Селена накрывает Лерку шубкой, я звоню Тору. Потом вспоминаю про дядю Товия, набираю ему, быстро переговариваем, потом парням закидываю, что, возможно, деньги понадобятся. Быстро набегает народ, учителя, директриса. Начинается трэш. Хаос, кипиш, полный алярм на нашем корабле. Тор вбегает в фойе, глаза сумасшедшие, он просто не в себе. Забирает на руки свою Мышку, я ему быстро говорю про дядю. А сам разглядываю друга и его девчонку. Чёрт… любовь. Это любовь. Да… видимо, она. Бросаю взгляд на Селену, она тоже смотрит на них, потом на меня. И в её глазах я вижу то, что безумно хотел и дико боялся увидеть. Прожигаю. Она пятится. Подхожу. – Никуда не убегай. Поедешь с нами в клинику? – Мне… домой… мама… ждёт. – Подождёт. Я тебя не отпускаю. Глава 35 В «Скорую» меня, как ни странно, пускают. Ну, как… я говорю, что я Леркин брат. Ну и то, что мы всё-таки едем в клинику дяди Коршуна, тоже роль играет. Я Товия Сергеевича – да просто дядю Товия – отлично знаю. Он, можно сказать, наш семейный доктор. Занимался Анфисой, когда всё это произошло с ней. И маму тоже помогал вывести из депрессии. Да и мне пару раз вправлял и кости, и мозги. Он отличный доктор, да и вообще… Человек. Настоящий человек. Думаю об этом, глядя на бледную Мышку, лежащую на кушетке, и как-то вдруг приходит осознание – я взрослый. Вырос. Да. Смешно. Еще пару месяцев назад казалось – детство в одном месте играет. Всё лишь бы пошалить, подурачится, всё несерьёзно. Так. Шалость удалась. И вот… Вот я везу любимую девушку в машине «скорой помощи» и размышляю том, что настоящий человек, а кто – нет. Настоящий ли я, интересно? Мне кажется, я пока еще только заготовка. Болванка. Которую только-только начинает обрабатывать мастер. А мастер отличный. Жизнь. И мне вот в эту минуту дико хочется стать реально настоящим. Чтобы вот эта девочка, чью руку я сжимаю, могла гордиться. Чтобы ей не приходилось за меня… бледнеть. Коршун объяснил в двух словах, что произошло, я толком не понял, потому что в башке бомбило, что Лерке плохо, что она… что совсем… висит на волоске, на ниточке. Что там случилось, я потом выясню. И кому-то мало не покажется. – Рома… – Да, Мышь? – Пере-дай… что… бы… – говорит с трудом, голоса нет совсем, хрипит, – ма-ме не зво… звонили, пожа… – Вот так! Сами накосячат, а потом боятся мамке сказать, – это фельдшер говорит устало, меня сначала шкварит, тащит огрызнуться, но кому от этого будет легче? – Зачем вы так? Вы же не знаете ничего? Она… Лера не косячила, её… над ней просто решили поиздеваться. А мать её уехала к отцу. Правильно, что она не хочет её волновать. – Всё равно придется сообщить, мало ли что… Нужны взрослые родственники. А не братья… к тому же… не родные. – Я позвоню. Сам. Пишу сообщение классной, прошу её не тревожить мать Леры, еще надо Варьку Сёмину предупредить, её мамаша вечно лезет не в своё дело. – Ром… – Мышка шепчет тихо-тихо… – ты… обиделся, да? Ты поэтому уехал? – Тише, малыш, молчи, тебе, наверное, нельзя разговаривать. – Я не хотела тебе говорить… что заболела… боялась, что ты… что ты меня дома оставишь… Что? Заболела? Когда? Ничего не понимаю, и меня трясёт от страха за неё. Я пытаюсь себя убедить, что он простуды не умирают. Нет. Не может с ней ничего страшного случиться. Просто не может! Я… я ведь не смогу тогда? Не смогу. – У меня температуры была… и горло… я боялась тебя… заразить… Про… прости… – Мышка, ты… ты что? Наклоняюсь к её ладошке, прижимаюсь лбом, виском, губами… Чёрт… чё-ёрт! Я думал, она меня отталкивает! Навоображал себе! А она просто боялась, что я пойму, что она заболела! Заразить боялась. Дурёха моя… Малышка моя. – Лерка, я люблю тебя, слышишь? Люблю! Всегда буду рядом! Никогда не бойся мне говорить правду, ладно? – Молодёжь, разлепляйтесь, приехали. Документов у девчонки, конечно, никаких? – Если надо, я всё привезу… – Да не надо, наверное, раз вы в платную, по знакомству… тут только деньги надо. Дальше все происходит стремительно – и в то же время снова как слоу-мо. Как тогда, когда я Лерку из-под «бэхи» отца Да Винчи вытащил… Леру перекладывают на каталку, везут, что-то оформляют, задают вопросы. Я в коматозе каком-то. Суета, суета, суета, маета, забирает тебя у меня темнота, пустота, я один, без тебя, не живу, я молю, будь со мной, я одну тебя… Навсегда. Коршун и Селена ехали за нами. Странно видеть их вместе. Девчонка дрожит, руками себя обнимает. Коршун набрасывает на неё свою куртку, она пытается освободиться, а он внезапно обнимает её, прижимая спиной к своей груди. Черти. Ухмыляюсь. Да, ну и дела. Выходит огромный Товий. Как всегда громогласный. – Племяш, рассказывай, куда опять попал? – Не я попал. – Добрый вечер, Товий Сергеевич, это… – Он добрый? У девицы вашей подозрение на пневмонию. Щепкин, онколог, отец её? Помню, у него дочка была с таким редким именем. Калерия. Две было дочки. – Да, две. Старшая умерла, – говорю то, что Лера сама редко кому-то рассказывала. Товию можно. – Родители в Израиле, да? Оба? – Мать на днях уехала. Лера просила им не сообщать. – Не сообщать нельзя. Но ты не бойся. Я позвоню сам. Успокою. Нормально всё будет. Организм молодой, крепкий. Несмотря на то, что тощие вы все, как анчоусы. Смеется. Интересно, почему анчоусы, а не селедки? – Одевайтесь теплее, дети, – это он говорит, глядя на Коршуна и Селену, – вам еще рожать. А то потом сидите тут, крокодиловы слезы пускаете. – Дядя Товий, ну… – Я рожать не собираюсь. – Ну конечно, Селена не может смолчать. – Да я надеюсь, что нет. Сначала школу закончи и желательно институт, потом можно. Да, матери передай, что насчёт реабилитации Глеба я договорился.