— В чём оно, счастье? Только давай без философии. Переверзев взглянул на громко тикавшие настенные часы. Отметил разницу на час — из-за здешнего летнего времени. В будущем, то есть в его, Переверзева, настоящем, время не делят на летнее и зимнее, не переводят стрелки то назад, то вперёд. — Счастье человека в том, что он больше всего любит. — Больше всего? Ты что, из-за книжек сюда переехал? — Люблю читать. Дачу вот у леса снял. Тихо здесь. Искатель присвистнул. Старик поморщился. — Домой, выходит, не собираешься? — Вот мой дом. — Вообще-вообще не собираешься? — Понимаю. Это не ты спрашиваешь — это они спрашивают. Ленка спрашивает. Да. Вообще не собираюсь. Переверзев подумал, что Ленка, толстуха, которую он чуть лбом не ошарашил, будет разочарована. Она и её брат надеются, что потерянный вернётся. Отдохнёт, потешит душу в прошлом, как в отпуске, и назад навострится. Вообще-то, надежда эта дурацкая. Дедуля-дачник очень смахивает на упёртого типа, даже на сумасшедшего; такие от своего не отступаются. Втемяшилось такому типу переехать в СССР — он переедет. Втемяшилось в СССР поселиться (да хоть навсегда!) — он поселится. Родственничкам надо это понимать. Надежда — не стратегия, как говорят в бизнесе. — Никогда раньше не встречал таких людей, — сказал искатель. — Потеряться, чтобы читать книги… Твоим-то что передать? Иван пожал плечами. Прежде он думал, что мутация, открывающая измерение времени, настигает особенных людей. Выдающихся. К примеру, учёных. А то людей с воображением, запойных книгочеев. Но нет. Необъяснимые мутации, даровавшие внезапно и неизбирательно, будто по воле невидимых инопланетян, ощущение пространства-времени и менявшие картину мира так, что человек за голову хватался и плутал в мире изломанных многомерных фигур и архитектуры тессерактов, пока не научался контролировать новое сознание, поражали представителей самых разных слоёв общества и проявлялись у людей с самыми разными способностями и склонностями. — В книги не поверят, — сказал искатель. — Понятно, когда в прошлом есть зацепка. Выгода. Может, любовь. Или момент, к которому хочется вернуться. Бывает ещё неприятный момент в будущем, от которого удираешь. — Они никогда меня не понимали, — сказал Иван. — Мне теперь это всё равно. Я шесть десятков лет на спидометре жизни накрутил. И я знаю, в чём счастье. — Не скучаешь? Они вон послали за тобой, деньги потратили… — Что? Они терпеть меня не могут. Боятся, что я в прошлом умру, и из-за моей доли в квартире судебный спор выйдет. — А умереть тут в одиночестве не боишься? Переверзев сказал это, и самому стало жутковато. Живёт дедок, арендует чью-то дачу, кругом лес с буреломом, болотина, комары. Прежде чем переместиться на участок потерянного, Переверзев осмотрел мельком несколько точек вдоль окружности, которую искатели называли средой рассеяния. До железнодорожной станции семь километров, асфальтированной дороги нет, проезды между дачами кое-где отсыпаны щебнем, а кое-где представляют собой наезженную голую землю, засыпанную по ухабам строительным мусором. Автобус, разумеется, сюда не ходит. Из техники у дачника искатель приметил только велосипед «Урал» на веранде. — А я не в одиночестве. Видишь? — Старик показал на стёкла шкафа. — Ричард Олдингтон, О. Генри, Плам Вудхауз, Антон Чехов. И Герберт Уэллс, и Марк Твен, и Синклер Льюис, и Рэй Брэдбери, и Гайто Газданов, и поэты Шефнер с Левитанским да Заболоцким, и бородатый Толстой, и певец рождества Диккенс, и Харпер Ли и Колин Маккалоу, умевшие говорить на тонком языке женщин, и Иван Ефремов и Исай Давыдов, рассказчики о далёких мирах, — все со мной. Вон какая у меня компания! Искатель покачал головой. — Эта компания не прокормит. На что живёшь? Или секрет? — Нашлось среди старого барахла немного денег. Рублей советских. Пятёрок, десяток с Лениным, полусотенных и сотенных, переживших павловскую реформу. Бумажек таких немало у людей по квартирам осталось. До сих пор хранят. Вот я и набрал там да сям, у кого за спасибо выпросил, у кого купил. — Все вы так делаете. Только богато на такие деньги не заживёшь. Потерянный мягко, по-женски улыбнулся красноватыми губами. — Богато? Я за этим не охоч. Мне много не надо. — В Советском Союзе много и не купишь, — согласился искатель. — Книги. — Старик вскинул голову, солнце свернуло белыми искрами в серо-седой бороде. — Здесь можно купить книги. Нет, не то слово: достать! Глагол этот Иван произнёс с удовольствием. Искатель встал. Придвинул табурет к столу. — Ну хорошо, поживёшь ты тут… Потом деньги поменяют, Союз развалится, полезут из всех щелей, как тараканы, бандиты, воры, рэкетиры… Говно всякое всплывёт со дна… Пиджаки малиновые в моду войдут. Челноки, гиперинфляция, убийства… — Что считалось плохим, то объявят хорошим, — откликнулся Иван. — Я, между прочим, в девяносто втором году родился. Ну, и сериалы исторические у нас крутят, знаешь ведь… Модно… В общем, неспокойно тут будет. И куда ты? — Не закудыкивай дорогу. Придумаю что-нибудь. Книгочей непременно что-нибудь да придумает! «Маловато у тебя фантазии для искателя, — мысленно продолжил ответ Иван. — У меня всё прошлое впереди. Мне всегда хотелось попасть на приём к доктору Чехову». — Пора мне, — сказал искатель. — Твои заждались. С нахлынувшей вдруг тоской Переверзев подумал, что придётся отчитываться перед толстухой, долго убеждать её: не вернётся братец твой, не жди. Старушенция начнёт, поди, права качать: мол, за что мы вам, паразитам, платим! Переверзев оживил в памяти две-три подготовленные фразы, подходящие к трудным случаям, к психически тяжёлым клиентам. Конечно, из-за толстухи он опоздает к телевизору, на вечерний сериал. — Не заплатят ведь тебе. Знаю я своих… Скажут: не вернул потерянного, и не заплатят. За работу. — Не будь простаком, счастливый. Вообще-то, деньги я беру вперёд. Сто процентов. А доказательство получено. Разговор я на видео записал. Камеру на ухе видишь? На пуговице вторая прицеплена. И вот что: ты давай родственничкам записку сооруди. Такой порядок. Черкни им пару ласковых. Потерянный потянулся обеими руками к стене, вырвал из перекидного календаря листок. Подумал. Нацарапал на обороте листка несколько предложений. — Годится, — оценил искатель. — Ну, бывай. Книги!.. Хопёр, говоришь, и Макаров? Бабу б лучше живую завёл! Искатель замер и исчез. Дунул ветерок между стенами да пахнуло остро озоном, как после грозы. Потерянный повёл носом. Запах быстро улетучивался, уходил в открытую форточку, просачивался сквозь натянутую марлю. На столе Иван заметил забытую искателем вещь. Выцветший клетчатый платок. Иван поставил чайник на плитку. Сейчас он будет пить чай. С таволгою, думкою и… Искатель его больше не потревожит, а члены семейства, давно ставшие чужими людьми, сюда не доберутся. Способностей у них нет. Способностей к счастью. Движение во времени, жизнь в объятиях времени — вот в чём находил и черпал потерянный счастье. Объяснить людям, которые не чувствуют времени, это нельзя. Так же, как нельзя объяснить людям, не любящим книг, какое ощущение даёт чтение. Будь в 2032 году жива литература, он бы, пожалуй, оттуда не удрал. Однако последние стоящие книги родились в восьмидесятых годах прошлого века, а потому его, читателя Ивана, место в прошлом. Его счастье там, где живы книги. Так просто. Но те, кто не любит книг, в это не поверят. Будут искать другую причину. Или будут усмехаться и советы давать — вот как этот искатель. Ивану снова пришли на ум политики и психологи, мастера жизни учить, и он засмеялся. Скрипнула дверь веранды. «Надо бы петли смазать», — подумал он, поднимаясь. В дом вошла женщина лет пятидесяти. Вечернее солнышко мазнуло её по щеке и носу красноватым лучиком. Вошедшая положила на стол перевязанную нейлоновой верёвочкой стопку книг. Двое обменялись поцелуем. Глаза их сияли молодостью и восторгом. — Здесь кто-то был. — Женщина принюхалась. — Оттуда? — Оттуда. — И?.. — Ничего, пустяки. Она пытливо смотрела в его глаза, пока не убедилась: да, пустяки. — Был искатель. Он подал ей чашку горячего чая. — Искатель потерянных! — воскликнула она. — Нас считают потерянными, Ванюша! — Не нас, Маша. Меня. Искателя заслали мои родственнички. Но он не вернётся. Больше ему не заплатят. Покажи-ка лучше добычу городскую! Женские пальчики орудовали проворно. Мария освободила тома от верёвки. — Двухтомник Солоухина, казаковский «Арктур — гончий пёс» и роман Никонова. — «Весталка»! Библия для книгочеев! Свежая совсем. Только что издана. — Нам здесь очень уж хорошо, Ванюша. — Не волнуйся, Мария, не волнуйся. Им до нас не добраться. Могли бы — добрались бы. Не все это умеют, не все. Мало кому время открывается. И для вреда его трудно использовать. Ничего крупного, никакого оружия с собой не прихватишь. Позади то дурное время, когда политики и спецслужбы за мутантами гонялись, пытались секреты для войны во времени выведать. Нет секретов. Не бывать войнам. — Всегда кто-то стоит на пути счастья, Иван. Враг ли, завистник ли! — Не в этот раз, Мария, не в этот раз. Точнее, не в это время. Им придётся смириться. Хищники останутся голодными. Она отпила из чашки. Облизнула губы. А он сказал: — Они нас совсем не понимают. Стариками считают. Дремучими. Искать счастье в прошлом! Удрать за счастьем в прошлое! «Ну надо же!» — говорит обычно сестрица моя, не зная, что сказать. Другие тоже сыплют частицами да междометиями — их это лексикон! Люди предпочли быть богатыми хищниками и нахальными грубиянами вместо того, чтобы любить и быть счастливыми. Последнее слишком просто, а потому ускользает от внимания и не находит понимания. — Да, Ванюша! За счастьем — в прошлое! — повторила она за ним. — Я этого не стесняюсь! В прошлое! Подальше от всех этих говорящих, мигающих, пищащих и кричащих штучек, телефонов с видеосвязью, вездесущих телевизоров, спутниковых каналов, выборов президента, автомобильных пробок и бензиновой вони. От пустоты новостей, от тараторок в радиоприёмниках, от социальных сетей, от дикторов и артистов, ставящих ударения мимо, от фальшивых дипломов, от липовой науки, от попов, освящающих джипы и ракеты! Подальше забраться! Далеко-далеко, не в километрах, а в годах, в десятилетиях! В прошлом укрыться, спрятаться! Где растёт ещё чистая трава, — она поднесла к носу чашку, втянула аромат, — где лес не завален пластмассой, где не орут в трубку: «Ты где?», где книги в почёте и дефиците при стотысячных тиражах, где нет стальных дверей и где не додумались до депутатов-футболистов. Она вдохнула-выдохнула и хорошо, этак по-чеховски хлебнула чаю — полчашки разом! — Где ещё не забыли, не изувечили родной язык и более-менее стараются научить ему в школах, — продолжил Иван. — А там, где не стараются или толком научить не умеют, страждущих, к ученью стремящихся, выручат книги. Хорошие книги! Космос меня забери, только ради книг… — Он замолчал. — Не книги бы, Машенька, мы б с тобою и не встретились. Это ж подлинное чудо, живое, тёплое, с сердцами, гипоталамусами и эритроцитами… Оба из двадцать первого века, из будущего, а сошлись в веке двадцатом, в прошлом! — Жить в будущем, но встретиться в прошлом! — подхватила она. — И кто это придумал: потерянные? — Они. Они и придумали. Неловко ведь говорить: счастливые. Неловко ведь признавать, что кто-то, не они…