Герцог опаздывал. Он не привык опаздывать и прибавил шагу, стараясь успеть к лабиринту вовремя. Увидев вход, он испытал облегчение. Аннабель уже ждала его, стоя возле белого каменного льва. В своем новом пальто и старой шляпе, коричневой, бесформенной, которую носила всегда. Как бы ему хотелось одарить ее дюжиной новых! – Мисс Арчер. – Монтгомери приподнял цилиндр. Девушка присела в реверансе. Ее щеки раскраснелись, но это вполне могло быть и от холода. Монтгомери предложил ей руку. – Не хотите ли прогуляться вместе со мной? – Ваша светлость. – Монтгомери, – сказал он. Она удивленно взглянула на него. – Ваша светлость? Он посмотрел ей прямо в глаза, выгнул бровь. – Полагаю, в свете произошедшего мы можем обойтись без излишних формальностей. У нее перехватило дыхание. Уж не собирается ли она уклониться от ответа и сделать вид, что ничего не произошло, думал Себастьян. Ну нет! Руки еще помнили мягкие, округлые контуры ее тела и стремились вновь ощутить Аннабель в объятиях. И совсем скоро так и произойдет. Наконец она взяла его под руку. До лабиринта они шли молча, только обледеневший гравий хрустел под ногами. Какая нелепость! Он сумел предотвратить торговую войну Британии с Османской империей. А теперь не знал, с чего начать. – Вы, наверное, играли здесь в детстве? Аннабель смотрела на него снизу вверх, в ее голосе появились какие-то новые, шаловливые, нотки. Герцог ответил не сразу. – Нет. Я здесь никогда не играл. Ответ, казалось, озадачил девушку. – Разве можно удержать мальчишку от лабиринта хоть на день? Можно, заперев его с кучей книг и заданий. Его мать, считавшаяся в свете холодной и невозмутимой, втайне была до ужаса напугана выходками своего мужа. И твердо решила, что ее сын будет совсем другим. Вместо ответа Монтгомери спросил: – Вам понравился Мендельсон? Вопрос вызвал у нее легкую улыбку. – По-моему, «милый» – совсем неподходящее слово для его музыки. – Что ж, допустим, – сказал он. – Я не поняла ни слова, но музыка тронула меня. Как будто кто-то заглянул мне в сердце и… – Она вдруг замолчала, внезапно осознав, что говорит с излишней пылкостью. – И что же? – настаивал Монтгомери, направляя ее на боковую тропинку, ведущую в глубь лабиринта. Всякий раз, когда страстность Аннабель прорывалась наружу, его тело тут же откликалось. Эта женщина сводила Себастьяна с ума. Из-за нее он забывал о своем положении, подчиняясь лишь первобытным инстинктам и низменным прихотям, благодаря которым, однако, он и ощущал себя мужчиной в полной мере. И, кажется, вовсе не собирался прекращать это потворство своим желаниям. – Душевная, – тихо сказала она, – я бы так назвала его музыку. «Душевная» было именно тем словом. Святой боже, как же он хотел оказаться внутри этой женщины! – Последняя песня, – сказала она, – такая щемящая, мне даже взгрустнулось. О чем в ней поется? Он кивнул. – «Auf Flügeln des Gesanges». Это некий полет фантазии. Мужчина предлагает возлюбленной унестись вместе на крыльях мечты… Ее рука сжала его предплечье. – О чем же он мечтает? Юбки Аннабель задевали его ногу при каждом шаге. Стоит повернуть голову, притянуть ее ближе всего на дюйм, и он почувствует теплый аромат ее волос. Себастьян помотал головой, пытаясь отогнать роящиеся в ней фантазии, туманящие разум, и вспомнить хоть какие-то немецкие слова. – На крыльях песни, любовь моя, я унесу тебя, в долину Ганга, где находится самое чудесное место на свете… Он вдруг умолк. Поймав себя на том, что эти романтические строки обращает к ней… – И что же дальше? – прошептала Аннабель. Ее глаза были бездонными. Провалившись в них, мужчина никогда больше не выберется… Черт бы побрал все это! – Дальше они занимаются любовью под деревом, – ответил он. Монтгомери скорее почувствовал, чем услышал, как она ахнула. Завернул за угол и одним движением притянул ее к себе. Ее глаза расширились, когда он нагнулся к ней и поцеловал. Мягко. Ее губы напоминали цветочные лепестки, такими несказанно нежными они были, и на какое-то мгновение Себастьян застыл, не двигаясь, не дыша, только наслаждаясь их бархатистым теплом возле своих губ. Наконец он выдохнул. И столько облегчения было в этом выдохе, что, казалось, будто он задерживал дыхание со вчерашнего дня, с той поры, когда он в последний раз держал ее в объятиях. Он глубоко вдохнул аромат Аннабель, сладкий, пьянящий аромат жасмина. Луч солнца, яркий и горячий, падал на его прикрытые веки. Где-то вдалеке запела малиновка. Себастьян провел кончиком языка по ее пухлой нижней губе, и Аннабель издала тихий гортанный звук. Он взглянул на нее. Ее глаза были закрыты, только серповидные веера ресниц подрагивали на щеках. Его сердце готово было выскочить из груди, так быстро и сильно, до боли, оно билось. Он снова приник губами к ее рту, и она потянулась к нему всем телом, обдавая его опьяняющим жаром, от которого он не мог прийти в себя полночи. Себастьян откинул ее голову назад, его ненасытные губы еще сильнее впились в ее рот. Она не противилась, робко коснувшись его языка своим. Его мужская плоть тут же восстала. С тихим проклятием он снова остановился. Себастьян хотел загладить вчерашнюю вину перед ней, за обиду и разочарование там, в алькове. Он осторожно ослабил объятия и прижал ее с нежностью, которой не позволил себе прошлой ночью. Ощущение ее тела, льнущего к нему, было таким приятным… Аннабель прихватила зубами его нижнюю губу, и он застонал. Не прерывая поцелуя, он снял перчатку и провел ладонью по нежному изгибу ее подбородка. От прикосновения к прохладной, атласной коже по всему его телу прокатился обжигающий прилив наслаждения. Ему хотелось опустить ее на землю, широко раздвинуть ей ноги, расстегнуть все крючки и пуговицы спереди, а затем заняться более интимными застежками. Касаться руками и языком каждого дюйма ее мягкого податливого тела – упругой, блистающей белизной груди, восхитительного изгиба талии и особенно потаенного места между ног… Он ласкал бы и целовал ее там, пока она не начала бы исступленно извиваться… Себастьян почувствовал сопротивление с ее стороны и понял, что она стоит, изогнувшись дугой, так как он почти перекинул ее через свою руку и прижался бедрами к ее бедрам. Он наконец оторвался от ее губ. Аннабель приоткрыла глаза, посмотрев на него из-под полуприкрытых век, ее кудри растрепались от его рук, перебирающих пряди. Он заметил свою перчатку, небрежно брошенную в снег. – Аннабель… – пробормотал он. При этих словах она слабо улыбнулась. – Монтгомери. Ему нравилось слышать свое имя, звучащее в ее устах так нежно и с хрипотцой. Он снова потянулся к ее лицу, проведя большим пальцем по нижней губе, и в ответ она поцеловала подушечку, так просто и естественно, будто это было самой привычной лаской. Будто они делали так сотни раз раньше и будут делать это еще тысячу. Возникшая в душе тревога охладила его пыл. Он опустил руку. Поднял перчатку и принялся расхаживать взад-вперед. Аннабель была как во сне, она завороженно смотрела на его руки – одну голую, другую в перчатке, – сцепленные за спиной. Мир вокруг нее стал необычайно ярким, зелень и белизна сверкали под голубым небом. Ей казалось, она вот-вот упадет, и жаждала опереться на него. Опереться на сильные плечи, которые казались теперь самым подходящим местом для ее рук. Аннабель не сомкнула глаз всю ночь. Снова и снова прокручивала в голове их свидание в алькове, вспоминала каждый звук и прикосновение и решила не принимать приглашение, избегать герцога. Однако с таким же успехом она могла бы решить не дышать. Стоило ей увидеть его в музыкальном салоне, как ноги сами понесли ее ко входу в лабиринт ровно в два часа. Монтгомери повернулся к ней, на лице его была написана решимость. – Аннабель. Конечно, мы знакомы не так давно, если просто считать дни. И все же… Конечно, вы должны знать… Как сильно вы занимаете мои мысли. Он покачал головой, подумав, снял шляпу и в растерянности провел рукой по волосам, взъерошив короткие пряди. – Могу сказать, что я и в самом деле постоянно ищу вашего общества и у меня есть основания надеяться, что вы ответите на мои чувства. – Монтгомери подошел ближе и взял ее за руку, его обычно холодный расчетливый взгляд был мягким и теплым, как дым. Ее сердце бешено заколотилось. Куда он клонит? – Аннабель, я бы хотел… Вдруг он насторожился и вскинул голову, как хищник, почуявший запах добычи. Теперь и она услышала шуршание гравия. Кто-то быстро шел, приближаясь к лабиринту. Брови Монтгомери зловеще сдвинулись, и он отошел от нее. – Ваша светлость! Рэмси ворвался в лабиринт, лицо его было красным, дыхание прерывистым. Его обычно безукоризненно расчесанные на прямой пробор каштановые волосы были всклокочены.