Олливан иногда задавался вопросом, был ли Вирджил счастлив только тогда, когда был несчастен. – Что-то насчет того, что ты можешь баллотироваться на второй срок. Чтобы у тебя было больше времени. Олливан покачал головой. – Такое уже пробовали другие. Странствующее Место не проявило благосклонности ни к одному из них. Последний вообще провалился через дыру, которая вдруг образовалась в полу, в несуществующий подвал, и с тех пор его никто не видел. Ты знаешь про каменную руку, которая время от времени появляется у подножия главной лестницы и сбивает людей с ног? Ходят слухи, что это его. Кроме того, мне девятнадцать. Я в любом случае был бы слишком взрослым, чтобы баллотироваться на следующих выборах, даже будь у меня на это право. – Что, если ты поселишься на другой территории? – спросил Лев. – Например в Уайтчепеле! Ты мог бы подселиться к моему кузену Финлею, начать пользоваться другим именем, оказаться вне досягаемости твоего дедушки. – Нравишься ли ты своему кузену Финлею настолько, чтобы он рискнул гневом Джупитуса Фиска? – Я всем нравлюсь, помнишь? – В любом случае, если мне придется отступать в другой квартал, я сделаю это тайно. Чем больше людей вовлечено, тем больше голов Джупитус может снести. – Например, мою? Олливан перестал выливать в мазь сок ягод и повернулся к своему другу. Он слишком хорошо знал, чем мог бы начать угрожать дед, если решит, что это даст ему хоть какой-то рычаг давления. Прежде чем вовлечь своих друзей в этот переворот, Олливан очень ясно дал им это понять. – Ты его боишься? Лев ухмыльнулся. – Конечно нет. Возможно, так и должно быть. Он слишком быстро вылил остаток сока в колбу; ее содержимое начала угрожающе пениться и синеть. – Когда я сказал, что сделаю все, что в моих силах, чтобы защитить тебя и Вирджила, Лев, я был абсолютно серьезен, – сказал он. – Теперь я здесь. Ты выполнил свою часть работы. Может быть, остальное стоит оставить мне и больше не впутывать себя в это. У меня есть два года. Я что-нибудь придумаю. Олливан добавил в свою смесь щепотку золы, чтобы снять пену, и взболтал колбу. Прошло несколько мгновений, прежде чем он понял, что Лев замер. Он прислонился к рабочему месту, потирая кожу на ладони, которая из-за мази стала сухой. – Лев, дело не в том, что мне не нравится вместе с вами строить все эти заговоры, – начал он, но Лев покачал головой. – Ты бы вообще не попал в эту переделку, если бы не я, – сказал он. Олливан осторожно поставил колбу на стол, чтобы избежать повторения своей последней ошибки. Затем повернулся лицом к своему другу. – Что, во имя небес, земли и всех созвездий, ты имеешь в виду? – Ну же, Олливан. Я просто взял и забрал твоего лучшего друга. Он пригладил волосы, его взгляд скользнул через зал туда, где Вирджил стоял на коленях перед покрытым сажей мужчиной и очищал ожоги на его ногах. – И поначалу все было хорошо. Когда мы с Вирджилом были просто друзьями, и нас было трое. Но когда мы поняли, что хотим стать чем-то большим друг для друга, то изъявили желание чаще находиться наедине… Вот тогда все изменилось и для тебя. Ты начал проводить свое время с Джаспером Хоуксом именно потому, что нас не было рядом. Олливан постарался сохранить спокойное выражение лица. Он ничего не сказал своим друзьям о роли Джаспера в его изгнании. – Что ты знаешь о Джаспере Хоуксе? – Только то, что всякий раз, когда кто-нибудь спрашивает его о тебе, Хоукс говорит, что пытался воспитать тебя, исправить тебя. – И они, конечно, ему верят. – У них нет полной картины. Они не видят той связи, что можем видеть мы с Вирджилом. Мы знали тебя достаточно хорошо, чтобы понимать, что дуэли, воровство, те столь популярные наркотические смеси, которые ты изготавливал, – это не настоящий ты. Меня не волнует, что ответ может оказаться скучнее, чем ужин у моей бабушки. Приложи немного усилий и расскажи мне, почему твое изгнание не было виной Джаспера. Олливану очень хотелось рассказать ему все, но осторожный страх остановил его. Он кричал о своей невиновности до хрипоты – своему деду, своей матери, полудюжине советников своего деда. Все единодушно согласились, что он лжет. Они восприняли это как еще одно доказательство того, что единственным возможным решением было отнять у него все, что ему дорого. Скажи он правду, это только ухудшило бы ситуацию, поэтому он ничего не сказал. Но конечно, мог бы признаться во всем одному из своих самых дорогих друзей. Он продолжал размешивать мазь и не оборачивался, но присутствие Вирджила в другом конце комнаты было подобно горящему за его спиной очагу. В каждом взгляде друга был намек на настороженное подозрение, будто он ждал, что Олливан оступится и подтвердит его сомнения. Расскажи он правду, Лев мог бы ему поверить. Но не Вирджил. Поэтому он одарил Льва ухмылкой и спокойно ответил: – Если ты так хорошо меня знаешь, Лев, значит, ты прекрасно помнишь, что это я всегда оказывал дурное влияние. – Не сравнивай наши шутки над дружинниками и то, во что ты ввязался. Олливан открыл рот для новой отговорки, но Льва было не переубедить. – Я пытаюсь извиниться. Просто будь добр принять это извинение, чтобы я мог вернуться к разговору с тем очаровательным лекарем. – Не могу. Хотя бы потому, что никто не может отнять у кого-то лучшего друга, – сказал он, опустив глаза на стол. – Люди сами делают свой выбор. – Значит, ты обижен, просто не на меня. Олливан почувствовал позади себя чье-то присутствие. Вирджил подошел ближе. Он пополнял свой запас марли за соседним столом и делал вид, что не слушает. Олливан внезапно почувствовал непреодолимое желание сказать то, что давно хотел. Каждый из них мог бы влюбиться в кого угодно, но они выбрали друг друга. Они пустили под откос всю их дружбу в качестве трио. – Это ты привел меня в вашу компанию, – настаивал Лев. – После той вечеринки в честь зимнего солнцестояния, помнишь? Я украл бутылку портвейна, и ты увидел, как я под столом наполнял из нее свой стакан. – Конечно, я помню, – сказал Олливан. – Это ты был нашим связующим звеном. Это было так похоже на то, о чем думал Олливан, что он задался вопросом, не унаследовал ли все-таки Лев часть магии своей матери. Тем не менее он, не сводя глаз со стола, покачал головой. – Мы не можем сравнивать дружбу и отношения, – сказал он. – Вы с Вирджилом имели полное право иногда провести время вместе без меня. – Только потому, что ты это понимаешь, еще не значит, что тебе бы это понравилось. Лекарь, с тяжелым вздохом опершийся на их стол, избавил Олливана от ответа. Нет, не лекарь. Мужчина был одет в покрытую сажей уличную одежду, шляпа была низко надвинута на лоб. И это был не вздох, а болезненный стон. – Я уложу его в постель, а ты приведи лекаря, – сказал Лев, но, когда он приблизился, мужчина отпрянул от него. – Пожалуйста, – выдохнул он. – Помогите мне. Именно тогда он поднял глаза, украдкой оглядываясь вокруг, и, взглянув на него, Олливан понял, в чем была проблема. Он принял бледность кожи этого человека за последствия ранений, но дело было в том, что весь его народ от природы был наделен бледной кожей, которая всегда казалась покрытой блестками пота. Но самым пугающим в нем были глаза, у которых не было ни радужки, ни зрачка и которые были абсолютно чистыми, полностью молочно-белыми. Здесь, в больнице для чародеев, оракул, и он серьезно ранен. Одна сторона его рубашки прилипла к ожогам вдоль всей его руки и ребер. В Доклендсе тоже лечили своих раненых, но у них не было ни возможности, ни желания, чтобы заботиться о своих людях так же, как в Харте. Олливан подошел ближе и встал между мужчиной и остальной больницей, скрыв его от посторонних глаз, Лев загородил с другой стороны. Он оглядел комнату. Оракулу здесь были бы не рады. И конечно, не стали бы его лечить. Если бы один из целителей – или, что еще хуже, один из дружинников, притаившихся, чтобы присматривать за ранеными, – увидел этого человека, его бы выгнали из здания. Если бы он не смог идти сам – выбросили бы, а было очевидно, что оракул этого не мог, по крайней мере, недостаточно быстро. Но никто его не заметил. Оглядевшись, Олливан убедился, что к ним не приближается ни один дружинник. Единственным человеком, который вообще знал о них, был Вирджил, который больше не притворялся занятым. Он вопросительно наблюдал за их передвижениями. Олливан встретился взглядом со Львом, и они пришли к молчаливому согласию. Не говоря ни слова, Лев взял мужчину за здоровую руку и повел так быстро, как только мог, к занавешенному концу палаты, которую целители использовали для особых случаев. Олливан подхватил миску с пропитанной мазью марлей и последовал за ним, лишь на мгновение помедлив, чтобы, проходя мимо, кое-то пробормотать Вирджилу. – Ножницы, холодная вода, успокоительное. Вирджил, не задав ни единого вопроса, пошел пополнять припасы. Лев отвел мужчину к кроватям в самом дальнем углу, как можно дальше от всех пациентов или лекарей, и Олливан задернул окружавшую их занавеску. – Давай сделаем это быстро, – сказал он. – И что потом? Он не выйдет отсюда как новенький после нескольких перевязок и капли обезболивающего. Они оба подпрыгнули, когда занавеску отдернули. Но это был лишь Вирджил. Один взгляд на лицо этого человека заставил все понять. Его рот плотно сжался, и он снова задернул занавеску, стрельнув глазами в Олливана. – Земля и звезды, ты везде найдешь неприятности, да? – Это они находят меня. – Просто стой на стреме. Мы со Львом сами разберемся. – На стреме? Я никогда не стою на стреме. Вирджил передал принесенные им принадлежности Льву, который уже приступил к отделению обугленной рубашки от кожи мужчины. Пациент застонал и без вопросов принял обезболивающее. Вирджил выпрямился во весь свой впечатляющий рост и свирепо посмотрел на Олливана сверху вниз. – Семьдесят чародеев, погибших или покалеченных из-за того, что в Доклендсе им не оказали надлежащей медицинской помощи, точно не породили в наших согражданах чувства глубокого сочувствия к оракулам. Это будет воспринято как предательство Харта. И я проделал такой долгий путь не для того, чтобы увидеть, как ты продержишься здесь меньше недели, так что встань-ка по ту сторону этого занавеса и исчезни, если увидишь, что кто-то идет. Лишний. Снова. Но когда Олливан почувствовал, что на лице друга появляется обычная насмешка, то все понял. Вирджил все еще защищал его. Он все еще был на его стороне. Олливан вышел за занавеску и сделал, как его попросили. Использовав магию, установил своего рода отвлекающее заклинание – чары, предназначенные для отвода внимания любого наблюдателя. Это было все, что он мог сделать в переполненной больничной палате, но это не защитило бы их надолго; как только кому-то понадобится именно эта койка, чары рассеются. Он оглядел все помещение и сразу же заметил неприятности. К их рабочему месту подошла лекарь за дополнительной марлей. Она, казалось, не удивилась их отсутствию – они были бы не первыми добровольцами-преемниками, которые халатно отнеслись к своим обязанностям. Женщина искала марлю, ту самую марлю, которой Лев перевязывал ожоги оракула.