Пока начинался турнир, они стояли в неловком молчании на краю комнаты. Первым заговорил Джаспер. – На посвящении я был поражен твоим заклинанием. Тем, как ты заколдовал своих фантомов, чтобы они двигались так же, как двигался верховный чародей. На его лице расплылась острая ухмылка. – И что ты заставил его смеяться над этим. Прошел уже год с тех пор, как Олливана наконец заставили вступить в Общество. Это было настоящее представление. Он тогда на славу отомстил с помощью выбранного заклинания. Олливан создал три дюжины сверкающих, переливающихся копий своего деда; красивые, неземные копии, каждая в своем веселом наряде: детские комбинезоны, ночнушки, пенистые платья на обручах. Он разработал заклинание, которое бы полностью копировало Джупитуса; поднимало руки, когда он это сделает, или смотрело с гневом в тот момент, когда дед поймет, что Олливан издевается над ним. Но никто не смеет насмехаться на верховным чародеем, особенно те, над кем он имеет больше власти, чем над остальными. Поэтому Джупитусу пришлось сохранить лицо, смеясь вместе с Олливаном. У преемников не было другого выбора, кроме как тоже посмеяться, и за юношу проголосовали единогласно. Было ли это причиной, по которой Джаспер Хоукс наблюдал за ним из углов каждой комнаты Странствующего Места, в которую заходил? Ни один другой член Общества никогда не осмеливался упоминать о розыгрыше той ночи. А Джаспер хвалил не только магию Олливана, но и его бунтарство. Они непринужденно сыграли пару раундов турнира в компании друг друга. Джаспер оказался более искусен в своей магии, чем ожидал Олливан, и у них был одинаковый взгляд на то, как сделать заклинание зрелищным. В их первом поединке Олливан заставил пол общей комнаты покрыться рябью, поднимая волны зрителей к потолку и опуская обратно. Все сочли это настолько забавным, что попросили повторить. Во втором раунде Джаспер открыл окно и запустил внутрь шквал снега, который при падении на землю становился радужным и сладким на вкус. И, конечно же, все вновь потребовали повторения. Объявить любой из раундов «соревнованием» было слишком великодушно по отношению к их соперникам. Они ожидали третьего раунда, как вдруг Джаспер тихо заговорил ему на ухо. – Если ты хочешь настоящего вызова, я знаю тут рядом одно место. Оглядываясь назад, Олливан понимал, что Джаспер был по-своему одинок. Так одинок актер, исполняющий роль всей своей жизни в пустом театре. Он жаждал свидетеля не меньше, чем друга; кого-то, кто счел бы его умным и смелым, кто подтвердил бы, что он именно таков, каким хочет себя показать. Но он был одинок. И выбрал Олливана в качестве самого надежного наперсника, потому что верил, что они одинаковы. В некотором смысле так оно и было. Разве Олливана не привлекла в тот вечер похвала, какую никто другой не осмелился бы ему высказать? Разве он не оказался неспособен дать отказ, когда Джаспер взглядом дал понять ему, что место, куда они направлялись, было секретным и опасным? Никто не заметил, как они ушли. Они шли вдоль реки на запад, натянув воротники до ушей, опустив головы от летящего в лицо снега. Джаспер шел длинными, размашистыми шагами, поэтому все время был на несколько шагов впереди Олливана. Но частота, с которой он оглядывался через плечо – через каждые несколько шагов, – создавала впечатление, будто он боится, что Олливан исчезнет, и противоречила любой напускной беспечности. К тому времени, когда они добрались до укрытия в туннеле под железнодорожным мостом, Олливан промок насквозь, а его лицо и пальцы онемели от холода. Хруст гальки под ногами эхом отражался от арки наверху, и он подул в сложенные чашечкой ладони. Олливан чуть не врезался в спину Джаспера – тот резко остановился перед металлической дверью на середине тоннеля. Дважды постучал, и глухой стук эхом разнесся вокруг. Дверь приоткрылась, и Джаспер заговорил с кем-то по другую сторону, а затем их впустили в сырой кирпичный коридор, плавно спускающийся вниз. Звуки, похожие на шум громкой вечеринки или оживленного рынка, становились все громче по мере того, как Джаспер уверенно прокладывал путь вперед, поворот за поворотом. Тепло, которое, как знал Олливан, было теплом тела, обожгло его онемевшие пальцы, но потянуло вперед. Когда последний поворот закончился переполненной трибуной и ржавыми лестницами, он всем своим существом понял, что внизу находилось то, что он всегда искал. Пятьсот человек, а может, и больше, столпились вокруг женщины-оракула и поджарого рычащего пса. Женщина держала в руках длинный посох и использовала его, чтобы наносить удары зверю, в то время как тот уворачивался в попытках держаться вне его досягаемости. Пес вознамерился обезоружить ее; каждый раз, когда женщина подходила близко, он хватал посох челюстями или пытался вырвать из ее хватки лапой. Обычное животное не могло бы так драться. Женщина сражалась с метаморфом. – Яна – одна из лучших дуэлянтов здесь, – прокричал Джаспер через толпу. – Она аколит и обучена бою. Аколиты – дружинники Доклендса. В бездонной массе всего пространства и времени, которые мог видеть оракул, они стремились узнать лишь следующий миг; увидеть, куда ступит их противник, и знать, как нанести ему удар. Неудивительно, что она побеждала. Но, пока Джаспер говорил, Яна споткнулась, усталость отразилась на ее мокром от пота лице. Метаморф увидел в этом шанс и сделал выпад. Но прежде, чем они вступили в контакт, Яна увернулась и, взявшись двумя руками за свой посох, нанесла удар, заставивший пса отойти от нее и покинуть ринг. Толпа взревела. Деньги переходили из рук в руки. Собака превратилась в человека, которого зеваки подняли на ноги. Он сплюнул кровью в сторону Яны и захромал прочь, сжимая челюсть. Были объявлены новые бойцы – чародей и призрак – и начался следующий поединок. – Мы встречаемся при каждой полной луне, – сказал Джаспер. – Есть десятки разных мест по всему городу. В каждой фракции. У Олливана кровь бурлила в жилах. Он чувствовал себя так, словно наткнулся на сокровище, как ребенок, проснувшийся в свой день рождения. Каждая фракция, все сражаются с помощью магии за пределами своей территории, все это против Принципов и прямо под носом у Джупитуса Фиска. Это была идеальная месть за авторитарную власть старика, которую тот установил и над его жизнью. Олливан стал постоянным участником таких вечеров. Каждый противник был его дедушкой, каждое сломанное ребро и острая боль были медалью, свидетельствовавшей о том, что Олливан сопротивлялся. Он, в свою очередь, познакомил Джаспера с поставщиком, который продавал разработанные Олливаном волшебные лекарства покупателям по всему городу. Джаспер свел Олливана с мошенником, который выставил на аукцион украденные ими товары и вывез из Лондона. Им не нужно было доверять друг другу. По крайней мере, так он думал; риски, которые нес их выбор, были единственной необходимой страховкой. Если они пойдут ко дну, то пойдут вместе. Только оглядываясь назад, Олливан понял, как мало вообще знал о Джаспере Хоуксе. Он был единственным ребенком, который думал о своем отце так же, как Олливан о Джупитусе, хотя втайне Олливан насмехался над этим сравнением; такие мальчики, как Джаспер, никогда бы не оценили, насколько несущественными на самом деле были их мелкие претензии к своим семьям. Он не проявлял интереса к девушкам не потому, что они его не привлекали, а потому, что находил их влечение к себе отталкивающим. Он держал кошку. В мире, где существуют метаморфы, домашние животные заставляли большинство людей чувствовать себя некомфортно, и Олливан был в их числе. Даже на рабочих животных полагались только в случае крайней необходимости. Но Джасперу нравилось все, что заставляло людей чувствовать себя неловко. В ту ночь, когда Олливан вошел в квартиру над скотобойней и рухнул на изъеденный молью диван, он как раз работал над таким заклинанием и проигнорировал гостя. Кошка сидела на подлокотнике и смотрела круглыми зелеными глазами. Олливан первым отвел взгляд. Он не думал, что эти глаза были человеческими, но трудно было сказать наверняка. – Смотри, – сказал Джаспер после долгих минут работы за столом. Он бросил сделанную им штуковину Олливану, и тот поймал ее. Это был медальон, снятый с цепочки. – Это моя тетя. Моя мама хочет медальон с портретом своей сестры на день рождения. Он явно сдерживал головокружительный смех, поэтому Олливан открыл медальон, чтобы посмотреть, что сделал Джаспер. Внутри было изображение женщины, и это изображение было живым: оно беззвучно кричало, на ее крошечных чертах лица был написан ужас. Она била кулаками по невидимому барьеру, плакала и умоляла, как будто отчаянно пыталась сбежать. Это было бессмысленно и пугающе, и даже не очень-то умно. Когда Олливан безмолвно швырнул эту штуку обратно Джасперу, то задался вопросом, не наскучило ли ему все. Радость Джаспера разлетелась вдребезги. – Что с тобой такое? – усмехнулся он. Олливан откинул голову на спинку дивана и закрыл глаза. Он сглотнул, прежде чем заговорить, но голос все еще ломался. – Сибелла бросила меня. Он впервые произнес эти слова вслух. Они доставляли ему такую же боль, как если бы исходили от нее. Джаспер издал презрительный звук. – Ты все равно устал от нее. – Нет… – начал Олливан, но у него не хватило спокойствия сказать Джасперу, как тот был неправ, или спросить, как человек вообще мог устать от Сибеллы Дентли. Если Джаспер и думал так, то только потому, что Олливан дал ему повод. Но правда заключалась в том, что Олливан видел остаток своей жизни только с присутствием в ней Сибеллы. Он не мог поверить, что прошел всего месяц с тех пор, как они сидели, свернувшись калачиком в кресле в его спальне, и бормотали планы о доме в Челси, с окнами, которые двигались бы по кругу, чтобы выглядеть как гондолы большого колеса обозрения, где они впервые поцеловались, и о стайке детей с ее веснушками и его глазами. О звезды, ему казалось, он тонет. Олливан ничего так не ненавидел, как собственную беспомощность, и хотя он не мог убедить Сибеллу вернуться, но мог отвлечься от нее. И мог сделать это самым эффектным образом. Он поднял голову с дивана. – Слушай. Ты помнишь ту дверь? Джаспер оторвался от своего занятия – упаковки жуткого медальона в подарочную коробку – и ухмыльнулся. Конечно, он помнил дверь. Какое-то время это было единственным, о чем они говорили. Они нашли ее однажды ночью, когда вломились в Палаты Алхимии, чтобы подшутить над дружинниками; совершенно непримечательная дверь внизу лестницы, покрытая толстым слоем пыли и давным-давно неиспользуемая. Если бы не острый укол магии, который оба почувствовали, коснувшись рукояти, они бы никогда больше и не вспомнили о ней. Должно быть, это было какое-то хранилище, решили они. Хранилище для ценных вещей, предположил Джаспер. Хранилище секретов, подумал Олливан. – Ты имеешь в виду дверь в Палатах, которую мы не смогли взломать? Олливан улыбнулся. – Я думаю, пришло время попробовать еще раз. Олливан мягко ступал по направлению к жилищу Джаспера. Если тот был мертв, не хотелось, чтобы его застукали в этом доме; если нет, то рисковал быть замеченным самим Джаспером. Он снова подумал о том, как этот юноша обучает Кассию, и его желудок скрутило. В чем заключался его к ней интерес? Неужели Джаспер думал, что она разделяет наклонности своего брата и он сможет принять ее в лоно своих злодеяний? Использовал ли он ее, чтобы добраться до записей Олливана? Он боялся, что ответ окажется хуже: вдруг интерес Джаспера к Кассии искренний. Его сестра была красивой, немного странной. И она была изгоем. Ее сдержанная манера держать каменное лицо могла бы убедить Джаспера в том, что она презирает все то же, что и он. Что было еще хуже, так это то, что при надобности Джаспер мог играть очаровательного, кроткого молодого человека. Олливан не сомневался в способности своего заклятого врага обманом проникнуть в сердце Кассии, стоило тому приложить к этому все усилия. Олливан сделал мысленную пометку удвоить свои старания, чтобы убедить Кассию держаться от него подальше. Но в комнатах, которые занимал Джаспер, не горел свет. Они находились над узким переулком, который шел к задней части скотобойни, где была внешняя лестница, ведущая в квартиру. Олливан подошел к окнам и прислушался. Присутствие здесь вызывало у него странные чувства, неприятное покалывание на затылке. В животе что-то сжалось. Это выводило из себя. Он неподвижно простоял несколько минут, не смея отвести взгляд от окна над переулком, но так и не заметил никаких признаков движения в квартире. Если Джаспер не был мертв, то, возможно, находился внутри и, возможно, ждал его. Олливан был здесь не для того, чтобы мстить, но если бы представилась такая возможность, он бы ею воспользовался. Он не хотел убивать Джаспера, хотя с радостью причинил бы ему боль. И Джаспер ожидал бы того же. И Олливан с болезненным трепетом подумал, что тот, должно быть, почти не спал со времени его возвращения. В некотором смысле год, проведенный Олливаном в Ином мире, был периодом, необходимым, чтобы остыть; с другой стороны, он заставил гноиться старые обиды. Единственная причина, по которой месть не была первым пунктом в списке дел Олливана, заключалась в том, что она не служила его цели. И его цель имела самое большое значение. Вернуть свою жизнь. Жизнь с магией. Обезвредить Гайсмана до того, как последствия сделают их отношения с Джупитусом непоправимыми. Но царила тишина, и занавески не колыхались, поэтому Олливан медленными шагами поднялся по лестнице. Старое дерево скрипело под его весом, с каждым шагом поднимая в нем новую волну беспокойства. На кончиках пальцев он приготовил заклинание, но руки дрожали. В трех ступенях от вершины он услышал тихий щелчок, а затем жужжащий, шипящий звук – нечто среднее между скрежетом зубчатого колеса и выходом пара. И Олливан понял. Покалывание на его шее. Стеснение в животе. Это было не просто напряжение. Это было волшебство. Слева от него образовалась ярко-оранжевая вспышка. Олливан не стал ждать и смотреть, что это за заклинание. Он отпрыгнул с его пути назад и, оступившись, покатился кувырком вниз по ступенькам. Он летел вниз слишком быстро, чтобы полностью увернуться от пролетающих мимо пылающих железных шипов, и они зацепили его с одного бока и, прорвав слои одежды, вонзились в плоть. Мир закружился вокруг, огонь поглотил его, и все, что Олливан мог сделать, это приготовиться к удару о землю. Глава 14 Джаспер был мертв. Он упал лицом на землю. Руки вытянуты по швам, одна нога перекосилась, щека разбилась о кирпичи, которыми был выложен пол беседки. Он выглядел несколько комично. – Джаспер? Это был всего лишь шепот; ее настоящий голос застрял в горле. Кассия медленно пересекла беседку – выжидая мгновения, прежде чем подтвердить то, что уже знала, – и опустилась на колени рядом с ним. Было не так-то просто определить, где у него находится пульс, когда голова наклонена под таким углом. Она пару раз неуклюже ткнула пальцем в плоть у него под подбородком, но ничего не нашла. К своему стыду она обнаружила, что следующим побуждением было выключить лампу, висевшую над ними, и погрузить все во тьму, а затем отступить; выйти из беседки в тень живой изгороди, где она оказалась почти невидима. Там Кассия начала глотать воздух, чтобы не отставать от бешено колотящегося сердца, и попыталась придумать, что делать. Кассия никогда раньше никого не убивала, что было необычно для человека, столь близкого к правящей элите Лондона. Особенно к Джупитусу Фиску, для которого насилие являлось основой лидерства. Она всегда считала, что рано или поздно это произойдет, но представляла себе все по-другому. Во-первых, что это произойдет только после того, как она овладеет своей магией. Во-вторых, что это случится во имя защиты чего-то стоящего, например ее народа или собственной жизни. И в-третьих, что это будет не чародей.