоне). Это словечко не было порождением криминальных репортеров и романистов, пишущих об алчном синдикате. Оно случайно появилось среди бутлегеров – «я присоединился к предприятию пару лет назад» звучало намного весомее, чем «я с Капоне». Большинство участников предприятия начинали с перевозки пива, позже дослуживаясь до вышибал или рэкетиров. Однако в вопросах приобретения грузовиков Торрио доверял лишь нескольким людям. Одним был Аль Капоне. К середине 1922-го Капоне уже признавали лицом номер два в империи Торрио, хотя его взрывной характер стал причиной некоторых инцидентов. Ранним утром 30 августа 1922 года Капоне, находясь за рулем авто, ехал по Рэндолф-стрит и врезался в такси, припаркованное на перекрестке с Уэбеш. Его спутники, женщина и трое мужчин, благоразумно сбежали. Испортившееся настроение, алкоголь и дурной характер сделали свое дело: с револьвером в одной руке и значком специального заместителя шерифа в другой, Капоне набросился на таксиста Фреда Краузе, лежавшего лицом на руле, и грозился пристрелить таксиста на месте. Краузе сильно пострадал от удара и нуждался в медицинской помощи. Водитель проезжавшего мимо трамвая, Патрик Баргалл, остановил вагон и сказал, что все видел и Капоне нечего размахивать оружием, поскольку виновником аварии является он, а не парень в такси, истекающий кровью. Капоне пообещал пристрелить заодно и Баргалла. К счастью, прибывшая полиция очень быстро связалась со «скорой», поэтому участники аварии были доставлены по месту назначения почти одновременно: Краузе – в больницу, а Капоне – в полицейский участок. Аль Капоне был освобожден под залог. На следующий день он предстал перед судом по обвинениям в трех правонарушениях: совершение аварии, вождение в нетрезвом виде и незаконное ношение оружия. До сих пор Капоне не имел проблем с полицией. Ему исполнилось двадцать три года, и Торрио не мог перевоспитать ученика в одночасье, сломив устоявшийся характер и склонность к пороку. Недоразумения начались в 1930 году, когда первый биограф Капоне обнаружил заметку об аварии, отметив сравнительную неопределенность личности: авария упоминалась на внутренней странице одной из газет, а имя главного героя значилось – Альфред Капони. Заметка репортера Фреда Пэйсли, в которой упоминалось о Капоне, появилась в City News Bureau – издании, представлявшем кооператив молодых журналистов крупных газет, своего рода Associated Press, в масштабах Чикаго, с желтым оттенком. В разделе городских новостей сообщалось: «Капони, проживающий в пресловутых Four Deuces, был арестован на месте преступления». Tribune трактовала происшествие несколько иначе. Редакторы знали, что Капоне был не жильцом, а «предполагаемым владельцем Four Deuces», а также что происходило в полицейском участке. По информации Tribune, Капоне «угрожал полицейскому, задержавшему его, крупными неприятностями и физической расправой обвинителям». «Вы даже не представляете, с какой легкостью я это сделаю», – якобы хвастался Капоне. Полиция и репортеры слышали подобное бахвальство десятки раз, но Капоне оказался прав: за него внесли залог, дело замяли, случай не рассматривался в суде, упоминание о происшествии вычеркнули из всех отчетов. Если Капоне уже тогда был настолько влиятельным, то упомянутое утверждение о сравнительной неопределенности вряд ли соответствовало действительности. Полицейский Чарльз Триллинг, никогда не сомневался в возможностях и влиятельности молодого Капоне. Примерно в то время, когда произошла злосчастная авария, Триллинг постоянно дежурил на перекрестке 22-й улицы и Уэбеш. Капоне, всегда старавшийся подружиться с полицейскими, давно заприметил молодого и видного Чарльза, служившего в полиции первый год, и никогда не проходил мимо, не обменявшись взаимными приветствиями. «Хэй, Рэд», – басил он по пути в Four Deuces. «Привет, Аль», – отвечал Чарльз. Однажды Аль Капоне, по-привычке свысока, обратился к полицейскому (он был на год старше Чарльза): «Эй, малой, если захочешь стать сержантом – дай знать». Триллинг задумался и отклонил предложение. Он понимал: если согласится, будет жить по указанию пальца мафиози. Тем не менее все в Аль Капоне – поведение, уважение, которое ему оказывали, – заставляло думать, что Капоне может оказаться хорошим человеком. В 1922 году Налоговое управление было прекрасно осведомлено о сверхприбылях Капоне, не связанных с официальной деятельностью скромного владельца антикварной лавки. Инспектор Эдвард П. Уотерс искал встречи с неким мистером Аль Брауном: как и большинство преступников, Капоне взял псевдоним, чтобы избежать легкой идентификации и, на всякий случай, избавить семью от позора. Со временем обращение Мистер Браун и вовсе стало признаком особого уважения. Ошибка в имени Аль Капоне в статье сама по себе не была критичной. В то время СМИ не стремились к фактическим соответствиям, как сейчас. «Капони» вместо «Капоне» никого не смутило. Газета Tribune, принадлежавшая полковнику Роберту Резерфорду МакКормику[75], не нуждалась в указаниях, как нужно правильно писать то или иное имя. Tribune продолжала писать фамилию Альфонса как «Капони» вплоть до 31 декабря 1928 года; в то время Аль Капоне уже приобрел мировую славу, а Journal, единственная газета Чикаго, которая тоже писала «Капони», давно перешла на «Капоне». Очевидно, это нельзя объяснять нехваткой сведений о личности Альфонса. Озеро Мичиган огибает Уокиган с юга и юго-востока. Относительно центра Чикаго озеро находится на севере и на юге – между Норт-авеню и Чермак (которая тогда называлась 21-й улицей и находилась в центре старой Дамбы). Северное ответвление реки Чикаго проходит параллельно берегу озера. В шести милях от озера, на севере города Эванстон, ответвление уходит на восток. Это место отстоит от реки Чикаго чуть больше, чем на одну милю. Южное ответвление резко сворачивает перед улицей Чермак. Береговая линия озера Мичиган и два ответвления реки Чикаго вместе составляют подобие буквы «Н», в которой связующая горизонтальная черта образована самой рекой Чикаго. Мэдисон-стрит, в четырех кварталах ниже «перекладины», делит улицы на северные и южные, а Стейт-стрит – на восточные и западные. Поскольку Стейт-стрит и Мичиган-авеню (последний крупный бульвар перед Лейк-Шор Драйв) отделяют друг от друга лишь три квартала, центр Чикаго почти не имеет «восточных» адресов. Норд-Сайд начинается к северу от перекладины. Под Вест-Сайдом, во времена Торрио, подразумевался район, расположенный к западу и юго-западу от части реки, представляющей вертикальную палочку буквы «Н». Что касается юга – то есть Сауз-Сайд, – он не начинался сразу вниз от перекладины, поскольку здесь находился Чикаго Луп. Наземные железнодорожные пути ограничивали территорию, внутри которой находились самые фешенебельные магазины Чикаго, по ночам здесь горели яркие огни. Стейт-стрит никогда бы не приобрела статус Великой улицы, не попади она в Чикаго Луп. Ниже по Рузвельт-Роуд (12-й улице) располагалось (да и сейчас располагается) главное полицейское управление и проходила восточная часть железнодорожных путей. Северная часть Стейт не могла похвастаться большими отличиями от южной – только тем, что не упиралась в огромные складские территории, находящиеся ниже 22-й улицы. Для планов Торрио эти географические подробности значили не много, поскольку большинство банд практиковали традиционные мелкие преступления в виде воровства и ограблений в любом месте, где бы ни находились, а территориальность означала лишь традиционные места, мародерничать бандиты предпочитали поближе к дому. Своеобразная кодификация этих районов интересовала Торрио только с точки зрения исключительных прав на бутлегерство. Большую часть Норд-Сайда контролировал Дини О’Бэнион. Его подручные, как и сам Дини, были из среды взломщиков и профессиональных медвежатников. На сборищах главарей гангстерских банд Чикаго О’Бэнион неофициально играл роль председателя (после его убийства в 1924 году прошел слух, что Дини руководил бандой при помощи шести ближайших партнеров). О’Бэнион был чрезвычайно харизматичной личностью. Грозный враг и убийца, Дини лично устранил, по словам одного начальника полиции, двадцать пять человек. По другим сведениям, число жертв составило шестьдесят три человека. Но друзья видели в Дини хорошего человека и искренне любили. О’Бэнион являл почти карикатурный образ улыбчивого ирландца: открытого, бойкого, неизменно веселого. Если кто-то начинал говорить дурные вещи про заклятых врагов, Дини восклицал: «Да ладно, бросьте! Он прекрасный человек, в самом деле». А после мог заказать убийство прекрасного человека или исполнить его самостоятельно, не колеблясь ни минуты. Однажды водитель заметил запекшуюся кровь на сиденьях после возвращения босса из поездки. «Слушай, очисти-ка здесь все», – попросил О’Бэнион безо всяких объяснений, с самым беззаботным и веселым видом. Убийство казалось ему совершенно обыденным делом и не вызывало никакого расстройства. Психолог называл подобное поведение состоянием «солнечной жестокости». О’Бэнион не был гением, и время от времени обращался за советом к другим.