— Прекрасно. Творит себе и творит, — с блаженством на устах отвечала Алла Владимировна. — У него всё по плану. Подъём, завтрак и — за блокнот. Алексей ожидал услышать о другом плане, сюжетном, но не он составлял основу деятельности литератора Климовича. — Как работа над «Делом номер тринадцать»? — Продвигается. Ах, Коленька, если бы ты знал, каково это — быть писательской женой… Ты-то сам обзавёлся? — Нет-нет, — Далёв загородился ладонями. — Я как-нибудь справлюсь. Алла Владимировна улыбнулась так сладко, что ещё немного, и проглотила бы собеседника, как гигантская акула-мегалодон. — Всегда ведь нужно, чтобы кто-нибудь помог. Астролягов даже не понял, был ли это риторический вопрос, пожелание самого наилучшего или констатация факта. Он ещё раз пробежал глазами ключевые пункты договора с Климовичем и отправил файл на распечатку. Коньяк, разлитый по стопкам, нагревался от алчущих взоров редакторов. — Подписываем! — Игорь выхватил из принтера последнюю страницу и протянул оба экземпляра. Как только Алла Владимировна расписалась, начали раздавать напитки. Стопок хватило на всех. У Димы хранился большой запас. — За новый роман, дорогая Алла Владимировна! — сказал ведущий редактор. Дима тут же разлил по-новой, приканчивая бутылку, и достал из закромов другую, такой же шустовский коньяк. — Предлагаю, — громко пробубнил он. — Вот… За успех новинки! Как она там называется… «Мы ещё обложку не делали. Я даже эскиз не видел», — Астролягов впервые возревновал к своей работе. — За грандиозные продажи, — поддержал Ринат. И немедленно выпили. — Всё, мальчики, я побежала, — засобиралась Алла Владимировна, подхватывая договоры. — Надо успеть у Матвеева подписать. Я ему экземпляр оставлю, — заверила она Игоря. — Вы хорошие! Рада была вас видеть. И, горячо попрощавшись, убежала радовать шефа. В наступившей тишине Дима неторопливо расфасовал вторую бутылку. — Нынче денёк задался, — Григорий выбрался из-за стола, закрыл дверь в кабинет, чтобы не отсвечивать на весь этаж блеском посуды. — Действительно, почему ты писательскую жену не заведёшь, — Алексей посмотрел на Далёва, будто видел его впервые. — Ходила бы за тебя по инстанциям, заверяла документы, получала гонорары. — А ты почитай «Мачо не пляшут», у вас в детективной серии «Ар-деко» выходила, — с высоты неведомого Астролягову опыта посоветовал Ник. — Вот как, — только и сказал Алексей, беря роман на заметку. — Ну, чего, камрады? — Григорий взял свою стопку. — Третий тост традиционно за Холокост? И не нашлось никого, кто бы осмелился возразить. Выступать против Холокоста было опасно. — Вернёмся к нашим бумагам, — Астролягов постарался не упустить мимолётный период, когда сумел перевести дух после феерической дамы, но не опьянел до неспособности контролировать содержание договора. Он приник к монитору и добил реквизиты. — На второй роман. Астролягов сохранил, закрыл, завёл новый файл и снова заклацал клавиатурой, вбивая данные. — Я текст принёс, — сказал Ник Далёв. — Про маньяка. — Да-да, — закивал Алексей. — Я как раз строчку с названием заполняю. Что мы туда пишем? Ник Далёв странно улыбнулся. — «Кровь с молотком». 29. НАЕДИНЕ — Детективщик — это преступник, который умеет сдерживаться, — сказал Григорий. День минувший был наполнен событиями настолько плотно, что Астролягову казалось, будто он постарел на год. После таких дней хорошо просыпаться с похмелья. Тогда кажется, что тяжкий осадок на душе вызван отходняком, а всё произошедшее вчера было просто страшным сном. В соответствии с законом жизни «то густо, то пусто», редакторы остались вдвоём. Дима с Ринатом работали дома, а у Игоря заболела какая-то из дочек (Астролягов со счёта давно сбился, чтобы понять, какая именно) и он взял отгул. В отсутствие начальства остаток рабочего коллектива мгновенно разложился на лентяев и болтовню. Астролягов сидел за выключенным компьютером. Перед ним лежала раскрытая книга «Мачо не пляшут», а напротив разглагольствовал Григорий, которому стало скучно и он заинтересовался повышенным вниманием коллеги к отжившей серии гламурного детектива. Алексей соврал, что ищет какое-нибудь новаторство, возможно, полезное. — Завидую, — снисходительно отпустил Григорий. — Ты ещё можешь читать книги для собственного удовольствия и даже находить в них что-то новое. Со временем это пройдёт. Главное, не увлекайся сценаристикой, а то и фильмы перестанут радовать. Кинематограф эксплуатирует одни и те же схемы, на которые нанизаны одни и те же приёмы. Если освоишь метод, то сразу после завязки фильма будешь знать наперёд, как пойдёт действие, к чему оно сведётся и на какой минуте что произойдёт. — То есть я стану обученным преступником? — спросил Астролягов. — Будут способности — станешь. Если же о преступных талантах наших авторов судить по их книгам, мы обнаружим банду тупых уголовников, которых переловят после первого преступления. Разговор незаметно перешёл на серии насущные, от них — к авторам текстов. — Можно подчищать всё за автором, исправлять его косяки, взвалить себе на плечи провальный текст и вытащить в читабельный. Это героически непродуктивно и порицаемо всеми творцами, включая облагодетельствованных. Но есть издательское айкидо, когда редактор уступает МТА, освобождая место для падения. Ты указываешь автору на недочёты, оставляя ему работу по переделке, и деликатно отмазываешься: «Вы же создатель произведения, это ваш текст, вам его и писать». Второй подход горячо почитается авторами. Такой редактор в писательских кругах пользуется славой человека, не мешающего творцу. А первый, исправляющий ошибки, подвергается насмешкам и презрению как бездарь, стремящийся пролезть в писатели. Не будь редактором-бездарью. Пусть дураки сами трудятся. — А если автор не в состоянии исправить? — Значит, он конченый. Терпеливо отправляй его переделывать, указывая на ошибки. Постепенно ты подорвёшь его дух, главное, обосновывать каждую рекомендацию, чтобы у него обоснованных претензий не возникало. В лучшем случае, он откажется от доработки текста, и тогда ты сможешь расторгнуть договор на вполне законных основаниях. — А если автор покончит жизнь самоубийством или зачахнет и загнётся? — Совсем замечательно! — подпрыгнул Григорий. — Но рассчитывать на это, заключая издательский договор, лучше не стоит, — озабоченно сказал он и добавил с ноткой сожаления: — Слишком редко случается. Глаза Астролягова заблестели. — Любого так ухайдакаешь? — Настойчивыми доводами, с указаниями на словарь можно даже хорошего писателя лишить становой жилы, — авторитетно заявил Григорий. — Здесь главное — упорство и последовательность. Раз уж сел ему на шею, спуску не давай. Гни авторскую выю под свинцовое ярмо академических правил русского языка. Редактор, овладевший синтаксисом, способен порешать любого зазнавшегося творца. Да талантливый писатель быстрее сломается, чем тупой графоман. Закон жизни такой. — Дураков работа любит, — рассеянно пробормотал Астролягов. — Перфекционистов — в особенности, — желчно отвесил Григорий. — Его даже не придётся бросать в яму правок. Достаточно подтолкнуть, навести на мысль о несовершенстве текста, а дальше он себя утопит в саморедактуре. Перфекционизм — сильное чувство, о нём можно любовный роман написать. — Зачем вообще с ними возиться? — содрогнулся Алексей. — В конторе бывает скучно, — пожал плечами Григорий. — Если ты не заметил. — Кроме шуток? — Бывает, что надо править. Хотя, всех надо править… Брать за жабры и править. В результате целительной трудотерапии из посредственности может вырасти коммерческий автор текстов, хотя крайне редко, конечно. Но мы не должны опускать руки. Пусть гады мучаются. — А графоманы? — Пусть идут в прессу и там публикуют свои шедевры, — хмыкнул Григорий. — Еженедельная газета всё съест. А нам зачем дураки? Чувствуя себя невероятно коварным, Астролягов закономерно вопросил: — То есть мне послать Черкезишвили? — С Черкизоном особый случай. Если бы он ко мне с первой рукописью попал, я указал все слабые места и вернул текст на доработку. Маркиз Арманьяк до сих пор вкалывал бы переводчиком с итальянского. Но ему повезло, я тогда ещё в «Напалме» не работал. Тогда были святые девяностые, все наперегонки публиковали бездарные тексты, и с Черкизоном стали возиться. С самого начала ему достался редактор старой школы, который любил итальянских авторов. Не помню, как его звали, можно в выходных данных первых книг Черкизона глянуть. Переводчика Черкезишвили он знал и почитал, а потому трепетно отнёсся как к начинающему писателю. А Черкизон хорош только, когда на кого-то опирается. Если он вдумчиво переводит, то подстраивается под манеру автора и удачно стилизует её на русском. Когда маркиз Арманьяк пишет от себя, ему подстраиваться не под кого. Вернее, Черкезишвили подстраивается под Черкезишвили, а сам Черкезишвили — пустышка. Отсюда такие огрехи, что требуется плотная литературная правка. Как будто тумблер таланта переключился с положения «включено» на «выключено», — подумав, скороговоркой выдал аналогию Григорий и закончил: — Вот так однажды, давным-давно один, отдельно взятый человек на своём месте решил отдать долг почтения любимому переводчику. Получился особый случай. Возись и ты теперь. Алексей подумал, что ещё никогда не оставался с Григорием наедине. Так, чтобы их никто не слышал, а для разговоров имелся целый день. Журналист, который дремал внутри Астролягова, воспользовался моментом, чтобы пооткровенничать. — Ты с какого года в «Напалме»? — С двухтысячного, — не задумываясь, ответил Григорий. — А до миллениума?