Перекоос соскочил с места, вышел, выбежал в центр зала перед драгэти и взорвался от злости дерганной речью: – Как же их можно бросить? Мы обещали помочь, забрали из хлева, дали почувствовать свободу и просто бросить?! Нет! Что б тебя?! Мог бы не тратить время! Явился рассказать, кто развитый кто нет! – Тебя никто не спрашивал! Молчи и слушай, как будет! – рявкнул Ральф Форст. – Я остаюсь здесь! Это моё решение, – твердо заявил Перекоос. – Дело в женщине, – парировал Ральф Форст, аристократически отклонившись на спинку каменного стула, – она слишком быстро постареет и умрет, и еще быстрее надоест глупостью. Это не те женщины, ради которых стоит умирать. Внятным, ясным голосом последняя фраза прозвучала омерзительно. Саше стало стыдно, что она это слышала. Щеки запылали, она по-детски закрыла уши руками и тут же подумала, что верно это будет выглядеть глупо, и вернула руки на прежнее место. Вздрогнувшим от злости голосом Перекоос выдал собственный диагноз: – Ты говоришь как мориспен. Может из-за этого все ваши проблемы, драгэти Ральф Форст. Это битва не только за человечество, а за человечность в нас. Выдержав небольшую паузу, Ральф назидательно сказал: – Красивые слова, но человечность, как и музыка, искусство и муки совести исключительно порождение человека. Нет людей – нет человечности, глупый риспиец, и остается только необходимость, которую некоторые называют здравым смыслом. – Вынужден добавить, – вдруг вмешался звонкий голос Отики, – все-таки животные исходят из того, что есть, а божественная способность думать и сопереживать дала нам возможность творить реальность. Ральф высокомерно оглядел высказавшегося вестника и парировал: – Кругом твАрцы и каждый твАрит на свой вкус и готов за это умереть и прихватить тех, кто поблизости. Пойми, мориспен – самостоятельная раса, создала этот мир для себя и не ждала никаких освободителей домашнего скота. Не надо так смотреть: я против жестокого отношения к любым разумным существам, но такова правда, мориспен – тоже живые и сейчас защищают свой дом. Бородатый Аклос встал со скамьи, склонил голову перед драгэти и сказал: – Я рад видеть тебя, Ральф Форст. Мы не надеялись на счастье встретить кого-то из своих братьев и драгэти и получить вести с благодатной Риспы, да цветут ее луга во все ночи и дни в бесконечности. Алиохаро. – Алиохаро, – повторили вестники и только Перекоос промолчал. – Я услышал тебя и скажу: мы не угрожаем дому мориспен. На том праве, что мы рождены, живы и дышим, мы заняли лишь небольшую часть этого мира, у хозяев Горыянцы довольно территорий для жизни. Они же никогда не предлагали нам говорить, только нападали. Нам нужна твоя помощь, драгэти, не чтобы отнять территории, а чтобы сохранить свои жизни и жизни безвинных людей. Выслушав эту короткую речь, призыв о помощи, Ральф в знак уважения склонил голову и заметно расположился к рассудительности Аклоса и ответил: – Я не могу помочь так, как вы этого ждете, вестник. Отправляясь в экспедицию с Катарацом, я сильно рисковал и рискую, без карты, без сопровождения мне не вернуться на Риспу. Без драгэти силы положение нашего родного мира станет еще более затруднительным, кроме того я обязан позаботиться о младшей вестнице и моем единственном потомке – ясной Анэлии Форст. Безумство нескольких Уэарзов привело к тому, что из всей династии нас осталось только двое. Они забыли о вестническом братстве, совершили ужасные преступления и были наказаны. И Грис, конечно, когда вернется, станет для нас с дочерью опорой и ближайшим помощником. Печальные вести заметно расстроили вестников и риспийцев. Ральф говорил о некой распре среди вестнических семей, приведшей к почти полному уничтожению Форстов и Аклос тяжело вздохнул, еще раз склонил голову и сказал: – Тяжело слышать такие слова, да разольется мир между братьями и не будет у них вражды между собой. Алиохаро. – Алиохаро, добрый сын доброй матери. Другая Риспа, другие вестники, – сказал Ральф с одобрением глядя на бородача, – теперь нам не до вражды. Дела плохи, всего я не имею времени сказать, да и не нужно. Я нужен своему народу, и вы нужны! Если останетесь – погибнете, Катарац найдет способ взломать защиту укрепления и очень быстро. Мориспен хотят избежать вашей смерти, чтобы не ссориться с драконами и предлагают покинуть Горыянцы вместе с вашими детьми полукровками-простерианцами, в которых течет риспийская и вестническая кровь. Уйти нужно до заката. Это хорошее предложение, братья. Пора вернуться домой! На лицах вестников застыло недоумение, удивление, задумчивость, усмешка, отрицание. Никто не спешил разделить энтузиазм важного гостя, который ни открывал клетки с людьми, не видел их плачевного состояния и все эти годы не учил маленьких обитателей Горыянцы смеяться. – В Горыянцы мы попали через открытый Альмахатери проход, ты же прибыл с помощью чужого драгэти, поэтому исполняя волю богов о нашей судьбе, мы свободны от клятв Риспе, – стараясь говорить убедительно, произнес Грис и все равно было заметно его волнение. Потому что это ни что иное, как не повиновение драгэти силы. Воля богов на Земле понятие из мифов и легенд. Среди вестнического права, если так можно выразиться, является серьезным аргументом, то есть если их сюда «занесло», то Ральф не может отдавать им приказы, ведь они не просто покинули Риспу, они «покинули» время. Ральф Форст далеко не хладнокровный мориспен, его реакцию легко понять по мимике. В этом драгэти «старом вороне» сидит нетерпимость к другому мнению, кроме своего, старательно подавляемые задатки тирана нет-нет, да и проглядывают и проскальзывают. Он пустился в опаснейшее путешествие из-за сидящих за столом двух драгэти. На Риспе Ральфу очень нужны помощники и слова Гриса пришлись ему не по вкусу. Прям совсем не по вкусу. Не желая сдаваться, Ральф перебрал пальцами по столешнице и убийственно-тяжелым голосом сказал: – Боги не препятствовали моему появлению и нашему возвращению домой тоже препятствовать не будут. – Тогда пусть каждый решает за себя: я – остаюсь! – твердо сказал Грис и выдержал взгляд Форста. – Я – тоже остаюсь, – заявил довольный Перекоос и отбил каблуками чечетку, что выглядело отчаянно глупо. Саша стала свидетельницей щекотливого разговора и не простого личного решения каждого присутствующего. Кто ж знал, что так повернется встреча. Если уйти прямо сейчас, то это будет заметно и в тройне неудобно. В зеркале опять почудилась незнакомка с темными волосами. – Может зеркало какое-нибудь «волшебное», «заколдованное» драгэти. Не зря же оно стоит в вестническом зале, – подумала Саша. – Меня можно не спрашивать: я остаюсь, – отозвался Аклос Уэарз. – А дети? – спросил Ральф, – я знаю, как они будут дальше расти и смогу позаботиться. Среди полукровок нет драгэти, растут так же быстро, как люди и живут десять человеческих жизней. – Благодарю. Это хорошие новости, мы многого о них не знаем пока …еще, – задумавшись, ответил Аклос, – да хранит судьба от таких решений, но здесь их дом, мама, друзья. Они разделят участь всего человечества. Алиохаро. Это моё решение. – Я остаюсь, – сказал Изирда. – Остаюсь, – Остаюсь, – Остаюсь, – Моё слово: остаюсь, – Остаюсь, – на разные голоса и оттенки повторялось в вестническом зале. От страшного привкуса, что вообще возник этот вопрос до разочарования, что возник этот вопрос. Вставая со своего места, Ральф легко ударил по столу двумя руками и вздохнул и оглядел непокорных вестников и обратился ко всем: – Что ж братья мои, и вы любимые Альмахатери риспийцы, я ожидал такого ответа и прибыл в Горыянцы с дарами: с маслами, тканями, винами, съестными запасами и инструментами, делающими ручной труд подобно труду драгэти. Хотя вряд ли здесь зацветут травы бессмертия, сохраняйте достоинство и честь воина и да пребудет с вамирадость и свет Риспы. Алиохаро. – Алиохаро, – прощались вестники и риспийцы с удивительным гостем, с неверо=ятным гостем и мимолетной, вспыхнувшей и погасшей надеждой. – Прощай, драгэти, – сказал Аклос и обернулся и взял из рук другого вестника книгу в зеленой, грубой обложке с желтыми листами и сером переплете и протянул Ральфу: – Драгэти пишут хроники короткими, я добавил больше описания нашего пути Тарс – Горыянцы. Ральф взял книгу и провел по обложке ладонью, как по великой ценности и сказал: – Она будет многажды переписана и прочитана. Жаль, мы не узнаем окончания. – У жизни нет окончания. Ее можно описывать вечно и всегда она будет интересна. – Они прощаются, – в отчаянии подумала Саша и когда Ральф уйдет, наше положение станет столь же плачевным, сколь плачевным было раньше, а может и того хуже. Атаки на укрепление участятся. Если раньше вестников терпели, как «досадное обстоятельство», то теперь приложат все силы, чтобы заполучить человека с Голубой Длани. А сил у мориспен немерено! И, наверняка, свои собственные ловушки для драгэти имеются. Запрятанная за семиугольным блоком ловушка не разрешит плачевное состояние человечества. Даже если Катарац погибнет, придут другие драгэти мориспен и загонят людей обратно в те ужасные, ужасные, полные отчаяния клетки. Слова, слова. Изобретение людей. Красивые, успокаивающие, воодушевляющие, зовущие на подвиг, обжигающие, помогающие, обижающие, сопереживающие, складывающиеся в чудесные стихи, взвешенные, осторожные, тщательно подобранные или вырвавшиеся из самой глубины сердца с отчаянной просьбой. Саша подскочила и с губ сорвалось: – Спаси нас! Останься! Разве ты не понимаешь?! Это конец. Мы такого ничем не заслужили… Повисло молчание. По любезному прощанию болезненно стеганули кнутом. Сэвилье легче просить, потому что вестники со своей участью давно примирились, а Саша не примирилась ни со своей участью, ни с участью людей! «Старый ворон» оглянулся на девушку, исчез и тут же появился в трех шагах от нее и, вглядываясь в ее лицо вдруг перевел взгляд на зеркало и будто обжегся увиденным отражением, перевел взгляд на дверь и глухой голос Ральфа сказал: – Повелитель Умара Дориан Агиб ведет войну с отцом и старшими братьями и на этом пути обе стороны понесли большие потери и не видно этой войне конца и как-то Дориан сказал: – Выбирая союзников и врагов, будь осторожен, не спеши, иначе однажды прочувствуешь всю свою двадцатую беспомощность. Я тогда не совсем понял вторую часть фразы, но теперь понимаю. – Нет, – с неизвестно откуда взявшейся дерзостью парировала Саша эту поучительную, но совершенно пустую для укрепления речь. – Прости. Я не могу, – глухо пробурчал голос драгэти. – Ты будешь жалеть об этом до конца жизни, – процедила Саша. – Мне не привыкать о чем-то жалеть. Аорон! Нам пора! – Не делай этого, Ральф…я… – Прощайте, – раздался голос и еще вибрировал в воздухе, как драгэти Ральф Форст исчез. Бежал. Саша не совсем понимала, от чего именно так спешно сбежал нежданный гость, но и она и все остальные обернулись на Аорона Уэарза, который если припомнить всю беседу, не перечил важному гостю и не произносил судьбоносное «остаюсь». Он оторвал тяжелый взгляд от столешницы, взглянул на вестников, сказал: – Я вернусь на закате, – и тоже исчез. Глава 15 Через открытое окно в Сашкины комнаты мягко накатывал прогретый, летний ветерок, насыщенный ароматами терпкой зелени и мха. Уставшее за тяжелый день солнце оранжевым апельсином в мягкой, плазменной дымке уходило за горизонт. Темнеющее небо разукрасилось зелеными и красными полосами, плохо прикрывая величественную красоту двух огромных спутников планеты и прелестнейшего шлейфа мелких звездочек в молочном тумане. С первого уровня доносился мерный шум воды в фонтанах, вернувшиеся люди были непривычно молчаливы и тихи. Уже все знают. В растянувшемся на километры укреплении не так много обитателей, чтобы было просто затеряться или незаметно пропасть. Если в укреплении останется только один драгэти и без того сложное положение станет катастрофическим. Как-то даже не думалось, что драгти могут исчезнуть. Вроде как и исчезать то некуда, но солнце село наполовину, а признаков возвращения Аорона нет. Что тут можно сказать? Поэтому никому и не хотелось говорить. «Апельсин» уступал место ночи под всеобщее молчание. Где бы ни находились вестники: в лесу, в тайном укрытии, на первом уровне людей или у окна вестнического зала, каждый то и дело устремлял взгляд на заходящее солнце Горыянцы, и чем меньше оставалось от «апельсина», тем больнее и острее звучал внутренний вопрос: – А он точно вернется? Аорон жалел о том, что оказался в Горыянцы и открыто говорил об этом. Он не любил ни людей, ни этот мир и по большому счету это нельзя считать предательством. Нельзя заставить полюбить. В отличии от Ральфа Форста, рыжий драгэти сделал очень много для человечества Горыянцы. А если б дело касалось только Саши, то когда притупится горечь расставания, она бы верно смогла простить и даже оправдать его. Их яркий роман только начался и нельзя его сравнивать с целым родным миром, с Риспой, куда он и не надеялся вернуться. Да, потом она будет оправдывать его. Когда померкнет в памяти его образ, когда в ушах сладкой музыкой перестанет мурчать его голос и сотрутся признания в любви, когда тело забудет его ласки, бережно хранимые на память вещи куда-то пропадут за ненужностью, он перестанет сниться. Если когда-нибудь это случится, то Саша сможет отпустить первую, нежданную и такую горячую любовь. «Будь свободен, мой милый. Надеюсь, там ты найдешь то, что искал». Другое дело, вестники, которых он называл братьями и риспийцы, которых обещал защищать и Перекоос – брат по матери. Боевой дух укрепления заметно поостынет и поубавится. Вот они имеют право хотя бы на прощальные слова и укор, имеют право считать Аорона предателем. – Ну что это я, – вслух одернула себя Саша и обняла колени, – солнце Горыянцы еще не село. Сказал, вернется, значит, вернется. Верно каждый пытался так себя приободрить, а солнце садилось всё ниже и ниже. Вот оно скрылось за горизонтом наполовину, вот на три четверти и еще никогда закат не был столь быстрым, что хотелось растянуть его, по крайней мере, часа на два и столь томительно медленным одновременно. Последние лучи утонули за горизонтом, на укрепление опустилась ночь. Аорон должен был вернуться, а может уже и вернулся и само собой сначала отправился к вестникам рассказать о том, как проводил Ральфа Форста и куда перенес обещанный полезный груз. Ну конечно, вернулся! Саша закрыла глаза и с улыбкой на губах не спеша считала до ста, чтобы уж точно у него хватило времени вернуться. – Семьдесят, семьдесят один, семьдесят два… Как в комнате ясно послышались шаги и шепот. Незнакомый женский голос протянул: «люблю драконов». Саша вздрогнула, открыла глаза, испуганно оглядела пустую гостиную и явственно почувствовала присутствие еще кого-то в гостиной. Ощущение было столь пугающим и сильным, что она тот час спрыгнула с рамы круглого окна и быстрым шагом вышла, вылетела из комнаты, по пути заметив боковым зрением, что у отражения в зеркале темные волосы. Это было уже чересчур! Сашиной храбрости не хватило остановиться и вглядеться в отражение. Мурашки по спине и волосы дыбом: испуганной кошкой она выбежала на террасу и остановилась, чтобы отдышаться. И как теперь возвращаться в собственное жилище? Освятить не получится: три дня лету ни одной церкви не найдешь, не говоря уж о приличной ведьме. Если только попробовать обратиться к травница бангки. Саша занесла ногу над доской, и собралась было лететь, как ее окликнул другой женский голос. Хвала богам на этот раз голос был знакомым, и двое приставленных для охраны и сопровождения дозорных тоже обернулись, а значит тоже и видели и слышали приближающуюся большими, медвежьими шагами хмурую Геллу. – Ну что еще?! – раздраженно проворчала напуганная и голосом, и отражением в зеркале Саша. – Разговор есть! …И как ты со старшими людьми говоришь?! Зачем «ну что еще?». Неприятно. Не говори так. Идти сюда, вот, – и сделав шаг вперед, вплотную подошла к Саше, попутно оттолкнув плечом дозорного, и протянула какую-то вещицу. К удивлению вещицей оказалась серьга-клипса, выменянная у Эльны за красную юбку. Гелла торопливо потрясла рукой, сережка послушно подпрыгнула вверх-вниз на ладони. Точно такая же серьга, «переделанная» в брошь висела у девушки на груди. – Ты оставила в мастерской. Бери. Я забыла днем отдать, – нервничала и настаивала Гелла и добавила, – что говорят-то. Драгэти наш Аорон ушел и должен был вернуться. Видела его? У местной матроны дрогнули губы, и дернулся глаз. – Переживает, – подумала Саша, потрясенно переведя взгляд с Геллы на серьгу и теперь совершенно точно вспомнила, что перед тем как полететь с вестниками на охоту-рыбалку, действительно, оставила серьгу в мастерской. Застежка слабая, разболталась и чтобы не потерять симпатичную вещицу, оставила ее и решила позже обратиться к Отике или пришить, как брошь. А вот эту, висящую на кофте серьгу отдала Эльна и сказала, что нашла ее у входа в Сашино жилище. Отсюда напрашивается вопрос: – Откуда появилась возле порога вторая, потерянная серьга? При обмене Эльна же так сказала: вторую давно потеряла. И что такое «давно»? Два дня назад или три года тому назад? Растяжимое, очень туманное давно. Когда открылась дверь, Хала протянула руку и не успела показать, что там, как ее ударили по голове мориспен. Получается, вторую серьгу принесла Хала! Серьга и есть тот самый загадочный, найденный рядом с телом погибшей Мураши предмет, потерянный убийцей во время совершения преступления. Можно, конечно, сослать на то, что Эльна действительно случайно потеряла серьгу, если не знать здешних порядков: люди редко заходят на уровень бангки. Бангки в свою очередь такие чистюли, что любой предмет быстро заметят и приберут. Серьга не могла там лежать «давно». А ведь Эльна была в списке подозреваемых: вот и доказательство, пусть и косвенное для российского суда. Но теперь это дело не столь важное, теперь есть дела поважнее. Саша взяла серьгу и сказала: – Пока не знаю, не видела его. Сохраняй спокойствие, приглядывай за порядком, ты это умеешь, и за Эльной тоже приглядывай. И пока Гелла не отошла от легкого ступора и не потребовала разъяснений, Саша встала на доску и как в басне «была такова». На первом уровне горели огни костров. Какой-то смельчак достал из кладовой что-то наподобие трех маленьких барабанов и отбивал простенький ритм. Еще бы повязку на бедра и один в один туземец-дикарь. При появлении в воздухе трех досок, многие люди с надеждой задрали головы кверху, желая увидеть рыжего драгэти. Мальчик-подросток, днем доставивший еду в швейную мастерскую висел головой вниз на ветке бархатного дерева. Внизу женщина ухватилась за голову и пыталась вразумить сорванца, как раздался задорный смех. Мальчишка хохотал и хохотал, зашелся до слез и с легкостью перелез на другую ветку. Обитатели первого уровня прислушались к смеху как к чему-то новому, неизвестному, но приятному. Хохотун замолк, оступился, в полете крикнул «ааааа», удачно ухватился за ветку, спустился вниз, а потом приспустил в сторону фонтанов, выкрикивая «догони, догони». Играть тут ему особо не с кем, поэтому до конца не выросший из детства подросток донимал приставленных опекать и присматривать старушек. Доска поднялась выше и можно сказать уверенно: паренька не догнать, а судя по количеству сшитых вещей, еще года два-три и на первом уровне часто будет звенеть смех и шумные разговоры. На вестническом уровне тихо, мелкими крупинками сияет золотистый свет. Трое незнакомых вестников и пятеро риспийцев сидят на террасе за каменным круглым столом и пьют риспийское вино и молчат. Риспийское вино Саша пробовала и называет вином за похожий с земным, виноградным напитком вкус, помимо «винограда» в риспийское вино добавляют травы. В отличие от удивительных риспийских чаев вино пьянит, хотя присутствие алкоголя не чувствуется и никто не смог напиться этим вином до сильного охмеления. Незнакомцы с интересом задержали взгляд на Саше и один из них с пышными усами предложил: – Милая сэвилья, присядь, отдохни с нами, развей тишину, мы только полюбуемся твоей красотой. Девушка смутилась, отрицательно кивнула головой и скоро прошла дальше по коридору, в арку и наткнулась на склонившихся над столом двух вестников. На столе лежала разобранная доска для полетов. Неутомимый исследователь Отика ковырялся в маленькой металлической коробочке с черными и белыми кнопочками, а рядом с задумчивым видом стоял его частый спутник и добрый товарищ красавчик Изирда и многозначительно сказал: – Понятно. Саша молча обогнула стол, прошла мимо и возле распахнутых в вестнический зал дверей замерла, и в памяти всплыли знаменитые строки: «Чем меньше женщину мы любим, Тем легче нравимся мы ей И тем ее вернее губим Средь обольстительных сетей».