– Да. – Почему? – Потому, что они хорошо послужили мне, так зачем отправлять их на мыло раньше времени? Аннабель задумалась на мгновение. Затем погладила лошадь и пробормотала что-то вроде «но ведь это гораздо эффективнее». Реплика могла бы вызвать у Себастьяна раздражение, однако голос ее звучал так нежно, как при беседе с дряхлой лошадью. Что-то всколыхнулось у него в душе, будто на холоде вдруг повеяло теплом. В горле стоял комок. Почти два десятка лет он не употреблял спиртного, а охватившее его чувство ничем не напоминало обжигающий горло виски. И все же он был пьян. Интересно, можно ли опьянеть лишь от одного присутствия женщины? Аннабель посмотрела на него мельком, и от ее взгляда у него закружилась голова. Да! Да, оказывается, можно опьянеть от женщины. Черт бы побрал послушного Стивенса, который своим появлением положил конец их уединению. – Аннабель, до моего отъезда ты должна дать мне свои мерки, – сказала Хэтти. Аннабель оторвала взгляд от бумаг. Из окон падал тусклый послеполуденный свет. Хэтти восседала на диване, как императрица, перед ней на низком столике красовалось блюдо с виноградом. – И зачем же, мисс Гринфилд? – Затем, что у меня есть предчувствие – тебя пригласят на новогоднюю вечеринку Монтгомери. Вот тогда тебе и понадобится бальное платье. – Ну, это вряд ли. – Но ведь ты собираешься на рождественский ужин к леди Лингхэм. – Только потому, что в это время я все еще буду прозябать в Клермонте. – Ну хорошо. Только представь – а вдруг случится чудо и тебя пригласят на главный бал года. Что ж тогда? Отказаться лишь потому, что тебе нечего надеть? – Только представь – а вдруг я закажу бальное платье, а меня не пригласят. Хэтти отправила в рот еще одну виноградину. – Тогда у тебя останется бальное платье, а оно, знаешь ли, никогда не помешает. Аннабель вздохнула. – Катриона, а ты что скажешь? Катриона, свернувшись калачиком в большом кресле, тут же оторвалась от своего блокнота. – Вообще, сама я предпочитаю держаться подальше от всяких балов, но раз уж отец настаивает, чтобы я пошла, то лучше отправиться туда всем вместе. Аннабель сощурилась и произнесла с укоризной: – А я так надеялась на твою поддержку, дорогая. – Сестра пишет, в магазин Селесты поступил новый шелк изумрудного цвета, – сказала Хэтти, указывая на письмо, лежащее рядом с тарелкой. – Ах, как тебе пойдет изумрудный! Селеста. Модистка с Бонд-стрит была настолько известна, что могла позволить себе называться просто Селеста, а такие, как Аннабель, знали ее лишь по новейшим журналам мод, которые Хэтти тайком привозила в общую комнату их колледжа. «В ее руках шелка струятся как вода, ее творения преображают леди так же, как золотая оправа бриллиант…» Аннабель посмотрела на свое письмо Гилберту, в котором сообщала, что больна и находится в оксфордских апартаментах Катрионы в колледже Сент-Джонс. Если бы она призналась, что проводит Рождество в компании герцога Монтгомери и обсуждает шелка от Селесты, родственники бы сочли, что не прошло и трех месяцев пребывания в высшем учебном заведении, как у нее помутился разум, и немедленно призвали бы ее в Чорливуд, не дожидаясь Рождества. Аннабель снова принялась за письмо. – Тебе совсем неинтересно обсуждать наряды? – В голосе Хэтти слышалось разочарование. – Бальное платье мне не по карману. Хэтти на мгновение замолкла, потом протянула: – Я как раз раздумывала, что бы подарить тебе на Рождество… Аннабель окинула подругу холодным взглядом. – Хэтти, для благих дел я не подходящий объект. По крайней мере, у девушки хватило порядочности изобразить раскаяние – правда, лишь на мгновение. Затем в ее глазах появилось лукавое выражение. – Конечно-конечно, – согласилась Хэтти. – Вообще-то оно тебе обойдется довольно дорого. Пять часов в неделю будешь позировать мне для Елены Троянской. Снова Елена Троянская? – Изумрудный шелк, – сладко пропела Хэтти, – шампанское, вальс, самые завидные холостяки. И… Аннабель вскинула руки. – Хорошо, хорошо. Получишь и мои мерки, и Елену Троянскую. Лицо Хэтти засияло, как огромная рождественская елка в главной гостиной Клермонта. – Ты просто душечка! В углу часы с маятником пробили раз, второй. – Ох, простите, – встрепенулась Хэтти, – тетя сейчас проснется. Катриона в изумлении смотрела, как за подругой закрывается дверь. – Надо же, ведь она только что уговорила тебя позировать для картины, хотя ты совсем не хочешь позировать, и все ради платья, которое тебе совсем не нужно. Аннабель пожала плечами. – Какая, в сущности, разница? Меня все равно не пригласят. – Мне кажется, Хэтти не так уж и ошибается, – сказала Катриона. Лицо ее при этом было задумчивым. Аннабель нахмурилась. – Что ты имеешь в виду? – Ну, у меня такое ощущение. Весьма странное заявление с ее стороны. Катриона вовсе не склонна доверять ощущениям, обычно ее заявления подкреплялись длинным списком фактов. – И какое же платье ты наденешь на рождественский ужин? – спросила Катриона. – Светло-голубое дамастовое. – Оно было лучшим из тех, что ей отдали. И должно подойти для бала. Правда, она уже надевала его здесь, в Клермонте. – Я слышала, что у леди Лингхэм и герцога… отношения, – сказала Катриона. О… Румянец, окрасивший щеки Катрионы, не оставлял сомнений в характере упомянутых отношений. Что ж тут удивительного? Мужчины, подобные Монтгомери, обычно имели любовницу где-нибудь на стороне. Однако любовная связь с равной по положению? Аннабель спросила, стараясь сохранить нейтральный тон: – И что же из себя представляет эта графиня? – Его соседка. Старше его, вдова, – сказала Катриона. – Вполне возможно, она имеет на него влияние. Пожалуй, нам стоит направить наши усилия на таких дам, как она. – Отличная мысль, – пробормотала Аннабель. Она поерзала на стуле, ее кожа неприятно зудела под платьем для прогулок. – Знаешь, это голубое платье сидит на мне отвратительно. На лице Катрионы появилось недоумение. – Разве? – Да. Цвет мне не к лицу, к тому же оно добавляет объема в самых неподходящих местах. – Можно украсить его ленточкой, – предложила Катриона. – Можно, только это все равно что украсить ленточкой поезд после крушения. – Обычно ты не склонна к преувеличениям, – медленно произнесла Катриона. – Что-то случилось? – Ничего, – сказала Аннабель, постукивая пером по письму и разбрызгивая чернила. – Просто подумала, что мне не так уж много лет, а я уже не помню, когда в последний раз надевала красивое платье. Когда-то давным-давно Аннабель любила наряды, ей нравилось заплетать ленты в волосы и подбирать серьги под цвет глаз. После того лета с Уильямом она больше не получала от таких вещей никакой радости, ее внешность стала для нее в лучшем случае пустым обещанием, в худшем – обузой. Однако сейчас ее терзало жгучее желание вырваться из этой серой оболочки, в которой она так долго пребывала по собственной воле. Но разве она могла? Чтобы идти вперед достойным, независимым путем, ей необходимо оставаться именно такой, как сейчас. И держаться подальше от Монтгомери. Вчера в оранжерее у террариума он хотел ее поцеловать. О, как ей было знакомо это выражение лица, этот застывший взгляд, это неприкрытое мужское намерение. За таким напряженным взглядом обычно следовали объятия и пощечина. Но Монтгомери так и не притянул ее к себе. Но еще больше потрясла Аннабель собственная уверенность в том, что она не дала бы ему пощечину. Более того, сегодня утром она снова искала его общества. Да еще узнала, что он содержит старушек-лошадей. Можно даже подумать, что в груди этого сурового человека билось щедрое, заботливое сердце…