– Ты должна ему помочь. Независимо от того, виновен он или нет. Ты же понимаешь. Она кивнула, и из глаз хлынули слезы. Себастиан чувствовал ее боль. Он испытывал такую радость. Запретную радость. – Почему он ничего не сказал? Почему ни о чем не рассказал? – вдруг донеслось от нее. – Наверное, не решился. – Почему? Он же мой отец. Скоро он им больше не будет. Скоро. – Так поступают многие, – спокойно, но веско сказал Себастиан, встал и пошел за салфеткой. – Он, вероятно, безумно боится тебя потерять. Себастиан умолк. Не слишком ли он очеловечивает Вальдемара? Не слишком ли много проявляет понимания? Сейчас нужно лавировать осторожно. Чересчур сильно критиковать Вальдемара нельзя, это он знал. Ведь она не перестала любить отца. Напротив, она чувствует себя настолько преданной именно из-за любви к нему. Поэтому она и сидит здесь. Об этом забывать нельзя. Никогда. Она любит Вальдемара. Вопреки своему желанию он не может топтать Вальдемара слишком открыто. В то же время нельзя проявлять излишнюю мягкость и понимание, поскольку тогда Ванья, возможно, захочет простить Вальдемара. Придется балансировать, чтобы в перспективе увеличить расстояние между ними, работать с возникшей трещиной, расширяя ее. Для того чтобы завоевать ее, ему потребуется задействовать весь свой арсенал. Сейчас она рассержена и разочарована, но появятся мгновения, когда ей захочется вернуть Вальдемара. Вот тогда-то Себастиану надо будет заставить ее предпочесть его. – Я не понимаю, почему он не рассказал мне, – всхлипывала Ванья. – Меня это злит. Он лгал. Себастиан вернулся и дал ей обнаруженную в одном из ящиков салфетку. Ванья вытерла щеки и громко высморкалась. Себастиан сел на диван рядом с ней. Поближе. Ему надо обезличить Вальдемара. Потихоньку превратить его в символ. Символы людям убивать легче. Именно поэтому политики так стараются говорить об абстрактных «народностях» и «стратах». К обезличенным группам легче плохо относиться. К цыганам, гомосексуалистам, евреям и… преступникам. Нужно заставить Ванью смотреть на Вальдемара как на преступника, а не как на отца. Это будет нелегко. Впрочем, если кто и способен справиться с этим, то только Себастиан Бергман. Он это знал. Но ему необходимо приблизиться. Оказаться более человечным, именно в тот момент, когда Вальдемар проявил не лучшие душевные качества. Он набрал в грудь побольше воздуха. – У меня когда-то была дочь, – внезапно сказал он. – Что? – Ванья посмотрела на него красными от слез глазами с явным удивлением. – С Лили, на которой я был женат. Я этого никому не рассказывал. Ванья уставилась на него. – Что с ней случилось? – Она погибла во время цунами. В Таиланде. Ей было четыре года. – О господи. – Когда накатила волна, я держал ее за руку, но упустил ее. Ее выдернуло потоком. – Он посмотрел на нее со всей теплотой, на какую был способен. – Поэтому я кое-что знаю о том, каково это – терять кого-нибудь. – Я очень тебе сочувствую. – Спасибо. Он взял ее за руку. Она позволила. Когда она пришла, он был коллегой. Теперь он стал скорбящим отцом. Это уже шаг в нужном направлении. Они оставили Эйера смотреть телевизор, сказав, что им надо ненадолго уйти. Эйер сперва поинтересовался, куда они собираются, потом захотел пойти с ними, но Мехран строго посмотрел на младшего брата и сказал, что тот останется дома. Им с мамой надо кое-что сделать. Одним. Шибека не меньше Эйера удивилась решительному тону Мехрана, в нем звучала какая-то новая непреклонность. Однако его тон подействовал, Эйер забрался на диван, не задавая больше никаких вопросов. Мехран посмотрел на удивленную мать. – Пошли, – сказал он и первым направился к входной двери. Даже не успев ответить, она просто последовала за ним. На самом деле ей хотелось пойти к Мелике, жене Саида, одной, им предстоял тяжелый разговор. Но когда она рассказала Мехрану, что ей нужно поговорить с Меликой о том, что Леннарт хочет с ней встретиться, Мехран проявил такую же решительность, как только что с Эйером. Отныне они будут заниматься этим вместе. Он будет участвовать во всех ее действиях. По крайней мере, пока дело касается Хамида и этого журналиста. Обсуждению это не подлежит. Мехран будет рядом с ней. Она гордилась тем, как он внезапно вызвался взять ответственность на себя, но вместе с тем не могла отделаться от ощущения, что он на нее больше не полагается. Это казалось ужасным. Ей хотелось только расставить все по своим местам и узнать, что произошло с Хамидом. В той же степени ради детей, в какой ради себя. Они шли молча. Осенний вечер выдался прохладным. Как только скрылось солнце, стало значительно холоднее. До зимы еще оставалось несколько месяцев, но казалось, что в этом году холода наступят рано. Они свернули налево и пошли кратчайшим путем через холмы между высокими коробками домов. Мелика с сыном жила в другом конце большого жилого района Ринкебю, и дорога туда занимала около четверти часа. С Меликой она теперь встречалась не особенно часто. Поначалу, сразу после исчезновения мужей, они виделись все время, но теперь казалось, будто они слишком сильно напоминают друг другу об утрате, и поддержка, которую они вначале ощущали друг в друге, превратилась в бесконечные дискуссии о правильном и неправильном. После исчезновения к Мелике не приходил никто из шведов, кроме полицейского в форме, и вначале, когда Шибека заговаривала об этом, они сразу ссорились. Мелика считала, что Шибека во всем подозревает связь и заговоры. Шибека же считала, что Мелика отказывается видеть разные возможности, которые необходимо исследовать. Они очень по-разному переживали горе. Мелика винила во всем новую страну, где они живут, и замкнулась, твердо придерживаясь порядков своей родины. Шибека, напротив, стремилась получить ответ, стала активной. Продолжала учить шведский, начала работать, писать письма и звонить в разные инстанции. Ей хотелось добиться ответа, не уклоняться. Впрочем, по большому счету они не так уж отличались друг от друга. Обе были женщинами, которые не сдаются, возможно, из-за этого у них и возникали трения, они избрали разные пути и упорно защищали свой выбор. Шибеке иногда казалось, что слишком упорно. Когда они стали приближаться к голубовато-серому многоэтажному дому Мелики, Шибека почувствовала, что у нее слегка сводит живот. Правильно ли она поступает? Не попросить ли Мехрана подождать снаружи? Так было бы проще. Они остановились перед подъездом. Мехран обернулся и посмотрел на мать. Показал на несколько пустых качелей на маленькой игровой площадке слева от дома. – Папа качал меня здесь за несколько дней до исчезновения. – Я знаю. – Наверное, поэтому я сюда больше почти не хожу. Шибека кивнула. Он поднял взгляд на дом. Большинство окон светилось. – Ей это не понравится, – сказал он, словно прочитав ее мысли. – Я знаю. – Она хочет забыть. В точности, как остальные, – осторожно произнес Мехран, вдруг явно расстроившись. – Мехран, хочет не забыть. Ей хочется, чтобы все опять стало, как обычно. Мне тоже. Мы просто пытаемся достичь этого разными способами. Мехран взял ее за руку и посмотрел на нее. В его красивых темных глазах таилось что-то печальное, чего она прежде не видела. – Но, мама, как обычно больше уже быть не может. Она кивнула. – Ты умен, Мехран. Я всегда буду тебя слушаться. Обещаю. Мехран вдруг обнял ее. Это было так приятно. Ей весь вечер хотелось обнять его, и по тому, как он прижался к ней, она чувствовала, что он мечтал о том же. Теперь они вдвоем. Она и старший сын. Хамид продолжает жить в нем. Билли сидел на террасе перед зданием турбазы. Сбоку от ближайшей горы висела бело-желтая круглая луна, отбрасывавшая холодный свет на темную воду внизу и находящийся чуть поодаль редкий, низкорослый березовый лес. Помимо бурления воды, периодически слышался крик какой-то хищной птицы, названия которой Билли не знал. И больше ничего. Билли наслаждался тишиной и прохладой. Он не посмотрел перед выходом на термометр, но температура явно была не сильно выше нуля. Ему это не мешало. Он тепло оделся. Вышел он, собственно говоря, чтобы позвонить Мю. Не потому, что связь на улице была лучше, просто ему казалось приятным, разговаривая с ней, иметь возможность спокойно разгуливать без помех. Разговор продолжался около четверти часа. Билли рассказал все, что мог, о расследовании, а она о том, чем занималась с тех пор, как он покинул Стокгольм. Ей его не хватало, без него было пусто и скучно, и она интересовалась, не знает ли он, когда вернется домой. Он не знал, но тоже скучал по ней. Билли ожидал, что раз уж они так долго говорят, как соскучились друг по другу, то Мю опять заведет речь о том, чтобы съехаться, но ничего такого не последовало. На мгновение он подумал, что предложение вырвалось у нее тогда случайно, поскольку он уезжал, и что потом, придя домой и оказавшись от него подальше, она об этом пожалела. Он поймал себя на мысли, что надеется, что так оно и есть, и сразу немного устыдился. Она, казалось, это почувствовала, потому что он внезапно услышал: – Ты подумал о том, о чем мы говорили в аэропорту? – Нет, как-то не успел… – А я подумала. Естественно. – Я хочу, чтобы мы жили у тебя. – У меня? – Мне нравится район Сёдер. – О’кей… Явно довольная тем, что ей удалось высказаться и получить ответ, она сменила тему. Билли предположил, что она могла воспринять его «о’кей» как «хорошо, так и договоримся, тогда считаем, что мы с этим разобрались», но он не чувствовал в себе сил пояснить свой ответ как «ладно, теперь я в курсе, там посмотрим», что он, собственно, и имел в виду. Проговорив еще несколько минут, они еще раз упомянули, как друг без друга тоскуют, и положили трубки. И теперь он сидел на террасе, глядя на луну. Уже некоторое время. Дал мыслям волю, но они постоянно возвращались к одному и тому же: он не намерен съезжаться. Услышав приближающиеся по гравию шаги, он обернулся. К нему направлялась Йеннифер с подносом в руках. На нем стояли две бутылки пива и две кружки с чаем. Под мышкой она сжимала два пледа. – Привет, я увидела, что ты тут сидишь. Не помешаю? – Нет. – Плед?