– Забыли… Димка прошел Чеченскую войну, работал у меня водителем грузовых машин, трала. Однажды гнал трал с Томска до Нефтеюганска, но потерялся. Нашелся в Омске: завис у друга, с которым воевал. Я наказал его рублем. Он возмущаться стал, когда я у отца сидел, но отец остановил: «Виноват, молчи». Димка – хороший парень, дай бог ему прожить жизнь хорошо. Однажды я пришел к Валере. На кухне, кроме него там сидел Паша Волков, у которого погиб сын в первую чеченскую. Он так и не нашел останки сына, хотя ездил несколько раз в Ростов, насмотрелся ужасных кадров. Еще и жена заболела. Я принес закуску, бутылочку – как без нее поговоришь по душам? Помянули сына Паши… Но или я принес мало закуски или водки было много, но на столе остался только хлеб, а в доме появился новый гость – турок, директор рынка – и без закуски. Валера не пустил меня в магазин, достал из холодильника две палки блестящей копченой колбасы. Выпили, и турок говорит: – Хорошая колбаса, где покупал? – Так это твоя колбаса. Ты же пару недель назад ее хотел выбросить, а я забрал. Плесень маслом протер, – захохотал Валерка. Турок чуть не поперхнулся, но есть продолжил. XVII На третьем курсе нас лишили общежития, правда, не помню, за что, но стали жить мы на Яковлева, 41. Дом был разделен пополам: в одной половине жили мы вчетвером, а в другой – бабушка лет 80. У себя мы топили печку, а когда к ней заходили, так пар изо рта шел, была холодина вечная. Спрашиваю как-то у нее, почему не топит нормально, а она в ответ: «На холоде тело разлагается медленно, вот и живу долго». А мы топили хорошо, наверное, поэтому двоих уже нет… Как-то раз мы пригласили девчонок и решили создать интимную обстановку. Нашли в сарае у бабушки две люминесцентные лампы и прикрепили их на боковую стену. Были у нас в гостях две Надежды – Попова и Юдина. Началось с того, что, волнуясь перед приходом барышней, я забыл почистить внутренности курицы, и мой суп навонял прилично – пришлось его выбросить. Но не одним же материальным жив человек, посему горевали недолго, тем более и красавицы подоспели. В общем, гуляли, разговоры вели, ухаживали за дамами при свете ламп. Время провели хорошо. Договорились встретиться на следующий день. Потом приехал я к Надежде Юдиной, а ее родители на меня набросились: «Вы что с девчонками сделали? Обе в больнице, глаза не открываются у них!» Дня через два они стали видеть. Лампы оказались бактерицидными, но, что интересно, у нас-то не болели глаза. Наверное, когда мы на девушек смотрели, они смотрели на красоту свечения ламп. Этот случай лишний раз подчеркивает сущность женщин: любят они все яркое и красивое, а что в итоге? XVIII В то время в институте было много общественных работ, такие как помощь сельскому хозяйству, субботники, участие в народных дружинах, но самыми памятными для меня стали работа в детской комнате милиции и работа с детьми из интерната, который располагался на улице Киевской. В милиции под мой контроль мне дали два двухэтажных деревянных дома в районе площади Батенькова. В этих двух домах было двое детей: девочка лет шести и мальчик лет восьми. Я был шокирован, когда впервые пришел к семье девочки. Я долго стучал, никто не открывал, но какой-то голос звучал. После пяти минут я толкнул дверь, и она открылась. Картина ужаснула: в комнате было раскидано все, что можно и нельзя, один ботинок с ошметками грязи стоял возле стола, на котором вместе с кусками хлеба и какими-то высохшими тарелками, обняв голову, спал мужик, женщина же валялась на полу, согнувшись калачиком. Вонь ударила в нос так сильно, что захотелось удрать… Но справа я увидел девочку, которая грызла кусок сухого хлеба. Увидев меня, она заплакала довольно громко, но как-то жалобно. Я опустился на пол рядом, не зная, что делать. Поэтому вытащил конфеты, которые всегда брал с собой, и протянул их девочке. Она взяла конфету не сразу, но когда взяла, то сунула ее с оберткой в рот, выплюнула и опять зарыдала. Я был в таком трансе, что не смог сразу понять, что ребенок в шесть лет не умел есть конфеты. Только минут через пять я догадался развернуть конфету и засунуть ей в рот. И тут произошло маленькое чудо: девочка перестала плакать, а на лице появилось нечто теплое, нет, не улыбка, а какое-то тихое смирение – так смотрят собаки, когда видят у тебя в руке кость. У меня навернулись слезы, но плакать было нельзя – я кормил ее конфетами, разворачивая обертки. Она не говорила, просто ела и смотрела, выпуская изо рта слюну, потому что не успевала сглотнуть. Потом я дал ей конфету в руки, и она научилась разворачивать их сама. Появился незримый контакт, мы работали вместе… Я соображал, что делать дальше. Телефонов не было, бросать ее здесь не хотелось. На дворе был май, тепло. Я был в пиджаке, на девчонке было ситцевое платье, а ножки напоминали те, что были у советских куриц. – Тебя как зовут? – спросил я. – Верка, – ответило существо. – Ботинки есть? Она притащила тапочки, но они были слишком большие. Я стал осматривать комнату, вешалки, но детской одежды не нашел, поэтому одел на нее огромный свитер и решил отвести ее в детскую комнату милиции. Та располагалась рядом, на улице Беленца, напротив ресторана «Север» (на углу Беленца и Ленина). Тогда я не знал, что девочка ни разу не выходила на улицу, у меня и в мыслях такого не было. В это время мужик на столе смачно храпел, женщина ворочалась, а возле нее растекался ручеек. Мы только вышли из дома, как рядом загромыхал трамвай. Девочка упала на колени, обхватила мои брюки и залилась лихоматом. Я не знал, что делать. Опустился на корточки, прижал ее и зашептал: «Верочка, Верочка, это трамвай, он возит людей. Вот видишь, прошел». Мимо проходившая женщина злобно сказала: «Нарожают детей-оборванцев». Да, видок у Веры был, мягко говоря, странным. Я взял ее на руки и понес дальше. Скажу, что это существо напоминало мне детей Бухенвальда: в ней было от силы 10 килограммов. Через минут семь я зашел к старшему лейтенанту, женщине, рассказал об увиденном недавно, а она мне: – А ребенка зачем притащил? Если все таскать их будут, то мне работать некогда будет. – Пусть здесь посидит, а я за одеждой и обувью схожу. – Ты что, рехнулся? Веди обратно домой, а я подам документы на лишение родительских прав. Я все же уговорил ее, чтобы она посидела с ней, но Вера ни в какую: то ли тон ей не понравился, то ли она выбрала хозяина, но отказалась оставаться и на этом все. Лейтенанту говорю: «Вы поговорите ласково, она должна слышать доброту в голосе». Только через полчаса вышел, оставив все конфеты. А лейтенант заварила чай. Я как раз перед этим получил свои 55 рублей, 25 из которых отдал в коммуну, а 30 рублей у меня было с собой. На улице Ленина магазинов было много, поэтому я быстро купил платье, свитер, двое плавок, туфли, а в «Белочке» (раньше был хороший магазин кондитерских изделий) кекс, печенье трех видов и лимонад. Как мы ее одевали! Кое-как вымыли, протирая мокрыми тряпками худое тельце. Что интересно, в этой маленькой женщине проснулась улыбка, когда мы подвели ее к зеркалу. Да, женщины всегда остаются женщинами… А дальше я ожидал трагедию. Комиссия должна была прийти завтра, а сегодня надо было вернуть девочку обратно. Однако все пошло не так, как я планировал. Когда мы пришли домой, то женщина была уже на ногах. Верка бросилась к ней: – Мама… Та очумело смотрела то на нее, то на меня, а потом выдохнула и спросила: – Ты кто? – Студент. – Ааа… Выпить есть? – Нет. – Тогда иди. Верка стояла, прижавшись чистым красным свитером к мокрой юбке матери, и смотрела на меня, как мне показалось, по-другому… – Пока, Вера, – выговорил я. Она не ответила, и я ушел. А через неделю я присутствовал при отлучении Веры от родителей и тот крик «мама» помню до сих пор. Если бы так любили нормальных родителей… До сих пор не знаю, что с ней стало, но успокаиваю себя хорошим концом. После этого я больше не работал в детской комнате милиции. Я пошел в интернат, чтобы понять, как там может быть моей Верке. Интернат, в который я ходил, был в центре города. Там я играл с детьми, но больше рассказывал разные истории, носил конфеты. Все было нормально до одного случая. Как-то воспитатели повели детей на фильм или спектакль, точно не помню, в ДК «ТЭМЗ». Я знал, что будет культурный выход в ДК, и решил при переезде из главного корпуса ТУСУРа в РТФ забежать и передать конфеты для детей. Зашел, все сидели уже в зале: дети – впереди, а воспитатели – сзади. Я поздоровался с детьми, присел к воспитателям и отдал конфеты, чтобы после спектакля они угостили детей. Вышел на улицу и возле столовой ТЭМЗа вспомнил, что забыл тетради на кресле. Прибежал, спектакль уже шел. Подошел к воспитателям и увидел, что они едят мои конфеты… Я очень уважаю многих работников интернатов, которые отдают душу детям. Это героический труд, труд с детьми – главный труд, поэтому удивительно, что в Колумбии учитель, приехавший из Томска, имеет зарплату в две тысячи долларов, а у нас и 500 не платят… Может, поэтому школьники выходят на митинги? Учитель должен иметь высокую зарплату, а конкурс в пединститут должен быть большой, чтобы можно было выбрать достойных. Посему и уважаю своих сестер, честно отдающих себя детям. Я помню, как сестра Света, будучи директором Дома творчества, бегала по ночам в 90-х спасать отопление, как свои деньги тратила, чтобы сохранить детям радость. Помню, как старшая Татьяна проводила массу конкурсов по истории края, вместе с учениками бегая по поселку, собирая данные и свидетельства живых очевидцев. Или как младшая Ольга, беря детей на обучение, иногда неделями ждала мамаш, исчезнувших вдруг, как кормила и учила всему, чего душа пожелает. Снимаю шляпу! И последний случай на эту тему. Я как-то шел быстро, торопился на работу, проходил мимо четырех парнишек лет 10, двое из которых были с ранцами, а двое – налегке, и услышал: «У меня только 25 копеек». Развернулся, увидел, что один роется в карманах и вытаскивает копейки, протягивая тем, что налегке. Хватаю его руку, говорю: «Положи к себе деньги. И идите домой». Ушли. Двое других не убегают, спокойно стоят. Я спрашиваю: – Зачем деньги отбираете? – А что, у него родители, еще дадут, – отвечают. Я понимаю, что говорить слова, типа «так нехорошо делать» бесполезно. – Авдругу него родители болеют. Или денег просто нет? – Выздоровеют. А деньги у взрослых всегда есть. У них много рублей. – Эээ, не всегда, иногда и нет. Вас в детдоме государство кормит, а его – родители. А если у них вдруг нет работы, им никто деньги не даст… А вам зачем деньги? – На мороженое. – Пойдемте, куплю, – идем до киоска. Я покупаю им два мороженых на палочке, отдаю. – Вот вам купил, а своим детям сегодня не получится. Только на хлеб и мясо осталось… Они остановились и смотрят: – Завираешься, дядя. У тебя почти три рубля. – Так килограмм мяса стоит 2 рубля 60 копеек и хлеб 17 копеек – как раз только на еду, а через день снова надо думать, где занять… – Так дорого стоит мясо? – А вы воспитателей спросите, если не верите. – Слушай, – говорит один из них, – пойдем в детдом. Мы тебе булку хлеба вынесем, у нас много хлеба. – Нет, ребята, это же государственное. Мы государству на вас тоже денежки даем. Что же, я у себя воровать буду? Ладно, давайте, бежать надо, а то с работы выгонят за опоздание, а вы думайте. Отбирать можно, но тогда вас будет ждать тюрьма. А можно вырасти и самостоятельно заработать.