– Ты что, не косил никогда? – Нет, – говорю. – А как тебя послали? – спросил и, не дождавшись ответа, повел в лес. Там и стал меня учить всем премудростям этого дела. В общем, полдня я учился. Не знаю, сказалась ли генетика крестьянская, но на следующий день я уже шел в одной связке с бригадой, а к концу калыма никому не уступал. Более того, мне понравилось косить. Работали утром с пяти до обеда, потом отдыхали до четырех и в пять часов снова принимались за работу уже допоздна. В обед мы купались, загорали. В общем, курорт! Но тому, как следует направлять косу, я так и не научился. Ездили отделом и в район Нелюбино, собирали и скирдовали там сено. IV Секретарем комитета комсомола был Александр Радько. С ним мы проводили конкурсы на лучшего фрезеровщика, токаря и слесаря на территории весового завода, выпускающего рычажные весы. Этот завод располагался между улицами Ленина и Советской. По результатам конкурсов давали не только премии, грамоты, но и повышали разряды победителям. Позже Александр стал директором завода. Также у «Полюса» была подшефная школа, расположенная возле кардиоцентра. Меня послали туда работать шефом четвертого класса. Пришел в первый раз, но увидел, что никто не обращает на меня внимания. Поэтому я начал рассказывать, как летит крылатая ракета, почему ее сложно обнаружить. Все это показал на доске и заметил, что вокруг образовалась тишина. Мальчики начали слушать – контакт найдет. Потом были соревнование по шахматам, шашкам, поход на Степановку через могилы умерших от ран солдат и офицеров, находившихся на лечении в Томске. Стояла тишина, потому что я говорил тихо… И сейчас считаю, что туда ходить надо, это сакральное место… Однажды я проводил конкурс на знание Томска. Там было много вопросов и старых фотографий зданий – нужно было определить, что сейчас в них находится. На подведение итогов я пригласил Лозовского из ТПУ и директора-букиниста Суздальского. Мы вместе рассказывали о Томске. Достаточно вспомнить историю первого томского самолета, который приобрели в Париже и который стоял в Буффсаде, потому что невеста хозяина выдвинула условие: или я, или самолет! Такая реакция была вызвана большим числом аварий первых летательных аппаратов. Тогда студенты ТПУ уговорили Кухтерина купить им самолет. Тот выписал чек на 10000 рублей (чтобы вы понимали значимость этой суммы, приведу в пример стоимость коровы – 5 рублей), они купили самолет, а потом летали на нем с Лагерного сада через Томь. После революции в ТПУ учились Камов и Миль, два легендарных наших вертолетостроителя. Правда, Миля отчислили, но, что интересно, оба они были родом из Иркутска, с одной улицы, поэтому в свое время Камов помог Милю войти в авиацию. Эти два человека были до мозга костей патриотами Томска… V На «Полюсе» шли напряженные будни. Как-то меня отправили в Научно-исследовательский институт приборов в Лыткарино, где, кстати, находился ядерный реактор. В то время появилась нейтронная бомба, и мы должны были наши приборы проверить на степень радиации, при которой наши источники питания останутся работоспособными, а также определить, какие элементы наиболее уязвимы к излучениям. Сначала уехала группа испытателей, а я прибыл позже. Прилетел в Москву и вскоре устроился в гостинице «Эра». Время было обеденное, я пошел на предприятие. Предприятие было с повышенным уровнем секретности. Мало того, что там была строгая пропускная система, вертушки на входе, которые открывали только по предъявлению пропуска, так еще и на каждом этаже были прапорщики, которые достаточно долго проверяли пропуска. Я этого еще не знал. Прошел на территорию, узнал о нужном мне корпусе у какого-то работника, зашел на второй этаж и спросил, где находится лаборатория. Прапорщик попросил показать мой пропуск, а я ему говорю: «Какой пропуск?» Он куда-то позвонил, и меня забрали сотрудники первого отдела. Никто не мог понять, как я прошел через проходную и прапорщика на первом этаже без пропуска. Они связались с нашей группой, те подтвердили, позвонили в «Полюс», там тоже подтвердили. Приехал какой-то гражданский, начал задавать странные вопросы. Короче, день рабочий пропал. В итоге мне сказали молчать и отпустили. Уже потом, когда я заходил на предприятие, сам удивлялся тому, как я прошел. Ведь пока не покажешь охраннику пропуск, вертушку он не откроет, а прапорщик два раза смотрит на пропуск и на тебя, и только потом пропускает… Я что, пролетел сразу на второй этаж? За этот случай на «Полюсе» меня лишили 30 % премии за нарушение пропускного режима. Славу богу, что про второй случай никто не узнал. А произошло все из-за моего любопытства. В гостинице «Эра» тогда водилось достаточно большое количество черненьких усатых тараканов. Мне попалась газета, где говорилось, что при взрыве атомной бомбы в Хиросиме тараканы не погибли. А здесь они как раз бегали, поэтому я решил провести эксперимент: наловил тараканов в спичечный коробок и вместе со своим прибором сунул его в камеру испытаний. Я поставил прибор сам, а сотрудник, который, как позже оказалось, должен был их ставить (ему за получение радиации начислялись деньги), дал мне свой дозиметр. Так вот, разместил я прибор с коробком и пошел снимать с него показания. Мы довели радиацию до уровня, при котором прибор вышел из строя, я пошел его доставать. Взял дозиметр у сотрудника и решил в камере открыть коробку. Открыл, а мои подопытные из нее рванули! Тараканы разбежались, а я начал их давить сначала ногами, а потом и руками. Несколько минут разбирался с тараканами, даже жалко их было – радиацию пережили, но погибли от ударов. Я собрал их тела и пошел назад, а сотрудник спросил, почему я так долго? Не помню, что сказал, но ушел благополучно. Через час почувствовал слабость, но доработал. А когда пошел в гостиницу, ноги подкосились – понял, что идти не могу. Мужики помогли, привели в гостиницу. Говорить было нельзя, поэтому я молчал. Сказал, что, наверное, от радиации плохо стало. Мужики были опытные, лечение назначили сразу: дали мне спирт и арбуз. Хорошо, что следующие дни были выходными, к понедельнику я был уже на ногах. А сотрудника положили в больницу, так как дозиметр показал превышение суточной дозы в десятки раз… Потом он все меня расспрашивал и удивлялся тому, что я остался жив. Ничего никому не сказал, но зато теперь точно знаю, что тараканы не боятся радиации. VI Командировка в Лыткарино была длительной, где-то месяц, и в планах у меня было посещение Большого театра. Попасть туда было трудно, но уж если мне в голову что-то западало, то обычно я этого добивался. Тем более, что система покупки билетов не показалась мне сложной. Надо было лишь записаться с утра, потом прийти к открытию кассы, к двум часам дня, и по этой очереди купить билеты. Всего делов-то! По крайней мере, так мне сказала девушка со списком в руке, когда я пришел в субботу в десять утра. Записался, по очереди оказался двадцатым. Прихожу к двум, очередь пошла, но закончилась на десятом очереднике, и заветного билета мне, увы, не досталось. «Ничего, – думаю, – завтра воскресенье, приду пораньше». Задумано – сделано, в семь утра я был у кассы. Стоит молодой парень со списком. Я записываюсь четырнадцатым – уже прогресс. К двум, к раздаче, опять заканчиваются билеты на десятом очереднике. – Когда запись начинается? – спрашиваю я. – С шести утра, – получаю ответ. Сложно, но сходить охота, да и азарт уже разыгрался. Договорился с мужиками, что отработаю, всю ночь просидел на Главпочтамте и в 05:30 был уже у касс, возле которых не было ни души. Каково же было мое удивление, когда в половине седьмого появилась девушка и уже со списком в десять человек. – А откуда уже десять? – спрашиваю ее. – Ведь я пришел первым. И вас не было! Она ответила мне что-то невразумительное – якобы была в метро. Ничего понять не могу, на улице холодно, все-таки январь, и записываюсь одиннадцатым. Вдруг девушка мне говорит: – А ты не торопишься? – Нет, – говорю. – Постой со списком, – она мне. – Нет вопросов, – отвечаю, тем более с утра некуда идти. Стою со списком, записываю желающих приобщиться к великому искусству. Человек пять записал. Подходит парень и спрашивает: – Откуда у тебя список? – Не ваше собачье дело, – отвечаю ему. – Видишь, народ записываю. А он смотрит на список и опять: – Ты где его взял? Это наш список МГУ. – Ну и что? Меня попросила девчонка подежурить. – Ладно, – говорит незнакомец. – За твои труды мы тебе билет дадим. Твоя фамилия будет Полуэктов, ты восьмой. Купишь два билета, один отдашь мне. И только здесь мне стало все понятно, тем более что десять фамилий были записаны черной пастой, а девчонка мне оставила ручку с синей. Как же я раньше не догадался, что эти жулики создают только видимость справедливой очереди, а сами заранее десять человек вписывают?! Молча киваю ему, отдаю список, а сам захожу к капитану милиции, что находился в здании касс и рассказываю ему про билетных жуликов. Он выслушал, зачем-то проверил паспорт и выгнал меня. Иди, говорит, подальше и сказки не выдумывай. Вышел на улицу, не знаю, что и предпринять. Смотрю, капитан подходит к парню со списком и, показывая в мою сторону, что-то говорит и уходит. Парень подходит ко мне. – Ты что, идиот? Я же тебе билет даже пообещал, а ты закладываешь! Нехорошо, ты в Москве правды не добьешься таким способом. Но я последний раз спрашиваю: пойдешь в Большой? И я пошел. Это был мой первый в жизни серьезный компромисс с совестью. Я слушал оперу «Иван Сусанин», смотрел на сидящих людей и почему-то думал о том, как они взяли билеты. Неужели так же, как и я? VII 31 декабря 1980 года. Социализм казался незыблемым, но бурлила Польша, шли забастовки, гремело имя Валенса – главного оппозиционера правительства социалистической Польши. В Томске было тихо и спокойно. Система казалось прочной и железобетонной, хотя на кухнях обсуждались ее недостатки. Со строительством жилья, с продуктами питания, товарами народного потребления было, мягко говоря, неважно. Чтобы взять, к примеру, мебель, даже простую, из ДСП, нужно было годами ждать или надеяться на блат, то есть нужные знакомства. Блат входил в норму поведения, это была основа последующих взяток. В Москве уже начали процветать взятки, а получателями становились чиновники, партийные деятели и работники торговли. Распространение этих явлений шло со столицы: чем дальше от столицы, тем меньше таких явлений; чем дальше от крупных городов, тем более праведной была жизнь. Начинало процветать воровство, приписки, а с ними и размывались идеалы социализма. Помню, как выпивший дядя Сеня говорил председателю колхоза, что все мы воры. Комбайнер обязательно бункер-два увезет с поля домой, ведь свиней надо кормить, но, кроме этого, и водителю надо что-то дать, и родственникам. А председателю нечего было сказать, да и ему тоже перепадало. Но честных людей тогда тоже было еще очень много, а, может, у многих не было возможности взять что-то. В конце декабря 1980 года мы втроем – я, Сергей Евсеев и девушка на 7 месяце беременности – делали стенгазету «Комсомольский прожектор» (опять стенгазета вмешалась в мою судьбу, а ведь говорила мама: «Сынок, не лезь никуда»). Решили сделать, как полагается прожектору, газету, высмеивающую недостатки. Рисовала девушка, жаль, не помню ее фамилию. Рисовала хорошо, да так, что люди получились как живые, как на фото. Газета состояла из трех листов ватмана. На первом листе был нарисован наш генеральный директор с нагайкой среди свиней подсобного хозяйства, а на свинье была написана ее себестоимость за 1 кг – 8,5 рублей. Начальник лаборатории Семиглазов сидел и отчитывал за опоздание сотрудника словами: «Я шел за тобой возле спорттоваров, когда было уже без пяти восемь». Парторг отдела Нуйкин сидел на стройке, курил и говорил: «Ну еще пять минут покурим и перерыв…». Еще мы много критиковали очередь на жилье. Газету вывесили в 07:45. Когда через 10 минут я вышел в коридор, то, честно говоря, испугался реально, как никогда прежде. Возле газеты была толпа народа, люди лезли так, словно в магазине выбросили дефицитный товар. В 08:05 наш парторг Нуйкин бросил газету мне на стол и пригласил нас на собрание, которое должно было состояться в пять вечера. Пропуска от «Полюса» у нас отобрали. Мои соратники по газете чувствовали себя плохо, но я их успокоил тем, что писал все в газете я. Девушка была беременная, поэтому я два часа уговаривал, чтобы ее отпустили. Уговорил. Остались мы с Серегой. Я пошел в библиотеку почитать указы правительства и партии о критике, чтобы отвечать на выпады на собрании. На собрании сначала звучали слова обвинения чуть ли не в создании польской солидарности в Томске. Кто-то говорил, что надо было вместо людей изображать животных. Нуйкин подверг критике газету, а я ему сказал: «Извини, но мы же с тобой сидели и ждали, пока эта отработка закончится. Это и твои слова. Ведь я продернул эту ситуацию, потому что неправильно радиотехнику работать строителем». Семиглазову тоже сказал, что это его слова, и они реальны. Голубевым с нагайкой я хотел подчеркнуть убыточность подсобного хозяйства – больше ничего. В общем, я отбивался как мог. Мне вынесли общественное порицание, но могло бы быть хуже, если бы многие не списывали мое поведение на молодость, ошибку. Это уже была какая-никакая, но поддержка. В общем, обошлось, но после Нового года я понял, что мои перспективы стали угасать. К хорошим проектам меня больше не прикрепляли, стали поручать какие-то разовые работы. О квартире можно было забыть. И, несмотря на нормальные отношения с большинством сотрудников, я понимал, что моя карьера в «Полюсе» завершена. Некоторую несправедливость я чувствовал еще год-два, а потом решил, что в отношении Голубева я не имел никакого морального права предпринимать какие-то действия, потому что благодаря ему было создано прекрасное предприятие, продукция которого до сих пор стоит на многих ракетах, подводных лодках и даже на «Буране». Позже я узнал один штрих его биографии. Голубев был членом обкома (или горкома) партии и часто выступал с критикой Лигачева. Лигачев недолюбливал Голубева за независимость суждений. Однажды он узнал, что Голубев справлял день рождения в «Окуньке», и потребовал отчет о затратах на праздник. Тот предоставил описание всех блюд и доказательство, что все покупалось на его личные деньги. Голубев был настоящим коммунистом и честным человеком! Конечно, с другой стороны, он мог бы дать команду забыть об этом случае, но, видимо, считал, что если дать волю одной ситуации, то появится другая… Такие были времена. VIII Уволился из «Полюса» я в июле 1981 года. В то время рядом с нашим домом один человек принялся реставрировать дом, в котором жил Кошурников. Один, своими руками, он построил дом заново. Это был Николай Безруких – талантливый человек со светлой головой и большим сердцем. Он работал в НИИПП ведущим инженером. «Томскреставрация» предложила ему за работу квартиру в этом доме. Этот дом до сих пор спокойно стоит и помнит руки и пот Николая. Я походил в поисках работы, но особых вариантов не было. Промышленные предприятия к себе не брали, почему-то отказывали на второй день. И я пошел в «Красное знамя» устраиваться внештатным корреспондентом, решил освещать правду. Особых надежд я не испытывал после скандала с газетой. Но в жизни бывают повороты, которые порой нельзя объяснить. Меня послали в отдел промышленности к Заплатину (по-моему, он Виктор Всеволодович). А тот, посмотрев документы, даже обрадовался и сказал: «Давайте попробуем». Вскоре мне выдали первое задание: нужно было написать о заводе режущих инструментов, который в то время занимал огромную территорию между улицами Учебной и Нахимова, а проходная была со стороны Вершинина. Инструктаж был следующим: «Зайдешь к парторгу завода. Обсудите с ним тему экономии металла. Вперед!» Завод поставлял режущий инструмент более чем в 50 стран, в том числе и в Германию. И вот я прохожу проходную, иду между цехов и вдруг вижу, что слева стоит много контейнеров со стружкой. Захожу в заготовительный цех и нахожу начальника: – Что-то у вас там стружки много, – подмечаю я. А он говорит: – Понимаете, поставщики часто доставляют металл большего диаметра, чем требуется, иногда и качество страдает, а еще… В общем, причин оказалось много. Я пошел к снабженцам, начал искать виновных. Интересно, дух захватывает, словно детектив распутываю. И вдруг очередной начальник позвонил парторгу, и меня доставили к нему. Тот послушал начало моей обличительной речи и сказал: – У тебя какая задача от редакции?