– Нет, извините… Он рассказал, что его единственный сын погиб в армии, тело привезли в цинковом гробу. Голос его то умолкал, то снова возобновлялся, выговаривая отдельные фразы. Мне стало как-то не по себе, потому что своей физиономией я разворошил воспоминания. В итоге он пригласил меня выпить кофе в «Интуристе», который был напротив Красной площади. Он там работал в кафетерии, варил кофе буржуям. Я согласился. Кофе был чудесным. Там я и подсмотрел все тонкости приготовления кофе: даже чашки, ложки, в которые разливался напиток, нужно было подогреть перед подачей. Может, поэтому народ сегодня любит мой кофе. Сижу, пью кофе, разговариваю с ним в перерывах. Он предлагает мне поехать с ним домой. Я ему тогда и говорю: «Мне неудобно идти пустым. Я сегодня потерял деньги. Если бы вы мне заняли рублей пять, то я бы потом отдал». В ответ он безапелляционным тоном пригласил меня домой, пообещав помочь с решением денежного вопроса. Так и оказался я у него дома в Зеленограде. Его жена была начальницей снабжения «Элиона»! Той самой женщиной, от которой зависели наши производственные отношения. Так я и решил все проблемы, а потом еще несколько раз был и в «Интуристе», и у них дома. А моя дочь Поля в это же время заработала первые деньги. Я устроил ее мыть посуду в столовой Системкомплекса. За полдня работы она заработала 50 копеек. Потом дочь решила купить огурец там же, в столовой, и была сильно удивлена, что за него пришлось отдать половину заработка! Сын учился хорошо в школе № 32. В одном классе с ним учился сын Сулакшина. На школьных собраниях мы постоянно ругались с будущим депутатом Верховного совета по причине сбора денег на общеклассовые цели. Степан то ли жадничал, то ли любил порядок, но всегда требовал обоснование затрат, хотя большей части родителей не хотелось тратить на это время, поэтому они спокойно сдавали деньги на благо своих чад. XXXXI К 1989 году мы имели уже договоры с четырьмя заводами: ПО «Техника», МЗКРС, Липецким заводом шлифовальных станков и «Красным пролетарием». В первой половине года сдавали в среднем 30 станков. Наши 30 человек делали до 15 % всего объема объединения, а все объединение включало в себя несколько тысяч человек! Выработка на одного человека превышала среднюю в 10 раз! В Москве все гудело, площади собирали сотни тысяч людей. Помню, на Арбате и мы подписывались в поддержку Ельцина. Однажды в районе памятника Пушкина я увидел на маленькой трибуне одного из ораторов, который напомнил мне Геббельса. Спросил бугая, что это за клоун, за что получил по лицу, даже пришлось защищаться. Так и познакомился с Жириновским. Какие только речи не приходилось слышать! Но в основном осуждение коммунистического строя и обещания безоблачного будущего… Только никто не говорил, что за все надо платить. Страна распахнула двери западу. Я сидел с первой формой допуска секретности и по полчаса ждал пропуска на авиационном заводе «Знамя», а мимо шли делегации японцев – им показывали все наши технологические секреты. Завод «Знамя» тогда обратился ко мне, чтобы мы взяли все обслуживание станков на заводе на себя. Мы согласились, но с условием, что заберем и всех их сотрудников. В итоге мы с Александром Алексеевичем Козловым, главным механиком, составили договор, и порядка 50 человек оборонного завода стали работниками НТО «Приборсервис». Происходили удивительные вещи: я руководил одним из подразделений завода! Все сотрудники были устроены к нам, а так как налоги кооператива были меньше, чем на заводе, нам удалось повысить зарплату работникам. На заводе «Знамя» мне запомнился мой заместитель Геннадий Моторин, прекрасный интеллигентный специалист Слава Самарин, плохо видящий, но очень умный Прокофьев и Семенов. Один раз в месяц мы почти все встречались на Королева, проводили планерку, выдавали зарплату. Все заканчивалось гулянкой. Демократия была невиданная: можно было высказать любому начальнику любую мысль. Вообще, за все мое руководство у меня был, может, слишком демократический принцип управления, но по-другому я не умел, да и не хотел. Рядом, возле кинотеатра «Прага», находилось мощное объединение «Знамя революции», выпускающее топливную аппаратуру. Мы сотрудничали с ними. Оттуда мне запомнились Сергей Покрасович Петросян, начальник бюро ЧПУ, и его заместитель Андрей Кудряшов. Умные и человечные, с ними было легко сотрудничать. В «Красном пролетарии» главным механиком был Виктор Филиппович Кирьяков, хороший специалист. Я бывал у него дома, даже ночевал не раз. Часто ночевал и у Евгения Федоровича Тарасова, начальника сервисной службы МЗКРС. Однажды он мне отдал ключи от квартиры сына, который в ту ночь дежурил на Останкинской башне. Я лег спать, позже мне почудилось, что кто-то вошел. Встал, но никого не обнаружил. Только лег, как кто-то ворвался и скрутил мне руки. Это были два милиционера и достаточно симпатичная девушка. Оказалось, что она была подругой сына Тарасова, пришла в квартиру, увидела незнакомца и вызвала наряд. Потом долго над этой ситуацией смеялись… Однажды нужно было запускать станок в Болгарии. От кооператива полетел Саша Исаков. Сдал, но больше отдыхал: в обед можно было вино пить, а потом ходить к морю, на пляж… Геннадий Михайлович Михеев, заместитель Тарасова, тоже был спокойным и походил на Примакова. Очень благодарен им. В том же году я впервые побывал в Краснодаре на заводе «ЗИП». Нужны были запчасти к болгарской гидравлике, которую этот завод получал из солнечной страны. Пришлось разговаривать с генеральным директором В. Ф. Шумейко, который был одним из сподвижников Ельцина. Помню, он не хотел давать, резко отказывал. Уговорил его тем, что восхитился рынком, старым, но таким красивым от обилия фруктов и зелени. А так Краснодар показался захолустным городком, не таким, каким он является сейчас. На липецком заводе шлифовальных станков работали с Шейниным и тоже без проблем. Помню, когда первый раз ехал в Липецк, то купил ведро яблок в Ельце на перроне за 3 рубля (у нас килограмм столько стоил). Когда шел с вокзала, схватило живот. Пришлось забежать в парикмахерскую, в которой я заодно и подстригся. Много станков завода шло на Уфимский моторостроительный завод. Таму нас год жил Киселев. Однажды я не мог улететь оттуда, так как не было билетов. Позвонил Мазитову, главному механику, и он сказал, что мою фамилию объявят возле кассы. Там было человек 50, когда я услышал свою фамилию. Я передумал лететь, что-то лень было через толпу пробираться, поэтому уехал к Киселеву. А утром объявили, что самолет упал. Хорошо, что обошлось без жертв! Вообще, чем больше живешь, тем больше понимаешь, что кирпич на голову может свалиться в любой момент, посему надо успевать жить. В Москве был случай. Весна, солнце, Ленинградский вокзал. Иду по улице, душа поет. Что-то щелкает наверху. Поднимаю голову и вижу целый ряд сосулек. Вот, думаю, не дай бог. Делаю пару шагов в сторону, после чего вся глыба падает рядом. ХХХХII В Москве мы приняли одного человека для быстрого реагирования на любые изменения, связанные с нашей деятельностью. Таким человеком стал Володя Венедиктов, родной брат Алексея, который сейчас постоянно выступает на «Эхе Москвы». Маленький кудрявый специалист, простой, неконфликтный и дисциплинированный молодой человек. Вначале, когда еще не были сняты в аренду квартиры, мы часто останавливались у Володи в двухкомнатной квартире. Его задачей было начинать работы, если наши люди были заняты или не могли приехать из-за отсутствия билетов. В то время с билетами были большие проблемы. Мы улетали по специальному указу № 154, который давал первоочередное право на получение авиабилетов, хотя иногда и он не помогал. Поэтому Володя приходил на завод и читал документацию, ожидая боевой десант. Иногда надо было забрать бумаги, сходить на рынок за деталями. В общем, он был нашим представителем, присутствовал на наших собраниях и всегда забирал старый хлеб для кормления кур, которых держал на даче в Петушках, знаменитом пункте по дороге во Владимир. Однажды, после двух лет сотрудничества, я спросил: – Вова, мы твоих кур кормим. Ты хотя бы одну принеси мужикам. Он отвечает: – Да я бы принес, но они не растут почему-то. Потом выяснилось, что куриц он купил декоративных, которые и не вырастут. В Москве начинался беспредел. Некоторые наши парни хорошо помнят пивной бар «Жигули», откуда иногда чудом удавалось уйти без потерь. Однажды мы с Володей, женой и еще какими-то девушками пошли в ресторан «Бомбей», где веселились бандюги. Кое-как ноги унесли, девчонок через кухню пришлось выводить. XXXXIII Интересный случай произошел в Казани. В командировку отправлялись Александр Исаков и Николай Гога (не путать с героем фильма «Москва слезам не верит»). Казанский приборостроительный завод предоставил два места в трехкомнатном номере заводской гостиницы. Наши наладчики зашли в комнату, в которой сидел мужчина сусами, видный такой. Познакомились, оказалось, что его Тарасом зовут. Исаков как самый молодой сгонял в магазин. Налили, выпили, закусили, еще налили. Тарас и говорит: – А я ведь Кобзарь! – Это как? – спрашивает наш Гога. – Шевченко Тарас Григорьевич, – и подает руку Гоге. Тот протягивает свою: – Гоголь Николай Васильевич. – Да ты шутишь, – и оба бросились за паспортами. Трое суток два «великих украинских писателя» не просыхали, им было что друг другу сказать. Шурик утром бежал на работу, а вечером в магазин за водочкой. После слушал беседы великих. Кто из ныне живущих может похвастаться, что вернулся в прошлое? Именно этот случай и подвиг меня начать писать «Божественную трагедию», где автору удалось встретиться с многими великими людьми прошлого в раю. XXXXIV В государственной структуре в 1989 году мы входили в состав ПО «Востоксистемкомплекс» (г. Новосибирск), но физически находились на площадях НП «Системкомплекс» в Томске. А в НП «Системкомплекс» взошла новая звезда – Владимир Тихонович Резников. Через неделю он вызвал меня в свой двухкомнатный кабинет. В комнате отдыха мы выпивали и разговаривали. Я рассказывал о проблемах и перспективах как нашего подразделения, так и кооператива. Неожиданно Резников сказал: «Давай так, ты берешь в учредители моего сына Максима, и мы работаем вместе». Я сразу отмел этот вариант. Мы выпили еще пару раз и расстались. Утром я обнаружил, что наше помещение опечатано. Пошел к Резникову, а он назначил комиссию, которая начала считать комплектующие и оборудование. Обнаружили излишки, так как мы покупали все детали из кассы кооператива, а тратили и на государственные нужды. В итоге мне пришлось уволиться. Макаров ушел с деньгами на привод. Большая часть осталась у Резникова. Уже через полгода-год наш техцентр прекратил существование. Я пришел в Облгаз к Рудольфу Георгиевичу Бинфету, попросил в аренду помещение. Так и началась новая жизнь. В принципе, с одной стороны, я рад, что не участвовал в приватизации народного добра, накопленного нашими предками. С другой стороны, приватизировали другие, такие как Резников, который не приложил никаких усилий в создание предприятия «Системкомплекс». Но наступило новое время – время хищников без совести и чести. С третьей стороны, я не завидую ни в коем разе, даже не осуждаю – в любом случае, они смогли удержать и приумножить свои производства. Единственное неудовлетворение заключается в недостаточном контроле за монополистами. Не только тарифы должны жестко контролироваться, но и вложения в модернизацию сетей, которыми владеют эти монополисты. С этим у нас беда, ибо все они захватили еще и власть. Монополисты должны быть отстранены от власти, а это может сделать только население, проявив активность на выборах. Все совпало: и уход в свободное плавание, и резкое снижение выпуска станков, и уход людей, поэтому впереди опять маячил выбор – выбор дела, выбор пути. Когда тебе 43 года, жизнь только начинается. Уже и не помню точно, как я познакомился с Александром Мужичковым. Скорее всего, через инвестиционную фирму, которой руководил Шаньгин. Тогда, в 1991 году, меня привел один из работников завода «Знамя» к заместителю Леонтьеву, крепкому мужчине с бычьей шеей, который сидел за огромным столом среди подобных ему собутыльников. На столе стоял коньяк «Эйфелева башня» и разнообразная закуска, которая вызывала слюну. Он спросил моего провожатого: – Ты кого привел? – Сибиряка из Томска. Ему деньги нужны. Тот расхохотался: – Сибиряка, говоришь. А я думал, дохляка! Какой он сибиряк?! Такой удрал бы в 1941 году, а те стояли насмерть! Было оскорбительно это слушать. Я подошел к столу, взял фужер, налил коньяка для безудержной храбрости и выпил: – Может поборемся? – я не знал, что передо мной мастер спорта по самбо, молодой и уверенный. – Я с удовольствием с наглецом разделаюсь, – он резко встал в стойку борца. Хорошо, что все произошло быстро, я и подумать не успел. Он сразу перешел в атаку, но удержать меня за пояс не смог. Я ушел вправо, а через пару секунд оказался сзади и, схватив его за пояс, приподнял и бросил, но не на пол, а на стенку с посудой. Он ударился левым плечом. Стекло шкафа разбилось, и часть посуды улетела на пол. Мужики соскочили, не дали продолжить борьбу, потому что у моего противника уже болела рука. Потом мы вместе отметили окончание конфликта, про сибиряков больше не никто ничего не говорил. Леонтьев сказал прийти завтра в 10 утра. Прихожу на следующий день, а секретарь отвечает, что заместителя не будет, потому что он вчера сломал руку и сейчас находится в больнице. Я сообразил, что лучше уйти. Но не успел, потому что секретарь спросила: – А ваша фамилия не Лушников? – пришлось признаться. – Вам миллион выделили. Идите к Гале, оформляйте, потом к менеджеру. Галя была интересной женщиной, все искала богатого жениха, но однажды заявила: «Хватит торговать телом, буду торговать знаниями», – и умотала за границу… Я оставил все бумаги, реквизиты и паспорт ей, а потом направился к менеджерам. Надо было решить, что я им взамен денег поставлю. У меня особых вариантов не было: предложил двигатели с электротехнического ДАТ-191. Так и записали. Зачем им были нужны военные движки – неизвестно, скорее всего, они и не нужны были вовсе. Директор электротехнического завода Лойко был так рад, что трудно сейчас представить. Я перегнал на завод 950 тысяч рублей, на которые он еще полгода существовал. Двигатели отгрузили, а потом оказалось, что я один такой дурак был – остальные просто разворовали выделяемые деньги. Но я не жалею, может, благодаря этим деньгам и выжил завод… XXXXV В 1992 году пошли залоговые аукционы, началась приватизация. Стояла задача уничтожить коммунистическую идеологию. Помню, как Р. Г. Бинфет приехал с совещания руководителей газовой промышленности, на котором открыто было разрешено забирать все себе! Как раз был у него День рождения после этого. На нем присутствовали многие руководители ЖКХ (В. И. Черкашин, Якуба, Стомати), директор трамвайно-троллейбусного парка и другие. Пригласил он и меня. Пока по семь рюмок водки не выпили, не заговорили. Власть им дала право менять собственность. Но забрать у своих люди, сидящие за столом, не могли. Отчасти боялись возврата коммунистической партии, отчасти не хотели из-за совести. Совесть и убеждения все же играли большую роль. Я слушал и понимал, как непросто сделать выбор: остаться честным, но на старости лет нищим или богатым, откинув совесть? А ведь им было 60 и выше. Осуждать всегда проще, чем самому делать выбор. Многие крупные директора стрелялись. Голубев, директор ПО «Полюс», уволился с завода, оставшись советником. Некоторое время он оставался хранителем совести нового директора Чернышова. Чернышов уважал или боялся Голубева, поэтому предприятие не разрушил. Голубев у себя на даче выращивал капусту весом до 8—10 килограммов. Генеральный директор Юргинского машзавода помучился и, уйдя на пенсию, построил пасеку, где потом собирал прекрасный мед.